Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

• Название: Дневник – большое подспорье…
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1381-7

Завершающий, двенадцатый том ненумерованного Собрания сочинений Лидии Корнеевны Чуковской (1907–1996), подготовленного ее дочерью Еленой Цезаревной Чуковской (1931–2015). Верстку этой книги Елена Цезаревна успела прочесть в больнице за несколько дней до своей кончины. Лидия Чуковская вела подробные дневники с 1938 по 1995 год. На основе этих дневников были составлены ее трехтомные «Записки об Анне Ахматовой» и том «Из дневника. Воспоминания», вошедшие в Собрание сочинений. Для настоящей книги отобраны записи о литературных и общественных событиях, впечатления о прочитанных книгах, портреты современников и мысли автора о предназначении литературного творчества и собственного дневника.

---

Все трое перекликались друг с другом, пересекались, отталкивались, опять пересекались.

А в конце века – здравый, трезвый Чехов, разоблачивший мужика.

Трезвый гений.

В России нет общества и соответственно нет общественного мнения. (Начало возникать на наших глазах в 60-х гг., но его задушили.) В России нет общественной жизни и деятельности: государство слопало всё. Единственное, чем Россия богата, это замечательными людьми. Сколько бы их ни истребляли, родятся новые. Не знаю, больше ли их, чем в каждой другой стране, но в нашей их много.

15 июля 72, суббота, Москва. Lydia Chukovskaya. Going Under. Translated from the russian by Peter M. Weston. Barry and Jenkins. London. 1972[398].

17 июля 72, понедельник, Пиво-Воды. Сегодня чудо – гранки из «Семьи и Школы»[399]. Первый кусок. Оттиски рисунков Маяковского. Все добры и предупредительны. Чудеса! Интересно, когда именно грянет скандал из-за «Going under» и уничтожит эту вещь.

20 августа, 72, воскресенье, вечер. Сейчас вошла Люшенька и сказала: по BBC, сейчас, в 8 ч. вечера, объявили несколько передач о книге Л. Ч. «Спуск под воду», вышедшей в английском переводе.

Всегда я доставляю Люше одни огорчения… До выхода глав в «Семье и Школе» осталось 10 дней… Она так ждала этого выхода! А теперь, она уверена, что не выйдет ничего ни в «Семье и Школе», ни в Детгизе.

25 августа 72, пятница, Пиво-Воды. Три раза BBC передала рецензии на «Спуск» и отрывки из «Спуска».

Отрывков я и слушать не стала. Рецензии на очень низком уровне понимания. Книга моя – о слове; об этом – ни слова. Отрывки выбраны не те. Общая оценка: ниже «Реквиема» и мемуаров Над. Мандельштам. А почему повесть надо сравнивать с «Поэмой» и с мемуарами?

Глупо до чрезвычайности.

Однако, я продолжаю надеяться, что «Семье и Школе» не повредит.

26 сентября 72, понедельник, Москва. Ошеломляющее известие: я только что раскачивалась писать в Лениздат об окончательном расчете за книгу; собиралась у юристки выяснить, имею ли право требовать обратно мною сделанный текст – как вдруг: ошеломительное известие – книга вышла в Америке!

Как? В каком виде? Значит издательство давало ее читать направо и налево – (об этом слухи ходили) – и вот – пиратство.

Я огорчилась очень: ведь книга здешняя, подцензурная; там она будет выглядеть отсталой и ненужной и даже – в смысле примечаний – смешной. Здесь она была maximum возможного и рассчитана на массового читателя.

Нелепо и обидно[400].

* * *

Читаю Блока – «Последние дни императорской власти». То есть перечитываю. А вот к стыду своему впервые прочла статейку о Мережковском – т. к. Мережковский меня не интересует, я ее всегда пропускала. А она – как смела я ее не знать, когда писала в «Спуске» о судьбе русского художника! – она о том, что у нас художник и швец, и на дуде игрец – и общественность, и политика, и художество! – «Что делать – мы русские».

А у меня – о русском пути и бездонном море нравственности…

8 октября 72 г., воскресенье, Москва. Под откос.

1/X мне позвонила Л. М. Иванова[401] и сообщила, что вернувшись из отпуска узнала дурную весть: печатание моих воспоминаний прекращено. «Редколлегия».

Итак случилось самое плохое – я допустила, чтобы Дед был изображен шутом, т. е. без стихов, а только с лаем на собак.

Шулерство: в № 10 поставлено «окончание» вместо продолжения, – и – всё. И в № 10 уже нет ни карт, ни Коли, а один огрызок английского языка.

Вчера – Люшенькин светлый, свежий голосок по телефону. Я ей не сказала. Она из Крыма едет на Кавказ, вернется 20-го.

3-го (или 4-го?) – словом, в субботу, когда я собиралась на дачу, позвонил Стрехнин[402] и спросил могу ли я придти. Я сказала: могу, вызвала такси, и мы поехали с Финой.

Запишу кратко.

Человек с измученным лицом. Лет 60. Морщины глубокие.

Любезность. Сверхлюбезность. Задушевность. «Вы талант», «Вы мастер» и т. д.

Полицейские вопросы, поставленные прямо – иногда вскользь как бы между прочим, таковы:

Как «Спуск» попал в Америку

Показывала ли я здесь, предлагала ли кому-нибудь эту повесть?

Почему в повести нет ничего светлого?

Почему неуважительно говорится об ополчении (он, дескать, историк войны, и знает как ополчение помогло Ленинграду).

Почему – антисемитизм насаждался сверху?

Почему ничего светлого? Всё только худое?

Косвенное предложение – если книга в Америке напечатана помимо моей воли – не напишу ли я в «Лит. Газету» возмущенное письмо? («Вы уважаете Твардовского? А помните, когда за границей напечатали его поэму, он протестовал? А ведь он был человек-глыба, на него не надавишь».)

– Неужели Вы не понимаете, что Вашу книгу используют враги.

Я отвечала разбросанно, спеша, захлебываясь, говоря слишком много (вечная моя ошибка) и не всегда понятно для уровня моего собеседника – но, в общем, я довольна. Разговор длился часа 2. Стрехнин не велел секретарше никого пускать и выключил телефон. (А магнитофон? Не знаю.) А я торопилась впихнуть в разговор как можно больше матерьяла.

Почему ничего светлого? А на что же было надеяться? Ведь Сталин мог прожить и до 1963-го и до 1973 года. Откуда же нам было знать и надеяться на 53-й?

Ополчение уважаю. («Неужели вы не уважаете тех, кто рванулся в бой в первый день?») Уважаю тех кто пошел, а те, кто послал – преступники.

Антисемитизм шел сверху. Липатов (Либерман) и пр. сверху. Когда Советская власть хотела справиться с антисемитизмом – в 20-е годы – она справилась. А тут его спустили с цепи. Я перечла газеты.

Как «Спуск» попал за границу – не знаю, но рада, что попал. По крайней мере не пропадет.

О врагах вечные байки мне надоели. Почему «издательство Чехова» – враги? Да и чтоб не давать повод врагам хаять нашу страну – не надо преследовать Солженицына, держать в тюрьме Григоренко[403], высылать Бродского и торговать евреями (как делал накануне газовых печей Гитлер).

Твардовского почитаю, он был глыба, но более уязвим, чем я – хотел любой ценой спасти журнал. А у меня журнала нет.

«Спуск» никому не предлагала, потому что до этого все мои вещи отвергались. (Прочла давно заготовленный перечень.)

Затем сказала об обрыве в «Семье и Школе».

Затем о непечатании книг К. И. и о музее на даче.

Затем ворвалась секретарша и, стоя ко мне спиной, стала ему докладывать нечто. Я простилась. На прощание он трусливо сказал:

– Надеюсь, вы понимаете, наш разговор не для печати?

– Что вы! – ответила я нахально. – Разве «Лит. Газету» заинтересуют такие пустяки.

(А надо было ответить иначе: мы с вами не заговорщики – почему вы боитесь огласки?)

27 июля 73, пятница, Переделкино. Амальрик объявил голодовку[404].

Конгресс психиатров отказался рассматривать заявление о том, что делается в наших психиатрических больницах, чтобы не мешать самому прогрессивному событию в мире – смягчению напряженности, достигнутого Брежневым и Никсоном.

Люблю такие прогрессы!

Горькое письмо Сахарова по этому поводу![405]

11 сентября 73, четверг, дача. 7-го я окончила «Гнев народа». В воскресенье были Андрей Дмитриевич с женой. Оба, когда я читала, плакали. Он как-то заметно отяжелел и постарел, она моложава и энергична. Все время была мне не неприятна, только в передней, одеваясь, рассказав, как провалили в Институте ее сына[406] (замечательный мальчик, пасынок Андрея Дмитриевича) сказала – по-видимому, нам придется уезжать…

Мы очень удивились; Люша высказала свое удивление вслух. Уезжать! Сахарову – уезжать! Не понимаю.

Вчера слышала выступление Брандта, что он считал бы правильным соглашение с СССР даже если бы у власти был Сталин… Но сочувствует «инакомыслящим»! Вот логика. Гитлер заключил соглашение со Сталиным… Значит, пусть миллионы помирают в лагерях, а мы будем соглашаться.

15 сент. 73, суббота, дача. Праздник! Перестали глушить Би-Би-Си, Голос, Немецкую волну. Слышно все, и не только здесь, но и в Ленинграде, и в Москве, всюду. Не знаю, надолго ли.

Однако мой «Гнев» не передан, хотя и дошел до них. Наверное правы оба мои друга; один сказал: «это – искусство для искусства»; другой сегодня прислал доброе и отрицательное письмо (правда, последний вариант он еще не читал) о том, что он ждал пощечины нашей интеллигентной сволочи, которая подписала протесты против Сахарова, а протест слаб у меня; что для Запада это скучно, потому что Запад и так оповещен об обмане народа, а шофер меня не услышит…[407]

Что ж. Я привыкла работать в пустоте. Никто ничего не слышит – из того, что я говорю.

21 сентября 73, пятница, дача. Моя статья – «Гнев народа» – появилась в «Washington Post». Вчера ночью по голосу Америки я слышала ее совершенно глупый пересказ.