Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть первая. Я – инженер

• Название: Еще вчера. Часть первая. Я – инженер
• Автор: Николай Мельниченко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00071-323-5

Первая часть автобиографической трилогии охватывает время от 30-х годов до начала 1955 года.

«В жизни моего поколения самое главное событие, которое разделило всю жизнь на два периода «до» и «после», была ВОЙНА. И война наложила свой неизгладимый отпечаток на всю жизнь «после», – для всех и на всё» – пишет автор.

За это время мальчик из глубинки прошел путь раннего взросления, как и всё поколение «детей Войны». Бегство на восток перед наступающей на пятки войной. Трудные годы выживания, голод и холод. Возвращение, школа, работа на сахарном заводе и в колхозе. Яркие годы постижения мира, людей, техники – учеба в знаменитом КПИ. Работа инженером-сварщиком – до призыва в ВМФ. Автор пишет:

«Все кончено. Ленинград. Завод, на котором так ладно началась интересная работа. Теперь уже «моя» наладочная группа… Невесомые листики приказов образовали жесткую воронку, куда неотвратимо и бесповоротно, не считаясь с моей волей и желаниями, неведомая сила затягивает мою жизнь…»

---

Вскоре после нового 1942 года нас очень обрадовала телеграмма, чтобы мама забрала из больницы в Аягузе выздоровевшую Тамилу. Вскоре мама привезла ее: половину худенького лица занимали глаза. Тамилу в больнице смогли спасти, уделив ей немного новых лекарств, поступавших для раненых. Для поправки и «откорма» Тамилы наша хозяйка собственноручно испекла тыкву и нажарила пирожков. Огромная серая снаружи тыква, сплющенная по полюсам, имела внутри ярко-оранжевую толстую сущность. На верхнем полюсе вырезалась круглая дырка, через которую удалялись семечки. Отверстием вниз тыква была уложена на сковороду и помещена в горячую печь. Через несколько часов тыква была извлечена. Ее кожа снаружи даже обуглилась, зато внутренности стали еще более оранжевыми. Надо ли говорить, что остывшие ломти тыквы имели бесподобный вкус и сладость? Пирожки тоже готовились по эксклюзивной, как теперь говорят, технологии. Сушеные яблоки сушили еще раз, затем дробили в ступе до состояния порошка. Порошок с изюмом, пасленом и другими вкусными вещами заливали кипятком и замешивали до состояния густой каши, которой начиняли маленькие пирожки. Более вкусных пирожков я не едал в своей жизни. К сожалению, их божественный вкус излишне подчеркивался незначительностью дегустируемой порции, не допускающей пагубного пресыщения…

Долгие зимние вечера семья хозяйки и наша проводили за работой, – очень нужной и очень нудной: в нескольких мешках овса, переданных колхозом, надо было отделить овес от овсюга. Зерна сорняка овсюга по всем параметрам, кроме цвета, были совершенной копией зерен благородного злака, и никакая машинная очистка их не разделяла. Отделяя зерна от плевел при скудном свете керосиновой лампады, женщины, конечно, также работали языками. Война – главная тема. От мужа хозяйки тоже не было ни одной весточки. Положение на фронтах ставало все хуже, и горестные предчувствия и неизвестность угнетали людей. Довоенная жизнь вспоминалась как райская, которую не умели ценить. (Меня, например, досаждало навязчивое воспоминание о большом бутерброде, который я, пресыщенный болван, не доев, сунул в плетень).

Зима 1941–1942 стояла суровая. Часто свирепые ветры с сильным морозом выдували тепло из одежд и жилья, иногда начинался буран. Потоки снега залепляли глаза, валили с ног. Горе тому, кто во время бурана оказывался в пути. Одной ночью сквозь завывания ветра мы услышали слабые крики – наш дом стоял почти на краю поселка. Хозяйка оделась, добралась к дому бригадира, который сумел организовать добровольцев и найти заблудившихся всего в 500 метрах от села. А они уже были на волосок от гибели. Их лошади остановились, почуяв волков. Затем в темноте и снежной круговерти люди потеряли всякую ориентацию, началась паника. Бывалый дед взял власть в свои руки, привязал лошадей поводьями к саням, чтобы никуда не убежали. Обессиленных людей заставил непрерывно двигаться по вытоптанному вокруг саней кругу и по очереди кричать, чтобы не замерзнуть, отпугивать волков и звать на помощь. Они так «работали» непрерывно несколько часов, пока ветер не изменил направление и их крики услышали. Другая группа при таких же обстоятельствах вся погибла: уснула, замерзла и была растерзана волками.

Гастрономическое отступление (опять). Ранней осенью 1943 года волков назвали «друзьями народа». Волки забрались в колхозную кошару и зарезали несколько десятков овец. Говорили, что это была учеба молодых: волк снизу прокусывал овце шею и набрасывался на следующую. Было еще тепло, мясо хранить было негде, и эвакуированным выдали сразу по 10 кг баранины. Поскольку холодильников у нас тем более не было, а есть очень хотелось, то целых два дня мы отъедались мясом «от пуза». Кстати: после длительного недоедания насытиться невозможно, сколько ни съесть. Уже в животе нет места, а чувство голода никак не проходит, глаза бы еще ели и ели.

Враги – рядом

Надо сказать, что население нашей Ириновки значительно пополнилось за счет эвакуированных из Украины и Белоруссии. Однако была еще одна категория новых жителей, с которыми у нас были довольно сложные отношения. Сюда в начале войны переселили советских немцев с Донбасса и Поволжья. Якобы они готовили удар в спину Красной Армии. Не знаю даже теперь, насколько это верно: никаких официальных и иных данных по этому вопросу я нигде не встречал. Немцы всегда организованны и законопослушны до неприличия – с одной стороны. С другой стороны, – они не могли не сочувствовать соплеменникам. В Казахстане немцам было гораздо хуже, чем даже нам, «законным» эвакуированным. Я не уверен, что им хоть что-нибудь выделяли из скудных выдач по карточкам военного времени. Мужчин всех забрали в трудармию, оставались, как и у нас, – старики, женщины и дети. Старуха-немка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом стала личным врагом всех мальчишек, живших в округе шестой бригады. Вообще-то, первыми начали мы, когда забросали ее лошадиными «яблоками», рассыпанными на санной дороге, выкрикивая неприличные частушки про немцев. Но когда она злобно прошипела: «Наши ваших на котлеты порубят!», – ненависть стала осознанной и распространилась на всех немцев, включая учеников, сидящих за одними партами с нами. Вокруг них сразу образовалась невидимая зона отчуждения. По-видимому, с таких пустячных шуток и начинаются межнациональная вражда, довольно часто переходящая в резню.

Учеба в 4-м классе для меня пролетела быстро: половину «срока» я провел на колесах теплушки. Пока еще сытые туземные товарищи по классу присматривались к нам, эвакуированным. Для знакомства меня, как новичка, поколотили: три парня моего возраста возле школы напали на меня и кулаками «рассказали за жизнь». Я только пассивно закрывал лицо локтями и слегка вопил, правда, стоя на ногах. К сожалению, я оказался не на высоте: уж очень я тогда еще боялся боли. (К счастью, мы тогда не видели современных гангстерских фильмов и боев без правил, где основным оружием нападения является нога, часто оснащенная специальной обувью…). Позже я узнал, что при таких же обстоятельствах, Коля Куролесов, невысокий крепыш, приехавший из Сибири, вырвал из земли молодое деревце и так начал охаживать своих обидчиков, что они побежали, несмотря на пятикратный перевес в численности. Мальчишки уважают силу и решительность: больше на Колю никто не нападал. С Колей мы подружились позже и осуществили с ним несколько «проектов», о которых расскажу позже. Стоит заметить, что на меня тоже больше никто не нападал: один из обидчиков стал хорошим приятелем, а два малоразвитых – вассалами.

Книга – лучший друг голодного человека

Одно маленькое техническое усовершенствование круто изменило мою жизнь, во всяком случае – вечернюю жизнь. Темнело рано, народ соответственно рано ложился спать. Из малюсенькой фарфоровой крышечки заварного чайника с дырочкой в центре и фарфоровой же баночки от какой-то мази я соорудил Индивидуальный Светильник. Это был, наверное, самый экономичный светильник в мире. Развивая мощность в треть свечи, он потреблял ничтожно мало керосина, подсолнечного или конопляного масла, освещая только раскрытую страницу книги. Теперь я побыстрее старался окончить «мирские дела» и устремлялся на свое теплое поднебесье, точнее – «подпотолочье». Через минуту я уже, подобно жителям Амбера, был в иных мирах.

Я добывал книги, где только мог: у своей учительницы Сары Самойловны (она меня тайно снабжала книгами своего хозяина), у друзей и соседей. В школе, увы, библиотеки не было. Читал все, что удалось добыть. Многие книги помню и люблю до сих пор. «Пароль скрещенных антенн» Халифмана, «В людях» Горького, «Борьба за огонь» Рони, «Охотники за микробами» Крюи, «Падение Кимас-озера» Геннадия Фиша. Последняя книга после бегства Сары Самойловны стала моей, и я знал ее почти наизусть, Это рассказ о скрытном рейде по белофинским тылам отряда лыжников. Как я тогда мечтал о лыжах! Названия лыж: длинные узкие хаппавезы, короткие широкие – телемарк, звучали дивной музыкой. Большинство туземных ребят катались на самодельных, но грамотно сделанных лыжах. Мне виделись сны наяву: вот спускается с неба то ли ангел, то ли посланец самого Сталина и вручает мне лыжи… Забегая вперед, годам к 25-ти я с удивлением понял, что самыми моими заветными мечтами были несбыточные мечты о средствах передвижения: лыжи, велосипед (это уже после войны), в институте – мотоцикл, и, наконец – автомобиль! (При этом слышится крик Якубовича, объявляющего суперигру).

Кстати, к следующей зиме лыжи я себе сделал, но кончилось это плачевно. В школе я преступно выломал и украл одну доску из скамейки, разрезал кухонным ножом ее пополам. От канавки вдоль лыж, которая держит направление, и предварительного продольного прогиба пришлось сразу отказаться, как от технически неосуществимых химер. Заостренные концы двух досок я долго кипятил в котле с водой, затем попытался их согнуть. Увы, после освобождения из приспособлений, концы лыж упорно возвращались в первозданное состояние. После пятого цикла: запарка – гнутье – сушка – снятие опор – проверка, – мое изделие не выдержало и приподняло свой нос сантиметра на три над плоскостью земли. Надо бы еще повыше, но терпение кончилось. Для креплений были использованы обрезки старого полушубка, что и стало основной причиной последующих событий. Надев свои скороходы, я бодренько двинулся на огород, покрытый глубоким снегом. По утоптанному двору мои лыжи двигались вполне сносно, и я выбрался на нетронутую целину. Увы, мои лыжи даже на легком насте не держали мой вес и стали погружаться в снег! Я горько пожалел о своей гипертрофированной честности: ведь можно было снять с этой несчастной скамейки не одну, а две доски, и лыжи стали бы вдвое длиннее! А вот недостаток «загнутости» заставлял лыжи все глубже погружаться в снег… И вот при очередном рывке мои размокшие крепления не выдержали и лопнули. Я погрузился почти по шею в снег. Две малоразмерные, но весьма злобные, соседские шавки, до того облаивавшие меня на почтительном расстоянии, немедленно приблизились вплотную с очевидными намерениями съесть мою находящуюся на поверхности лучшую часть. Пока я неподвижно гипнотизировал их взглядом, они оголтело лаяли и скалили мелкие, но частые клыки на расстоянии полуметра. Но как только я делал движение с целью добыть хотя бы одно из моих неудачных спортизделий для самообороны, шавки немедленно приближались вплотную. Я стоял, замерзая, пока не догадался разрядить патовую ситуацию громкими воплями. Сигнал бедствия был услышан владелицей Церберов, и я был спасен физически, испытав морально всю горечь поражения в жизни и спорте, в отличие от героев – лыжников из «Кимас-озера» Геннадия Фиша…