Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений

• Название: Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений
• Автор: Соломон Барт
• Издательство: Водолей Publishers
• Жанр: Критика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9796-0126-7

Среди поэтов Серебряного века есть забытые почти намеренно. Таким поэтом был Соломон Веньяминович Копельман, в первой публикации (1915) выбравший псевдоним «С. Барт». Первый сборник Барта — единственный, изданный в России, — известен в одном экземпляре. Позже Барт обосновался в эмиграции, в стране, неблагоприятной для русской поэзии, — Польше. В Берлине и в Варшаве вышли еще четыре его книги. В 1941 году поэт погиб в Варшавском гетто. Более полувека должно было пройти, чтобы в Стэнфордском университете вышло первое собрание стихотворений Барта. Книга стала библиографической редкостью, а факты и материалы продолжали копиться. В предлагаемом читателю издании собрано всё, что дает право считать Соломона Барта одним из значительнейших русских поэтов Восточной Европы.

---

108. «Восходит в ночь душа моя…»

Восходит в ночь душа моя.
Мысль холодна, светла, спокойна,
И сердце тишины достойно,
Не ненавидя, не любя.

О, ночь! О, непомерный круг
Шагов… Прозрачный шаг стихии.
Всё тише рокоты глухие,
В душе рождая вещий звук.

Расти, душа! Твой тайный день
Овеян мглою тьмы и света.
Твоим бессмертием одета
Земная тающая сень.

109. «В тонкую кожу обута нога…»

В тонкую кожу обута нога:
Смерти и ласки знобящая смежность.
В сердце зажатая радость строга.
Злая, змеиная, мудрая нежность,

Гул неразъятый… Мучительный гул…
Вечер. Деревья прикинулись бытом.
Дышит Огромный. Звездами сверкнул
В склепе, бессилием мысли прорытом.

Тихо над книгой. Ладони скрестил.
В скорби и в нежности то же сиянье.
Те же ступени вдоль звездных перил.
Та же тревога. И то же молчанье.

110. «Я не испил вина краснее губ твоих…»

Я не испил вина краснее губ твоих,
Вина из виноградников лобзаний.
Чей это крик в ночи? Чей это стон затих?
О ты, рожденная для сладких истязаний.

Кладбищу тихому мерцанье уст твоих,
И опаль мертвая огням моих желаний.
Над смертию царит вином вспоенный миг,
Вином из виноградников лобзаний.

111. «И снова бродит даль. И снова…»

И снова бродит даль. И снова
Пустым фургоном у ворот,
Под знаком дня очередного,
Приемлет день свой груз забот.

Но девушка поет иная,
Не та, что отцвела вчера.
Кручинных птиц иная стая
С могильного летит бугра.

И облака встают не те же,
Что день вчерашний стерегли,
То гуще и смелей и реже
Вплетая тень в лицо земли.

Не тот же луч призывно золот,
Не тот же в сердце перебой —
Там, где над бездной день расколот
Поющей девушкой земной.

112. «Весеннее небо, весенний погост…»

Весеннее небо, весенний погост.
Напев похоронный так прост,
Как будто Успенье приходит весной,
Как будто цветенье — покой.

Ведут и уводят аллеи крестов,
И мнится — без песен, без слов —
Весна сочеталась со смертью моей
Под сенью зеленых ветвей.

И солнце склонилось. И день изнемог.
И тихо — за синий порог —
Покорно ступая, несут, пронесли
Последнее утро земли.

113. «Я облечен посланьем быть великим…»

Я облечен посланьем быть великим…
Где б ни был я: на площади, в дому —
Я восхожу вещать пред тайны ликом,
Что тайны явь дана мне одному.

Вкруг камня тень, как катафалк шатучий,
Ползет по светлым тающим следам,
Я призван — через бездны, через кручи —
Вести за солнцем к огненным путям.

Но и в моей душе ветра, туманы,
Зола и дым — испепеленный кров.
Я призван возмещать души изъяны
Косноязычьем непомерных слов.

114. «Я вижу мир… Постиг я кабалу…»

Я вижу мир… Постиг я кабалу
И камбалу, зонты и горизонты,
Всё спутано, всё смежно… За хулу
Меня накажут трезвые архонты.

Но есть мечты, есть мысли легче тени:
Следишь ветров и дней круговорот,
Жука паденье, смелой птицы лет,
Копченой рыбицей сознанье пенишь.

И вот опять на блюде голубом
Лежу я — камбалою пропеченной,
Сияя смертным и съедобным сном,
И вожделением, и тайной отраженный.

Часы звенят о вечности, о чуде,
О буднях… буднях… буднях… И на блюде,
Где в смежности и спутанности снов
Мелькают тени тающих паров, —

Дымится плоть, съедобная, немая —
Моя душа, душа моя живая.

115. «Чем темней, чем глуше на кладбище…»

Чем темней, чем глуше на кладбище,
Тем тревожней поступь тишины.
То не птица мечется и свищет,
То не певчих голоса слышны.

То молчанье медленно роняет
Не росу, не слезы… Канет и звенит…
Вспомни! Вспомни! Смерть не всё сжигает.
Слишком тихо у могильных плит.

116. «Я сегодня, радостью согбенный…»

Я сегодня, радостью согбенный,
Мудр и ласков, сокровенно тих.
Музыка моя — проникновенный
Величавый пятистопный стих.

Близок сердцу сон любви и крова…
Плоть благословивший добрый Бог —
Бог роняет жертвенное слово
В хмурь, в бездолье, в кривизну дорог.

Растворившись в кисти виноградной,
Весь в соку, в брожении земном —
День ложится тяжестью отрадной,
Гулкой песнью опоясал дом.

117. «Закрыть глаза и с тишины погоста…»

Закрыть глаза и с тишины погоста
Отпрянуть вновь в заветную весну,
Давно страшась и подвига, и роста,
И полюбив докучную вину.

Глядеть в глаза, которые не помнят
Глумливых дней паденья твоего,
И слушать смерть, идущую вдоль комнат
На тихое земное торжество.

Закрыть глаза… Сжигая мысли пламень,
Изжить себя, стать снова только сном.
И тишину, и исщербленный камень
Признать своим заслуженным концом.

118. «Подай мне милостыню, Боже!..»

Подай мне милостыню, Боже!
Всё, что вершится на путях,
Что сердце жадное тревожит —
Всё только прах, цветущий прах.

Не счесть земных крикливых весен.
Душа безумна и темна,
Пока не всходит сердца осень,
Предсмертной мудрости весна.

Любовь… но это так печально…
Всё, что вершится на путях:
Мельканье лиц и дым вокзальный —
Всё только прах, цветущий прах.

Будь милостив! Подай мне, Боже,
На бедность, чтоб в последний час
Благословил я смерти ложе
И тьму опустошенных глаз.

119. «Я помню день и дом. Самозабвенно…»

Я помню день и дом. Самозабвенно
Я ждал, в тишайшем сне окаменев.
Так ждет земля, чтоб благости весенней
Принять несрочный золотой посев.

Пусть день ушел. Пусть всё тоска и небыль.
Единый день безумством не зови!
Я помню день, и дом, и много неба
Над домом и над днем моей любви.

120. «Но что-то есть. Совсем, совсем иное…»

Но что-то есть. Совсем, совсем иное.
Не жизнь, не смерть. Не сердце огневое,
В провалы тьмы летящее звездой,
В пустыню мысли творческой мечтой.

Но то, что есть, в биеньи сердца слышу…
Всё глубже мир, торжественней и тише.
И, если только сон — мой взор и слух,
Кто б ни был я: земная плоть иль дух —

Я тайный луч сферического света.
Так мрак, ночной агат, сечет комета,
Неся с собой загадочную весть.
Так в нас самих таится то, что есть.

121. «Всё та же поступь дромадера…»

Всё та же поступь дромадера —
Покорно долгий лад копыт.
И сквозь пески своих поверий
Пустыня сумерки цедит.

Скончался день в пути суровом.
Белесым саваном луна
Сокрыла прах. Весь воздух скован
И жаждой дышит тишина.

Но глубже жажды и томленья
Встает безмерной дали сон:
Страна горячечного бденья
И бесконечный звездный звон.

В глазах закрытых больше неба.
Под пылью бледных, душных лиц
Светил загадки и молебны
Сплелись с загадками ресниц.

И там пески… Пески… Пустыни…
И там свершают долгий путь,
Свой вещий путь за сумрак синий,
Отвергнув жизни боль и муть.

И там вселенских повечерий
Заря возносит голоса…
И длится поступь дромадера…
И сонно смежены глаза…

Картину верную допишут…
Я так устал, дрожит рука.
Всё чаще дромадер мой дышит.
Пустыня вечная близка.

122. «Ты приходила утром в час тумана…»