Евгений Шраговиц - Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя

• Название: Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя
• Автор: Евгений Шраговиц
• Жанр: Языкознание
• ISBN: 978-5-9905979-3-8

В ходе анализа стихов Окуджавы, базирующегося на научных знаниях из области не только литературоведения, но и, например, философии и психологии, автор книги «расшифровывает скрытые смыслы» многих произведений, не замеченные критиками, раскрывает контексты творчества Окуджавы, остававшиеся невыявленными, в частности, обнаруживает перекличку произведений Окуджавы с текстами «последнего поэта Серебряного века» Георгия Иванова. Каждая глава книги посвящена стихотворению, песне или цепочке тематически близких стихов и песен. Среди них такие известные произведения Окуджавы, как «Неистов и упрям», «Комсомольская богиня», «Старый пиджак», «Шарманка-шарлатанка», «Ночной разговор», «Молитва», «Батальное полотно», «Белорусский вокзал», «Былое нельзя воротить» и другие.

---

С первых же строк песни можно заметить стилизацию. Обороты с явно архаическими вкраплениями, такими, как «снадобья» во второй строке, «матерь Надежда», «печалуйся», «упадают», органично сочетаются с цитатами из Библии в переводе середины XIX века. Язык перевода уже во времена его появления казался необычным; он должен был напоминать читателю о древности текста. В стихотворении Окуджавы имена кредиторов: Вера, Надежда, Любовь – отсылают к Новому Завету, в частности к Первому посланию Павла к Коринфянам, в котором уделяется внимание всем «трем сестрам».

Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы
молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.

Поэт явно описывает состояние кризиса, момент подведения итогов. В эту минуту у постели больного или умирающего появляются кредиторы с библейскими именами. Это кажется странным: основное значение слова «кредитор» – тот, кто дает деньги в долг, «заимодавец». Но у этого слова есть и другое значение, приведенное в словаре Даля, – «веритель». И оно лучше подходит к описываемой ситуации: у постели стоят те, кто доверяет герою, надеется на него. Кроме того, в русском языке слово «кредит» не обязательно связано с деньгами: например, известно выражение: «кредит доверия» – его не нужно возвращать, а нужно «оправдать». Скорее всего, поэт подразумевал именно такое значение слова «кредит». «Оправдать доверие», то есть поступить согласно ожиданиям, и считает себя обязанным его герой. Перейдем ко второй строфе:

Раскошелиться б сыну недолгого века,
да пусты кошельки упадают с руки…
– Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, —
остаются еще у тебя должники!

Сначала герой дает отчет Вере и оказывается несостоятельным: он, «сын недолгого века», не может верить в то, во что верили в его время («пусты кошельки упадают с руки»). В утешение для Веры он говорит, что есть другие, которые могут ее, Веру, поддерживать.

Далее в третьей строфе он обращается к Надежде:

И еще я скажу и бессильно и нежно,
две руки виновато губами ловя:
– Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, —
есть еще на земле у тебя сыновья!

Надежда представлена у Окуджавы как женщина, руки которой герой целует и с которой ведет себя покорно и нежно. То есть отношения с ней у него гораздо более эмоциональные и неофициальные, чем с Верой: для Веры он «должник», для Надежды – сын.

Для того, чтобы понять следующую строфу, необходимо привести строки из упомянутого Первого послания к Коринфянам: «И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13, 3); «Любовь долготерпит, милосердствует…» (1 Кор. 13, 4); «Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (1 Кор. 13, 7). Сопоставим их с четвёртой и пятой строфами:

Протяну я Любови ладони пустые,
покаянный услышу я голос ее:
– Не грусти, не печалуйся, память не стынет,
я себя раздарила во имя твое.
Но какие бы руки тебя ни ласкали,
как бы пламень тебя ни сжигал неземной,
в троекратном размере болтливость людская
за тебя расплатилась… Ты чист предо мной!

Если «пустые кошельки» в первой строфе означали неверие, ладони пусты не потому, что герой никогда не любил, а потому, что он истратил отведенное ему. В только что приведенном фрагменте присутствует явная перекличка с цитируемыми выдержками из Послания. Тут и говорится о том, что Любовь «долготерпит», «всё покрывает, всему верит», и присутствует мотив «отдачи тела на сожжение» («…как бы пламень тебя ни сжигал неземной»).

При этом строки, где появляется Любовь, меняют дух всего стихотворения. Неожиданными для нас являются слова: «Покаянный услышу я голос ее», а далее выясняется, что герой чист перед Любовью, поскольку за него расплатилась «людская болтливость». Вряд ли Окуджава говорил об этом без тени юмора. А если это ирония, притом ирония пародийная с элементами автопародии, можно вспомнить Вийона, писавшего стихи, которые только выглядели как серьезные; он подрывал серьезность изнутри. Если же ирония в «Трех сестрах» отсутствует, приходится признать, что Окуджаве изменил вкус.

Последние строки стихотворения подытоживают сказанное выше и перекликаются с финальными строками из той же 13 главы Послания: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Нужно заметить, что и Окуджава в песне выделил среди «трех сестер» именно Любовь. Она играет особую роль, за ней остается последнее слово, благодаря ей ситуация обретает неожиданную развязку.

Заканчивая обсуждение этой песни, приведём цитату из «Дневников» Пришвина: «Вера без дел мертва, а вера без любви – зла и есть, кажется (надо подумать), основа величайших злодейств. Зло существует на кредит любви. Сатира, пародия – должники искусства». [М. М. Пришвин. Дневники (1921)]

Очевидно, если в стихотворении «Три сестры» Окуджава исключает Веру из своего этического кодекса («.. да пусты кошельки упадают с руки…»), это нельзя назвать случайностью. В широко известной «Песенке о ночной Москве», написанной в 1963 году, у него отсутствует Вера, но зато всем распоряжается «надежды маленький оркестрик/ под управлением любви». В том же 1963 году родилась знаменитая песня «Молитва».

«Молитва» – одно из чаще всего цитируемых произведений Окуджавы. Нет никакой возможности представить обзор всех мнений, высказанных о нем: их слишком много. Некоторые литературоведы (см., например, книгу Дмитрия Быкова об Окуджаве[92]) упоминали о влиянии Библии и Вийона в связи с «Молитвой», однако никто не раскрывал содержания и значения этого влияния. Мы берем на себя смелость писать об этом стихотворении, так как в нашей работе впервые прослеживается связь и преломление конкретных библейских текстов и приёмов Вийона в обсуждаемом стихотворении и других стихах этого периода.

Среди контекстов «Молитвы», которые упоминались исследователями при ее анализе, – стихотворение «Письмо Антокольскому», также относящееся к 1963 году. Приведем из него несколько строк, в которых Окуджава называет поэтов, проложивших ему путь; среди них – Франсуа Вийон[93]:

…Работа наша матросская призывает бодрствовать нас,
хоть вы меня и постарше, а я помоложе вас
(а может быть, вы моложе, а я немного старей).
Ну что нам все эти глупости? Главное – плыть поскорей.

Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистывает без конца,
Блок над картой морей просиживает, не поднимая лица,
Пушкин долги подсчитывает, и, от вечной петли спасен,
в море вглядывается с мачты вор Франсуа Вийон!

Процитируем еще одно произведение, написанное в том же году, под названием «Эта комната». По некоторым его фрагментам можно судить об условиях и обстановке, сопутствовавших созданию «Молитвы», и о вопросах, которые интересовали Окуджаву в начале 60-х. Показательны, например, такие строки: «Люблю я эту комнату, где проживает ересь с богами наравне», а также: «Люблю я эту комнату… где нужно мало денег, чтобы счастливым быть». Для нас не менее важна и фраза о том, что в комнате «пахнет веком четырнадцатым с веком двадцатым пополам». Религиозная тема, очевидно, волновала в то время Окуджаву и в стихотворении «Молитва» нашла совершенно оригинальное преломление. «Деньги» и «счастье» – кирпичик из биографии Окуджавы, присутствующий также и в «Молитве». А упоминание о четырнадцатом веке свидетельствует о том, что Окуджава вполне мог что-нибудь перенять у поэтов Средневековья, в частности у Вийона.

Приведем теперь текст стихотворения «Молитва»:

Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:
мудрому дай голову, трусливому дай коня,
дай счастливому денег… И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится – Господи, твоя власть! —
дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому, хоть до исхода дня.
Каину дай раскаянье… И не забудь про меня.

Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою,
как верит солдат убитый, что он проживает в раю,
как верит каждое ухо тихим речам твоим,
как веруем и мы сами, не ведая, что творим!

Господи, мой Боже, зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,
пока ей еще хватает времени и огня.
дай же ты всем понемногу… И не забудь про меня.[94]

Уместно вспомнить, что для первой публикации, учитывая цензурные ограничения, Окуджава назвал это стихотворение «Франсуа Вийон». В более поздних публикациях оно получило название «Молитва». И все же мы не склонны считать, что Окуджава просто «приписал» французскому поэту свои собственные религиозные взгляды: здесь он открыто признал влияние Вийона на свое творчество. Г. Косиков отметил, что «главная черта в Вийоне – пародийная ироничность»[95]. Пародия и самопародия играли свою роль в средневековой культуре; существовали признанные пародийные жанры, такие как кок-а-лан в поэзии, соти и фарси – в театре; запретных тем для этих жанров не было. Пародировалось не только государственное устройство, но и судопроизводство, а также отправление религиозных культов и даже Библия. Все это присутствует и у Вийона; оригинальность же его – в манере пародирования. «Пародирование у Вийона целиком и полностью основано на притворном вживании, на имитации чужой серьезности, оба его «Завещания» легко могут быть восприняты как действительно серьезные поэмы – в том случае, если мы не знакомы с объектом пародии или, тем более, даже не догадываемся о его существовании»[96]. Поскольку Окуджава упомянул Вийона в названии песни, не будет слишком смелым предположить, что «Молитва» написана в манере Вийона. Мы полагаем, что уместно было бы предварить интерпретацию «Молитвы» рассказом об основном техническом приеме Вийона. «Принцип его поэзии – ироническая игра со всем твёрдым, общепринятым, раз навсегда установленным. Излюбленные средства этой игры – антифразис (употребление слов в противоположном значении) и двусмысленность»[97]. Например, в «Малом завещании» он пишет[98]: