Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

«Кинжалы огня с моего языка…»

Перевод С. Северцева

Кинжалы огня с моего языка срываются, как с кремня,
Приходит ко мне от разума то, чему не уйти из меня,—

Море! Бездонна его глубина, бьет за волной волна,
Всю Землю и Семь Небес{194} затопи — не вычерпать их до дна.

Я сам приказываю себе, — и если пора придет
В жертву свое естество принести, такой, как я, принесет!

«Вкусней, чем за старым вином…» Перевод С. Северцева

Вкусней, чем за старым вином с друзьями сидеть ввечеру,
Милей, чем ударами чаш обмениваться на пиру,

Ударами пик и мечей обмениваться в бою
И первым на вражий строй скакать в боевом строю.

В сраженье окончить жизнь — желанная цель моя,
Исполнить желанье души — не в этом ли смысл бытия?

Но если охотно вино возьму я из чьих-то рук,
Так только из рук твоих, Абу Дабис — мой друг.

«Того, кто вам будет служить…» Перевод С. Северцева

Того, кто вам будет служить, о львы Фарадиса{195}, скажите,—
Не станете вы унижать, своим уваженьем почтите?

Вперед ли, назад ли гляжу — везде ожидаю несчастий:
Воров и врагов я боюсь, боюсь ваших гибельных пастей.

Не лучше ль в союз нам вступить, не сходны ли наши желанья,—
Ведь знаю немало путей, где можно сыскать пропитанье.

Со мной бы вам славно жилось: могли б вы питаться повсюду
И тем, что добудете вы, и тем, что для вас я добуду.

«О сердце, которое не веселит…» Перевод С. Северцева

О сердце, которое не веселит чаша с хмельною влагой,
О жизнь, что подобна скудным дарам, поданным жалким скрягой!

О век, о ничтожные люди его — презренные, мелкие души,
Хотя иногда и сопутствуют им огромные, важные туши.

Но знайте: я — не из их числа, хотя среди них и живу я,—
Не так ли земля среди грубых камней россыпь таит золотую.

На глупых кроликов погляди, которых зовут царями:
Раскрыты глаза у них широко, но спят они целыми днями.

А смерть разрушает тучную плоть — бренные их жилища,
Хоть нет у таких иного врага, кроме их жирной пищи.

Взгляните на конницу этих владык — сражения ей не знакомы,
Как будто копья ее бойцов сделаны из соломы.

Ты сам — свой единственный друг, а не тот, кого называешь другом,
Пускай он любезен, пускай на словах готов он к любым услугам.

Когда берутся закон блюсти без разума и без толку,
Не падает меч на шею того, кто меч точил втихомолку.

Подобное ищет подобья себе, — и, этот закон признавая,
Скажу я: таков этот мир, что ему подобней всего негодяи.

Когда бы возвысился тот, кто душой достиг высоты геройской,
Тогда опустилась бы мутная пыль, возвысилось храброе войско.

И если когда-нибудь пастырем стать достойному удалось бы,
Наверно, достойнее паствы самой пастыря не нашлось бы.

А прелесть красавиц — кто знает ее, тот скажет вместе со мною:
Свет, а внутри его темнота — вот что она такое!

Но если молодость нас пьянит, словно хмельная чаша,
А старость печали одни сулит, то жизнь — вот погибель наша!

Одним прощается скупость их, в других порицают скупость,
Одним прощается глупость их, в других обличают глупость.

Невольно сравниваю себя и тех, кто со мною рядом,—
Жить среди них такому, как я, становится сущим адом!

Что хочешь, увидишь на этой земле, — но после исканий бесплодных
Поймешь ты, чего не хватает ей: отважных и благородных.

Вот если бы отдали люди земле пороки и недостатки,
А взяли себе совершенство ее, — иные пришли бы порядки!

«Это одна бесконечная ночь…» Перевод С. Северцева

{196}

Это одна бесконечная ночь или все шесть — в одной?
Уж не до самого ль Судного дня протянется мрак ночной?

Восходят созвездия в этой тьме — как толпы прекрасных жен
С открытыми лицами, в черных платках, в час горестных похорон.

О том помышляю, чтоб смело в спор со смертью вступил мой меч,
Чтоб на длинношеих лихих скакунах конницу в бой увлечь,

Чтоб сотни хаттыйских каленых пик решимость моя вела —
Селенья, кочевья в крови потопить, испепелить дотла!

Доколе в бездеятельности жить, а втайне пылать огнем,
Доколе медлить и медлить мне — день упускать за днем?

Доколь от высоких дел отвлекать лучшие силы души,
На рынке, где старый хлам продают, сбывать стихи за гроши?

Ведь юность, когда миновала она, обратно уже не позвать,
И ни один из прожитых дней не возвратится вспять.

Когда предстает перед взором моим безжалостная седина,
Кажется мне, что ее белизна, как сумрак ночной, черна.

Я знаю: когда до предельной черты дойду в возрастанье своем,
Начнет убывать возрастанье мое с каждым прожитым днем.

Но разве я дальше жить соглашусь, приблизясь к твоим шатрам,
Пока за великую щедрость, эмир, хвалу тебе не воздам?

Всевышний да благословит тот путь, который к тебе привел,
Хотя и для лучших верблюдов он был мучителен и тяжел.

Покамест я к Ибн Ибрагиму спешил, верблюдица стала тоща —
Еды не осталось в ее горбе и для одного клеща.

Давно ль между нами пустыня была, огромна и горяча,—
Мой путь сократил ее до ширины перевязи от меча.

Мой путь удалил удаленность твою, чья близость была далека,
И близость приблизил, и стала теперь сама удаленность близка.

Едва я прибыл к тебе, эмир, возвысил ты жизнь мою,—
Меня усадил на Семи Небесах, как будто в земном раю,

И прежде чем я поклонился тебе, улыбкой меня озарил,
И прежде чем отойти ко сну, богато меня одарил.

Причины не ведаю, кто и в чем тебя упрекнуть бы мог,—
В своем благородстве ты сам для всех — словно живой упрек.

Блистая щедростью, тем, кто щедр, гордиться ты не даешь,—
Ведь после тебя уже никого щедрым не назовешь.

Как будто щедрость твоя — ислам, и чтоб правоверным быть,
Любою ценой не желаешь ты закон его преступить.

А как в сражении ты силен! Мгновенье — и враг сметен,
Как будто души людей — глаза, твой меч — их последний сон.

А наконечники копий своих из тяжких дум ты сковал —
Прямо в сердца проникают они, сражая врагов наповал.

В тот день своих боевых коней помчал в наступленье ты —
От скачки распутались гривы их, запутались их хвосты.

И с ними в Латтакью ты гибель принес тем, кто тебя хулил,
Кто помыслы Ада{197} против тебя в сердце своем копил.

Два моря встретились в этот день — грозный из грозных дней:
С запада — море кипящих волн, с востока — море коней.

Реяли стяги на буйном ветру в руках твоих смельчаков,
И бушевали, слепили глаза волны стальных клинков.

Как диких верблюдов строптивый нрав — упрямство вражьих сердец,
Но самый лучший погонщик — меч, и ты их смирил наконец.

Сорвал ты одежды безумья с них, пресечь заблужденья смог,
В одежду покорности вражий стаи ты твердой рукой облек.

Но не добровольно решили они главенство свое уступить,
И не из любви поспешили они любовь к тебе изъявить,

И, не тщеславье свое обуздав, склонились они, сдались,
Не ради счастья тебе служить в покорности поклялись,—

Лишь страх пред тобою остановил их дерзостные мечи,
Он бурею стал — и рассеял их, как облако саранчи.

Раньше, чем смерть сокрушила врагов, ты страхом их сокрушил,
И раньше, чем их Воскресенье пришло, ты их воскресить решил.

Ты в ножны вложил беспощадный меч, расправы не учинил,
Смирились они, а не то бы врагов ты стер, как следы чернил.

Ведь самый грозный, но быстрый гнев, как бы он ни был силен
Будет наследственной добротой и мудростью побежден.

Но пусть не сумеют тебя обольстить их дружеские языки,—
Послушные вражеским, злым сердцам, от правды они далеки

Будь словно смерть, — не станет она плачущего щадить,
Когда к человеку решит прийти жажду свою утолить.

Рубец не срастется, если под ним здоровой основы нет,
И рана откроется все равно, пусть через много лет.

Ведь даже из самых твердых камней недолго воде потечь,
И даже из самых холодных кремней нетрудно огонь извлечь.

Трусливого недруга сон ночной навряд ли будет глубок,
Если охапку колючих ветвей подстелешь ему под бок.

Во сне он увидит в почках своих копья твоего острие,
И как не страшиться ему наяву увидеть твое копье!

Спросил ты, Абу-ль-Хусейн: а зачем я славил владык других?
Ведь даже припасов я не получил, когда уезжал от них.

Они-то думали, что про них хвалебную речь веду,
Но знай: воспевая достоинства их, тебя я имел в виду.

Твой стан послезавтра покину я — скитальца дорога ждет,
Но сердце мое от шатра твоего теперь далеко не уйдет.

Останусь влюбленным верным твоим, скитаясь в чужой дали,
Останусь счастливым гостем твоим в любом из краев земли.

«О помыслах великих душ…»