Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

• Название: Арабская поэзия средних веков
• Автор: Аль-Мухальхиль
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1975

Арабская поэзия средних веков еще мало известна широкому русскому читателю. В его представлении она неизменно ассоциируется с чем-то застывшим, окаменелым — каноничность композиции и образных средств, тематический и жанровый традиционализм, стереотипность… Представление это, однако, справедливо только наполовину. Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она бы была бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов. В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Вступительная статья Камиля Яшена.

Составление, послесловие и примечания И. Фильштинского.

Подстрочные переводы для настоящего тома выполнены Б. Я. Шидфар и И. М. Фильштинским, а также А. Б. Куделиным (стихи Ибн Зайдуна и Ибн Хамдиса) и М. С. Киктевым (стихи аль-Мутанабби).

---

«Человек благородный…»

Человек благородный везде отщепенец
Для своих соплеменников и соплеменниц,—

Он вином темно-красным их не угощает
И неопытных девственниц не обольщает.

Наилучшая доля на свете — смиренье:
Даже хлеб наш несытный — благое даренье

Рассыпается пеплом сгоревшая младость,
И чертоги средь звезд человеку не в радость

На любовь я отвечу любовью по чести,
Буду льстить, и любовь ослабеет от лести.

Завершается детство к пятнадцатилетью,
К сорока увлеченья не кажутся сетью.

Ты навряд ли доволен одеждой простою,
Но глупцом прослывешь без абаи{259} зимою.

Возрастает на этой земле каменистой
Защищенный шипами терновник душистый.

Нет еще окончанья Адамову роду,
Но женитьбой свою не связал я свободу.

Амр зевает, и Халид{260} зевнул большеротый,
Но меня миновала зараза зевоты.

Крылья знаний меня от людей отлучили,
Я увидел, что люди — подобие пыли.

Опален мой камыш и подернут золою,
И теперь я бессилен исправить былое.

Пред судьбою склоняется лев, не противясь,
Держит страх куропатку степную, как привязь.

Радва{261} и не заметила воинств на склонах,
А Куба{262} захлебнулась в походных знаменах.

Преступленье свершает отец, порождая —
Все равно — мудреца иль правителя края;

Чем твой сын даровитей, тем выше преграда
Между вами, тем больше в душе его яда:

Тьмы загадок на сына обрушил ты разом,
Над которыми тщетно терзается разум.

Днем и ночью писателей алчная стая
Завывает, к обману людей призывая.

Смерть таится средь скал и в долинах просторных
И на поиски жертв посылает дозорных.

Лев дрожит, если близко мечи зазвенели.
Как судьбы не страшиться пугливой газели?

«Молюсь молитвой лицемера…»

Молюсь молитвой лицемера, прости, мой боже!
Но лицемерие и вера — одно и то же.

Порою человек бывает приятен с виду,
А слово молвив, заставляет глотать обиду.

Твердить без веры божье имя и лгать о боге —
Нам с лицемерами такими не по дороге.

«Побольше скромности!..»

Побольше скромности! Я — людям не судья.
Не покриви душой — себя судил бы я.

Когда нам, господи, забвенье ниспошлют,
И мы в земле найдем последний свой приют?

Но не спешит душа из-под недвижных век:
Вплоть до нетления страдает человек.

«За ночью день идет…»

За ночью день идет, и ночь сменяет день,
Густеет злой судьбы губительная тень.

В могилах без числа почиют хаджарийцы{263}
И Йемена цари — святые и убийцы.

Былым правителям давно потерян счет,
А вот Египет — цел, и Аль-Ахса живет.

Будь проклята, земля! Пред нами ты в ответе.
Исчадья подлости подлее всех на свете.

О горе, мать-земля! Поистине, сама
Ты наставляла нас, и лгут, что ты нема.

На что нам Сахр ибн Амр{264}, иссохший, как Сахара?
Быть может, Аль-Ханса блуждает ланью старой.

Твой океан кипит. Плывущих по волнам
Терзает сто страстей. Когда причалить нам?

И если ты, земля, когда-нибудь любила,
То в гневе своего избранника губила.

Бьет ненависть в чело и валит с ног живых,
И дикость кровь струит из вен отверстых их.

Да не смутит тебя ни вид их величавый,
Ни власть мгновенная, ни блеск их дутой славы!

Не много радостей изведали они,
И не по воле их пришли дурные дни.

«Когда присмотришься к живущим…»

Когда присмотришься к живущим на земле —
Что человек, то нрав. Но все равны во зле.

И если на меня похожи дети Евы,
То что вы стоите? Да пропадите все вы!

Как бейт с неправильным по метрике стихом,
Как вздор, написанный неграмотным писцом,

Так ваша близость мне под жалкой вашей сенью.
Пора недужный дух предать уединенью.

Хоть до Лива ар-Рамль ты, странник, не дошел,{265}
Довольно, отойди! Засох древесный ствол,

И на висках твоих в напоминанье света
Белеет старости печальная примета,

И веки у тебя слезятся потому,
Что жаль последних звезд, чуть брезжущих сквозь тьму.

«Отдай верблюда людям…»

Отдай верблюда людям по правилу мейсира{266},
Молчи: твои созвучья — что звук пустой для мира.

Огню подобна юность; гляди же, чтоб недаром
За днями дни сгорели, воспользуйся их жаром.

Мой уголь гасит стужа и проникает в кости,
А я огонь раздую, скажу: «Погрейтесь, гости!»

Мой поздний собеседник, сдружившийся со мною,
Последний жар засыпал остывшею золою.

«От взора свет бежит…»

От взора свет бежит. Сиянье меркнет. Вера —
Вооружение лжеца и лицемера.

Ужель прольется дождь небесных благ для тех,
Кто забывает стыд среди земных утех?

О, лживый мир! А мы не знали, что в мечети
Безгрешны все подряд, как маленькие дети!

О жалкая земля, обитель горя, плачь!
Тебя хулил бедняк и посрамлял богач.

О вы, обман и ложь призвавшие в подмогу!
Поистине, из вас никто не близок богу.

Когда бы по делам господь судил людей,
Не мог бы избежать возмездия злодей.

А сколько на земле мы видели пророков,
Пытавшихся спасти людей от их пороков,

И все они ушли, а наши беды — здесь,
И ваш недужный дух не исцелен поднесь,

Так предопределил господь во дни творенья
Созданьям рук своих, лишенным разуменья.

«Восславим Аллаха…»

Восславим Аллаха, кормильца земли!
Отвага и стыд от людей отошли.

Для щедрого сердца в смертельной болезни
Могильный покой всех бальзамов полезней.

Опеку возьму я над опекуном —
Душой, обитающей в теле моем.

И денно и нощно в толпе правоверных
Искал я молящихся нелицемерных.

Нашел я, что это бессмысленный скот,
Который вслепую по жизни бредет.

А кто половчей, тот с повадкой пророка
В гордыне великой вознесся высоко.

Посмотришь, одни — простецы и глупцы,
Другие — обманщики и хитрецы.

Безропотность за благочестье сочли вы,
Тогда и ослы ваши благочестивы,

Чесоточные, под ветрами степей,
Они, безглагольные, вас не глупей.

Мы нищие души: то рвань, то заплаты…
Но всех на поверку беднее богатый.

Мы смерть ненавидим и в жизнь влюблены,
А радостью любящих обойдены.

При жизни мы верных друзей не встречали,
По смерти мы внемлем притворной печали.

Познало бы солнце, что блещет впотьмах,
Жалело бы о расточенных лучах.

«Мне улыбаются мои враги…»

Мне улыбаются мои враги, пока
Их стрелы сердце мне язвят исподтишка.

Я избегаю их, и нам не будет встречи:
Мы — буквы «за» и «заль» в словах арабской речи{267}

«Я горевал…»