Валерий Барабашов - Крестная мать

• Название: Крестная мать
• Автор: Валерий Барабашов
• Издательство: Локид, АОЗТ «Осирис»
• Жанр: Боевик
• Год: 1995
• ISBN: 5-87952-064-1 О

Роман Валерия Барабашова «Крестная мать» рассказывает о наших днях — противоречивых, тяжелых, полных страданий и горя.

В центре повествования — трагическая судьба женщины: сын ее погиб в Чечне, мужа убили в родном городе, из нее же — доброго, сердечного человека, сделали преступницу.

Все атрибуты современного остросюжетного письма: торгующая оружием мафия, коррупция и продажность высших государственных чинов, предательства, погони, пытки — ожидают в этой книге поклонников детективного жанра.

---

Катя с Саней заняли места в декорации, занавес дрогнул, как-то нехотя раскрылся, началось первое действие. Мальчишки и девчонки завороженно смотрели на сцену, на то, как Митя целовал и обнимал Катю, хихикали, толкали друг друга локтями.

Марийка, точно ее пригвоздили, истуканом стояла на том самом месте, где ее оставил Захарьян, смотрела из-за тяжелой бархатной кулисы на детей (их лица в первом ряду были хорошо видны, освещались со сцены отраженным светом), думала: «Нет, они не должны это видеть, не должны! Это преступно. Кто вырастет из этих мальчишек и девчонок? Зачем мы учим их всяким гадостям, показываем непотребное?»

«Уволю! — гремел в ушах голос Захарьяна. — Я вас кормлю! Тут театр, милочка, искусство!.. Иди на завод, в охрану!»

Взгляд Марийки в который уже раз упал на электрощит, на таблички с грозными предупреждениями, на череп с костями. Она знала, что этим рубильником отключают поворотный механизм сцены, что стоит внизу мощный двигатель, который потребляет большой, сильный ток.

«Вот и хорошо, — успокаиваясь, беря себя в руки, холодно уже рассуждала Марийка. — Сцену я отключу. Шалаш сегодня уже не появится. И сама я никогда не выйду на эту сцену. Никогда! Я больше ничего не буду здесь делать — ни раздеваться, ни барахтаться голой в шалаше под смех и улюлюканье жирных котов…»

Она подошла к рубильнику, рванула вниз теплую пластмассовую рукоять. Потом, глубоко вздохнув, взялась обеими руками за голые металлические пластины, и от мощного удара, пронзившего молодое, полное сил тело, невольно и громко вскрикнула. Какие-то секунды тело ее трепетало, билось под высоким, сжигающим все живое напряжением, а потом мягко, мертво уже осело на пол, легло под щитом и затихло.

На сцене, за кулисами, начался переполох; занавес спешно задернули, и школьники в недоумении затопали, засвистали…

— «Скорую»! Вызовите «скорую»! — истерично требовал чей-то голос. — Полозову током ударило. Наверное, она по неосторожности прикоснулась к рубильнику.

— Нет! Она нарочно, специально! Сама! Она взялась за него руками! — говорил другой, потрясенный девичий голос. — Я видела, еще крикнуть хотела, я поняла, что она задумала. Но спектакль же шел!

Примчалась наконец «скорая». Врач — молодой парень с фонендоскопом поверх белого мятого халата — торопливо прошествовал на сцену, за кулисы, где на полу лежала Марийка, склонился.

Через несколько минут он констатировал смерть. Сердце актрисы остановилось навсегда.

Трясущийся, испуганный, с белым лицом Захарьян вышел на сцену, перед занавесом, сказал трагическим голосом:

— Дорогие ребята! Случилось большое несчастье — ушла из жизни одна из наших талантливейших молодых актрис, Мария Полозова: ее убило током. Спектакля не будет. Просим извинить. Сохраните, пожалуйста, билеты, мы порепетируем с другой артисткой, и спектакль вам покажем. Договорились?

Школьники поднялись — молча, бесшумно. Постояли у своих мест, склонив головы, прощаясь с хорошей артисткой Марийкой Полозовой, которую многие знали по другим спектаклям. А потом, все так же тихо, без шума, разошлись по домам.

Глава двадцать шестая

После пышных похорон, со множеством цветов и лживых прощальных речей Захарьяна и «потрясенных смертью молодой талантливой актрисы» спонсоров (на кладбище от их имени выступал Городецкий, да и был он в единственном числе), в домике бабы Оли собрались на поминки самые близкие умершей люди: мать Марийки, Татьяна с Изольдой, Яна с Катей, Саня Зайцев… Были и другие артисты ТЮЗа, всех маленькая комнатка Марийки не вместила, и они по очереди подходили к столу, поднимали рюмку, говорили о коллеге тихие добрые слова. Потом все ушли. Ушли и Яна с Катей, сославшись на неотложные дела в театре. За столом остались пятеро. Мать Марийки — маленькая сухонькая женщина, молчавшая почти все время, не знавшая, что сказать и там, у мбгилы дочери, и здесь, за поминальным столом. Рассказывала надтреснутым, больным каким-то голосом, что Марийка у нее старшая. Есть еще одна дочь, но та далеко за границей, уехала с мужем. Работа у них по контракту. Приехать на похороны не смогла — далеко и дорого. Марийка оказалась ослушницей, профессию выбрала странную, сроду у них, Полозовых, артистов в роду не было. Младшая дочка, Лиля, — медсестра. Для женщины среднего образования вполне достаточно, на хлеб они с мужем зарабатывают, а что еще надо? Марийка же не послушалась, уехала в Москву, поступила в театральное училище, потом проработала каких-то три года и вот, пожалуйста, — сгорела. А ради чего? Жила бы в Камышлове, закончила бы тоже медицинское, работала бы в местной больнице, при матери…

Татьяна слушала Валентину Арсентьевну с нарастающим раздражением. Странное дело, эта женщина, с ввалившимися от усталости и переживаний глазами, не вызывала сочувствия, наоборот. Горе свое она как-то старательно-навязчиво преподносила всем, кто был рядом в предпохоронных хлопотах. Говорила, что на родину в Камышлов, тело не повезет — дорого, да и зачем? Марийка здесь жила, работала, душа ее тут. Пусть и могила здесь останется. Приехала Валентина Арсентьевна на похороны без денег, сказала об этом. Тогда бабка Оля намекнула, что у Марийки были деньги, и большие, наверно, она положила их на книжку…

С деньгами разобрались, нашли их в белье. И Татьяна, и баба Оля говорили Валентине Арсентьевне, что денег хватит и на цинковый гроб, и на самолет, и на хороший мраморный памятник там, на родине, в Камышлове; но мать Марийки лишь покачала головой и ничего не ответила. Судя по всему, она не любила старшую дочь, не могла ей простить своеволия, а скорее всего, просто не понимала. Ведь и не любят потому, что не понимают, даже собственных детей.

К деньгам (такая громадная сумма!) Валентина Арсентьевна проявила живой интерес, спросила у бабки Оли, где, мол, Марийка взяла их, не иначе, что-то тут не чисто. Бабка лишь пожала плечами, промолчала. Не стала ничего говорить и Татьяна, слышавшая разговор. Она поняла, что Валентина Арсентьевна осудит дочь, не станет ни во что вникать и разбираться. Валентина Арсентьевна спросила, можно ли взять деньги. Дома надо сделать ремонт, покрыть крышу шифером, а лучше, конечно, оцинкованным железом. Это на всю жизнь. Поставить газовый отопитель, полы перестелить. Мужчины в доме нет, за все придется платить, и деньги бы пригодились…

— Берите, берите, — согласилась Татьяна (разговор шел на кухне, когда они готовили поминки). — Марийка рассказывала мне про эти деньги. Она их выиграла в спортлото. Повезло так. Зачеркнула цифры и… выиграла.

— Надо же! — ахнула Валентина Арсентьевна.

Татьяна переменила тему.

— Вы с мужем разошлись? — вежливо поинтересовалась она.

— Да. Бил он меня, гулял налево и направо. Детки от него верченые какие-то, капризные. Мария хоть и училась хорошо, а вся нервная была, дерганая. А потом бросила меня, уехала в Москву, в училище это театральное поступать.

— Она была хорошей артисткой, Валентина Арсентьевна, — уже за столом продолжил разговор Саня Зайцев. — Я с ней во многих спектаклях играл, знаю.

— Да, я была на одном или двух… точно не помню, — тихо ответила Валентина Арсентьевна. — Кошку она изображала. Потом разбойницу, что ли…

Игрушки все это, не профессия. Медсестра — это надежно, на всю жизнь. Заболеешь когда, лекарства можно бесплатно взять, уколы можно старикам делать, все приработок. А она никогда матери рубля не прислала. Только и приходили эти… программки по почте: вот, мол, мама, смотри, в каких я спектаклях тут играю…

Матери Марийки, видно, неинтересно было говорить о театре, она спрашивала бабу Олю, сколько и чего тут у дочери осталось, уточнила, цела ли кожаная новая сумка и пальто с норковым воротником, какое она купила еще в Камышлове (Лиле сгодится), и почему дочь так дорого платила за постой?..

— Валентина Арсентьевна, вы меня извините, — не выдержала Татьяна. — Вы разве не собираетесь в суд подавать? Марийку же довели до самоубийства, она покончила с собой в знак протеста.

Та глянула на Татьяну по-монашески покорно, втянула голову в худые острые плечи, легко угадывающиеся под шерстяным стареньким платьем.

— А чего я буду подавать? На кого? В театре я не разбираюсь, чего они не поделили, не знаю. Маруся ничего не писала. Пусть уж сами как-нибудь. Да и денег много на суд надо. Бесплатно сейчас никто ничего делать не станет. А мне крышу крыть, отопление проводить…

— Надо же честное имя дочери отстоять, что вы, Валентина Арсентьевна! При чем тут деньги?

— А при том.

Женщина упрямо опустила глаза, ушла в себя. Спросила вдруг:

— А что это вы хлопочете больше всех за Марусю? Вы тоже из театра?

— Нет, — отвечала Татьяна. — Я просто… помогала вашей дочери, близко знала ее. Крестной ее назвалась. Так надо было. У нее сложная была ситуация. Несчастье нас свело, я сына потеряла… Теперь вот и дочку крестную.