Ион Агырбичану - «Архангелы»

• Название: «Архангелы»
• Автор: Ион Агырбичану
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00666-1

Роман «Архангелы» — самое значительное произведение румынского писателя-реалиста Иона Агырбичану (1882–1963). Мастер психологической прозы. Агырбичану красочно повествует о жизни крестьян-рудокопов, работающих на золотых приисках, о страстях, сжигающих человеческие души, и о нетленных сокровищах.

---

Несколько недель тому назад ему пришло в голову по приезде домой на пасху сделать маленький сюрприз домнишоаре Эленуце Родян. Но то ли в стенах семинарии эта мысль показалась ему слишком дерзкой, то ли он стал сомневаться: а не оскорбит ли он ее своим подарком, — словом, Василе так ничего и не купил. И вот теперь, оказавшись на свободе и в партикулярном платье, видя, что и другие семинаристы покупают подарки, он быстро решил, что ему делать, и на душе у него стало радостно. Он уже знал, какую купит книгу, хотя прежде об этом не раздумывал. Войдя в книжную лавку, он попросил сборник рассказов, пользовавшийся в то время большим успехом.

С сияющими глазами Мурэшану выскочил на улицу. Ему казалось, что от книги, зажатой под мышкой, по всему его телу растекается тепло. Он вдруг ощутил, что эта книжка необыкновенно дорога ему, и с нею следует обращаться особенно осторожно и бережно. Направляясь к вокзалу, Василе время от времени ласково поглаживал переплет. Правда, выходя из книжной лавки, он ощутил легкий укол совести, тень вины. Но это отдаленное эхо скорее семинарии, чем собственного сознания, быстро смолкло и больше его не тревожило.

Еще вчера семинаристы казались такими далекими от всяческой мирской суеты: склонив головы, они неподвижно выстаивали литургии, слушали лекции, степенно прогуливались в длинных черных рясах по холодным коридорам. Сегодня же они сновали по тротуарам, суетились в лавках, бежали по дороге на вокзал и, весело смеясь, радовались свободе и молодости. Многие то и дело украдкой поднимали руку, чтобы коснуться долгожданных усиков. В поведении их не было ничего греховного — наоборот, все эти мелкие вольности свидетельствовали о неопытности и детской наивности души. И если бы старый духовник увидел их, улыбающихся и веселых, он бы не стал им пенять. Лучше всех ему было ведомо, что жизнь не исчерпывается четырьмя годами пребывания в семинарии, ими она только начинается. Но все же многого в семинарских стенах не дозволялось. Именно здесь обращалось особое внимание на духовное воспитание, благодаря которому эти юноши должны были стать твердыми в вере священниками, способными укрепить веру в других. И в первую очередь прилагались усилия, чтобы просветить самую драгоценную часть души человеческой, сформировать и поддержать то высшее самосознание, на котором зиждется любой подлинный характер, заложить ту моральную основу, которую не так-то легко поколебать, поскольку питает ее соприкосновение с божественным началом. Но в человеческой душе таится столько чувств! Какие только влечения, самые туманные и неопределенные, не охватывают в переломном возрасте юные души! А для того чтобы прояснить, направить эти влечения в правильное русло, не так уж много у семинарии средств и возможностей. Помыслы, устремленные — увы! — не к жизни небесной, а к жизни земной, множатся помимо воли наставников, которые не в силах направить их по единому пути хотя бы потому, что помыслы эти так разнообразны и их почти столько же, сколько молодых людей. Борются с ними категорическими запретами, надеясь таким образом сформировать единообразие мышления. Но вполне возможно, что и этот метод в отдельных случаях скорее вреден, чем полезен. Одни юноши помышляют о запретном плоде с некоторой робостью, и усугубление запрета делает предмет их помыслов только более привлекательным. Эти юноши учатся перекидывать мостики между повседневной семинарской жизнью и той жизнью, о которой они мечтают, и со временем им удается привести свои чувства в соответствие с требованиями религии. Обычно такие юноши бывают лучшими учениками, а вернее, они редко когда заслуживают порицания наставников.

Но есть и другие — запреты их только подстегивают. Для них запретный плод делается предметом страсти: все, что запрещено, достойно того, чтобы его добиваться. Эти молодые люди не могут установить равновесия между семинарской жизнью и той, какой они жаждут. А если и достигают его, то оно никогда не бывает устойчивым. Все наказания, какие существуют в семинарии, выпадают на долю этих молодых людей. И все-таки наставникам трудно вынести окончательное суждение о семинаристе. Весьма часто оказывается, что надежды, возлагаемые на какого-нибудь примерного ученика, не сбываются, в то время как другой семинарист, привычно считавшийся отпетым, вдруг становится замечательным священником.

Василе Мурэшану умел устанавливать упомянутое выше равновесие и не впадать в крайности. К примеру, он вовсе не считал себя виноватым из-за того, что за целый месяц до пасхальных каникул перестал брить усы. Он точно знал, почему их не бреет, и себя на этот счет не обманывал: он хотел видеть, какое впечатление произведут они на домнишоару Эленуцу Родян. Не почитал он за грех и обман, когда всячески прятал от своих наставников отросшие белокурые усики.

По дороге на вокзал Василе время от времени прикасался к своим мягким усикам и был очень доволен тем, что они стали уже мягкими, тогда как в первые недели были жесткими и колючими. Василе увидел Петруца, сунул ему монетку, взял чемодан и направился к окошечку билетной кассы. Пестрая толпа поглотила семинаристов. В очереди Василе Мурэшану оказался между двумя барышнями, белолицыми, улыбающимися, в больших черных шляпах. Уже целых полгода семинаристу не доводилось так близко видеть ни одну барышню. Правда, купив сборник рассказов и зажав его под мышкой, он ощутил, будто находится рядом с Эленуцей Родян. Но она не была такой живой и реальной, как эти девушки. Василе вдруг почувствовал, что краснеет. Лицо его вспыхнуло, и он старался смотреть только на лысину стоявшего впереди старика, который как раз в эту минуту нагнулся к окошечку кассы. Разглядывая коричневую лысину, юноша устыдился, что так внезапно покраснел. Ему даже показалось, что он в чем-то провинился перед Эленуцей! Все еще волнуясь, он выбрался из толпы с билетом в руках и вышел на перрон. «Не успел покинуть стены семинарии, как от смущения не знает куда деваться!..» Смешно и неестественно вышагивая, Василе принялся прогуливаться по перрону и был счастлив, когда почувствовал, что щеки его перестали пылать. Встретив коллег-семинаристов, он затеял с ними разговор. Кое-кто из них мурлыкал отрывки разных песенок, притоптывая в такт ногой. Но ни Мурэшану, ни другие его товарищи не могли удержаться, чтобы не бросать беглых взглядов на барышень, которые появлялись в толпе или проходили мимо. Для семинаристов барышни были особенно притягательны. Василе Мурэшану тут же отметил про себя их особую манеру говорить: нежно, с переливами, будто воркуя; так не говорил в этой толпе никто, даже дамы. Василе простодушно сообщил своим коллегам, что ему очень нравится это щебетанье. Милая, наивная юность!

Словно бы раздув ноздри и вытолкнув из них длинные струи пара, возле перрона остановился поезд. На несколько мгновений перрон превратился в водоворот из людей и чемоданов. К несчастью, Василе Мурэшану оказался в вагоне, где не было знакомых. Одно место было свободным, но Василе не решился сесть и остался стоять в коридоре. Он подумал было выйти из вагона и поискать другой, где могли бы быть семинаристы, но побоялся отстать от поезда. Он редко ездил на поездах — только в семинарию и домой, в село, да и то между этими путешествиями были такие долгие промежутки, что он по-прежнему, как все крестьяне, побаивался паровозов, казавшихся ему черными жутковатыми чудовищами.

Долго размышлять ему не пришлось: раздался протяжный гудок, и поезд тронулся. Василе Мурэшану даже вздрогнул от радости и удовольствия: он едет домой! Ему уже исполнилось двадцать три года, и на уроках он частенько строил серьезные, взрослые (так ему казалось) планы на будущее; и все же радость, какую он испытывал теперь, была детской — нежной и легкой, словно ласка. Вокзал, городские дома, телеграфные столбы убегали назад, и Василе, с облегчением вздохнув, предался радостному предвкушению встречи. В первые минуты он думал только о своих близких: родителях, двух старших сестрах, младшем братишке; потом о доме, дворе, их садике. При мысли, как скоро он всех увидит, на сердце у него становилось тепло, и ему казалось, что он снова шестилетний мальчишка, готовый заснуть в объятиях матери, которая ласково ерошит ему волосы.

Василе подошел к открытому окну. Вокруг расстилался бесконечный зеленый ковер, кое-где расцвеченный желтыми пятнами донника. Ковер этот, если посмотреть вблизи, казалось, бежит за поездом, если же глядеть вдаль — медленно вращается сам по себе. Между донником изредка мелькали и черные пятна свежераспаханных полей. Сквозь голубой воздух струился нежный умиротворяющий свет. А вдалеке, на горизонте, не было уже ни земли, ни неба, а только синеватая колеблющаяся дымка.

Василе Мурэшану жадно вдохнул весенний воздух, запахи зазеленевших лугов, увлажненной дождями земли. Он уже не сожалел, что в вагоне нет знакомых. Пока он любовался прелестями весны, в голове его засветилась мысль, наполнившая его гордостью. «Бог, — утверждала эта мысль, — которого тебя заставляли познавать по книгам, теперь взялся за работу сам, чтобы ты его лучше постиг». Возрождающаяся природа и все, им видимое вокруг, существовало, казалось, лишь для того, чтобы тверже укрепить в душе и уме юноши понимание смысла жизни и мира.