Томас Мор - Утопический роман XVI-XVII веков

• Название: Утопический роман XVI-XVII веков
• Автор: Томас Мор
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

Вашему вниманию предлагается антология «Утопический роман XVI–XVII веков».

Вступительная статья Л. Воробьева

Примечания А. Малеина, Ф. Петровского, Ф. Коган-Бернштейн, Ф. Шуваевой.

Иллюстрации Ю. Селиверстова.

---

Насчет обоняния мне сказать нечего, раз сами философы признают, что оно связано с беспрестанным выделением крошечных телец.

На основе этого принципа я объясню вам образование, гармонию и влияние небесных тел, а также незыблемое разнообразие метеоров.

Он собирался продолжать, но тут вошел старый хозяин, и наш философ вспомнил, что пора отправиться на покой. Старик внес сосуды со светлячками, чтобы осветить комнату; но огоньки их со временем сильно тускнеют, а этих собрали уже дней десять тому назад, так что они почти не давали света.

Мой демон не мог допустить, чтобы компания терпела такое неудобство; он поспешил в свою комнату и тотчас же вернулся, неся два сосуда со столь ярким огнем, что все удивились, как это он не опалил себе руки.

— Эти неугасимые светочи послужат нам лучше, чем светлячки. Тут солнечные лучи; я очистил их от жара, иначе жгучая сила их огня испортила бы вам зрение и вы ослепли бы; свет я выделил и заключил в прозрачные шары, которые у меня в руках. Вам не следует особенно дивиться этому, ибо мне, родившемуся на Солнце, так же легко сосредоточить эти лучи, которые не что иное, как пыль того мира, как вам — собрать пыль или атомы, представляющие собою измельченную в порошок пыль этого мира.

Тут хозяин велел слуге проводить философов; уже совсем стемнело, поэтому слуга взял с собою дюжину сосудов со светлячками, которые он привязал к своим четырем ногам. Что же касается остальных гостей (то есть моего наставника и меня), то мы улеглись, когда приказал физионом.

На этот раз он поместил меня в комнату, полную фиалок и лилий, и велел, по обыкновению, пощекотать меня. А на другое утро, часов в девять, ко мне вошел мой демон; он сказал, что только что вернулся из дворца, куда его просила приехать З., одна из дочек королевы; она справилась обо мне и подтвердила, что намерена сдержать слово, то есть что охотно последует за мною, если я пожелаю взять ее в другой мир.

— Особенно удивился я, — продолжал он, — когда узнал, что главная причина, побуждающая ее к этому путешествию, — желание стать христианкой. Поэтому я обещал ей всеми силами содействовать ее намерению и придумать какую-нибудь машину, которая могла бы поднять три-четыре человека и в которую вы могли бы сесть хоть сегодня. Я серьезно займусь осуществлением этого замысла, а чтобы вы не скучали в мое отсутствие, вот вам для развлечения книга. Я некогда привез ее с родины, она называется «Государства и Империи Солнца» с прибавлением «Истории искры». Оставляю вам, кроме того, книгу, которую я ценю еще выше; это «Философский камень». Она написана одним из величайших умов Солнца. Мудрец утверждает, что все — истинно, и открывает способ физически соединять противоположные истины, например, доказывать, что белое есть черное, а черное есть белое; что можно в одно и то же время присутствовать и отсутствовать; что гора может существовать независимо от долины; что небытие представляет собою нечто, а что все существующее — не существует. И заметьте, что он доказывает все эти неслыханные парадоксы, не прибегая к каким-либо хитроумным софистическим рассуждениям. Если вам надоест чтение, можете погулять или побеседовать с сыном хозяина; у него очаровательный ум, одно только мне не нравится, — что он безбожник. Если он возмутит вас своими рассуждениями или поколеблет веру, непременно расскажите мне, и я разрешу все ваши недоумения. Другой приказал бы вам сразу же порвать отношения с человеком, который философствует на такого рода темы, но так как молодой человек чрезвычайно самоуверен, есть опасность, что он вообразит, будто вы отдалились от него потому, что он нанес вам сокрушительное поражение, и станет думать, что наша вера лишена каких-либо оснований, раз вы боитесь выслушивать его доводы. Стремитесь быть свободным.

Тут он расстался со мною, ибо эти слова равносильны нашему «до свиданья», а при встрече здесь вместо «здравствуйте» или «добро пожаловать» говорят: «Люби меня, мудрец, потому что и я тебя люблю». Но едва демон вышел, я принялся рассматривать книги и их оболочку, иначе говоря переплеты, и они поразили меня своим великолепием; один из них был выточен из цельного алмаза, куда более блестящего, чем наши, второй казался чудовищной жемчужиной, расколотой надвое. Мой демон перевел эти книги, но у меня нет этих изданий, поэтому с их особенностями я познакомлю вас на словах.

Сняв футляр, я нашел в нем нечто металлическое, напоминающее наши стенные часы и наполненное какими-то пружинами и едва видимыми механизмами. На самом деле это книга, но книга чудесная, без страниц и букв; словом, книга, для чтения которой не требуется зрения, нужны только уши. Желающий почитать книгу, заводит с помощью множества ключиков механизм, поворачивает стрелку на ту главу, которую он хочет услышать, и тотчас же из книги, как из человеческого горла или из музыкального инструмента, начинают раздаваться разнообразные отчетливые звуки, служащие обитателям Луны для выражения мыслей и чувств.

Позже, когда я поразмыслил над этим чудесным изобретением, я перестал удивляться тому, что тамошние шестнадцативосемнадцатилетние юноши обладают большими познаниями, чем наши седовласые бородачи, ибо обитатели Луны, научившись чтению одновременно с речью, читают беспрестанно: в комнатах, в городе, на прогулке, в дороге — всюду они могут иметь при себе, в кармане или привязанными на кушак, томов тридцать, и им стоит только завести пружину, чтобы прочесть отдельную главу или, если они в настроении, всю книгу. Таким образом, возле вас неотлучно находятся все великие умы как живые, так и усопшие, и все они сами разговаривают с вами. Подарком я занимался больше часа; наконец я подвесил книги к ушам в виде сережек и отправился гулять; но не успел я дойти до перекрестка, как встретил довольно многочисленную группу опечаленных людей.

Четверо из них несли на плечах нечто вроде гроба, запеленатого в черное. Я осведомился у одного из зевак, что означает это шествие, весьма похожее на погребальные процессии у меня на родине. Он мне разъяснил, что накануне умер В., дурной человек, изобличенный в зависти и неблагодарности и заклейменный народом посредством щелчка в правое колено; лет двадцать тому назад суд приговорил его к естественной смерти в собственной постели и к последующему погребению. Услышав такой ответ, я расхохотался, а человек спросил, чем вызван мой смех.

— Меня крайне удивляет, — отвечал я, — что долголетие, тихая кончина, торжественные похороны — все, что считается у нас благом, в вашем мире превращено в назидательное наказание.

— Как? Вы считаете похороны знаком благоволения? — воскликнул мой собеседник. — Неужели, по-вашему, может быть что-нибудь ужаснее мертвого тела, которое шевелится от кишащих в нем червей и отдано на съедение жабам, которые гложут его щеки, — словом, что-нибудь ужаснее чумы, облеченной в человеческое тело? Боже, у меня захватывает дыхание от одной только мысли, что, — пусть даже у мертвого, — лицо мое будет закрыто простыней, а над ним ляжет толстый слой земли. Мало того что этого несчастного приговорили к позорному погребению в могиле, — по решению суда на его погребальной процессии должны присутствовать пятьдесят его друзей, друзьям же в наказание за то, что они любили человека завистливого и неблагодарного, приказано идти за гробом с печальным видом. А будь судьи безжалостными и не припиши они его преступления отчасти скудости его ума, так друзьям было бы приказано плакать навзрыд. Здесь всех, за исключением преступников, сжигают; это очень благопристойный и разумный обычай, ибо мы верим, что огонь отделит чистое от нечистого, а жар соберет по симпатии естественный жар, составлявший душу, и придаст ей силу беспрестанно подниматься, пока она не достигнет какого-нибудь светила, населенного некими народами, менее материальными, чем мы, зато более духовными, ибо их природа должна соответствовать и содействовать чистоте обитаемого ими небесного тела; мы верим также, что животворное пламя, еще улучшенное благодаря совершенству элементов того светила, создаст нового гражданина пылающего мира.

Но у нас есть способ погребения еще лучше. Если какой-нибудь философ, достигнув известного возраста, начинает чувствовать, что ум его слабеет и застывают чувства, он сзывает друзей на роскошный пир; изложив им причины, по которым он решил распроститься с природой, и пояснив, что у него уже нет надежды добавить что-либо к своим похвальным деяниям, он ждет их приговора, и ему либо оказывают милость, то есть приказывают лишить себя жизни, либо строго-настрого повелевают жить. Если большинством голосов ему предоставляют право покончить с собою, то он извещает самых близких друзей о времени и месте своей смерти; те очищаются и в течение суток воздерживаются от еды, потом, явившись в дом мудреца и принеся жертвоприношение Солнцу, они входят в комнату, где мудрец ожидает их на торжественном ложе. Каждый подходит к нему и целует; когда очередь доходит до самого любимого друга, мудрец, нежно обняв его, прижимает к груди и, прильнув устами к его устам, правой рукой вонзает себе в сердце кинжал. Любимец не прерывает лобзания, пока не почувствует, что друг его при смерти; тогда он извлекает клинок из его груди и, прильнув губами к ране, высасывает и пьет его кровь, за ним подходит следующий, потом третий, четвертый и так все собравшиеся; часа три-четыре спустя для каждого из друзей вводят девушку лет шестнадцати — семнадцати и три-четыре дня, пока друзья наслаждаются радостями любви, они питаются исключительно лишь мясом покойника, которое им подают в сыром виде, чтобы, в случае, если из сотни объятий родится нечто, они были уверены, что это возродился их друг.