Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

• Название: Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Каро»5a15d18d-5523-11e4-9277-002590591ed2
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9925-0863-5

В сборник вошли пятнадцать повестей и рассказов, написанных в конце XX – начале XXI века. Они принадлежат перу десяти писателей из южно-китайской провинции Гуйчжоу и ярко демонстрируют удивительное многообразие, а также этнокультурный колорит современной китайской литературы.

Увлекательные истории о жизни в Гуйчжоу, написанные Оуян Цяньсэнем, Ван Хуа, Се Тином, Хэ Вэнем и другими, открывают читателю внутренний мир простых китайцев, их представления о счастье и душевное смятение от столкновения традиционных ценностей с реалиями глобализации и модернизации, неумолимо проникающими в самые дальние уголки Китая и изменяющими архаичный уклад жизни обитателей китайской глубинки.

---

В моей жизни было много перемен, которые ставили людей в тупик, как и климатические изменения. Но всегда появлялось некое смутное предзнаменование. Перед дождем всегда собриаются черные тучи; если вокруг Солнца заметен ореол, то вслед за этим наступит засуха, а если ореол возникает вокруг Луны, то придет время бесконечно моросящего дождика. В тот вечер в Мучжуане мы с Лань Юем встретились впервые за десять лет, разговор был таким радостным, и я смутно почувствовал, что в моей судьбе снова произойдет поворот.

14

Четверо сыновей старого Ма оказались щедрее, чем даже представлялось.

Накануне похорон в Мучжуан въехал грузовик.

Четверо сыновей Ма вышли его встречать. С грузовика слезли несколько человек и перебросились парой фраз со старшим из братьев, тот махнул рукой, и деревенские молодые люди принялись разгружать вещи из машины.

Поначалу это была груда каких-то мелких деталей, соврешенно непонятно, что из себя представлявших, а когда их собрали вместе, стоявший рядом Лань Юй в изумлении произнес:

– Твою ж мать! Это же целый оркестр!

Команда Ю полукругом стояла во дворе дома Ма, я удивленно заметил, что все члены моей команды пребывали в замешательстве, все взоры были прикованы только к одному месту, рты были открыты, словно рядом находилось что-то совершенно изумительное, как будто на горизонте появился сказочный мираж. В итоге простыми словами они неуклюже попытались выразить сложные чувства:

– Что за хрень?

– Откуда эти ублюдки взялись?

– Ого!

– Ох!

…

Стемнело, пошел дождь, сначала такой мелкий, что даже не ощущался, попадая на руки и лицо, лишь создавал впечатление легкой прохлады, проведешь рукой – и нет ничего. Постепенно он стал сильнее, капли становились все больше, больно били по обнаженным спинам. Люди начали прятаться в доме, под карнизом и в комнате, где стоял гроб с покойным.

Оркестр, прибывший из города, продолжал работу под дождем. Второй брат, глядя на вымокших до нитки людей за пеленой дождя, сказал:

– Может, нож в них кинуть?

Я взглянул на него, он, видимо, понял, что это пожелание действительно злобное, смущенно исправился:

– Можно и камень кинуть…

Камень и я одобрял, поэтому промолчал. Однако я быстро обнаружил, что камень прибывшему из города оркестру не причинил бы существенного вреда. Старший сын Ма созвал людей, чтобы поставить брезентовый шатер во дворе. А еще, смеясь, раздал всем сигареты, у каждого уже за ушами было по сигарете, а он все раздавал, от радости забыв про усталость.

Вскоре оркестр закончил подготовительную работу, инструменты у них были намного разнообразнее, чем сона восьми мастеров. От своего всезнающего друга я узнал, что то, что стояло слева, называется барабанная установка, та штука, похожая на пулемет, которую держал в руках один парень, – это электрогитара, а вещь, напоминающая кухонную доску, – это синтезатор. Но больше всего меня поразила сона в руках у парня со щетиной, стоявшего справа, – она казалась длинее и толще, самое узкое место было не такое, как у тех сона, что использовала команда Ю, во всем она была хуже. Я даже подумал, как играть-то на таком инструменте?

– Цзынь! – гитарист извлек из инструмента чистую ноту. Я сейчас и во снах слышу этот звук, он всегда задает им мрачную тональность, проснувшись, я долго лежу, положив руки под голову. Почему этот звон уже больше не был просто звуком музыкального инструмента, а странным образом преобразился в различные звуки чего-то ломающегося. Например, чиню я дом – цзынь! – разломилась несущая балка, или забираюсь я на огромный тутовник – цзынь! – и он ломается напополам. Или еще – иду я один рядом с отвесной скалой – цзынь! – и она вдруг с клыками бросается на меня.

…

Единственное, в чем я уверен, что в тот вечер во дворе дома Ма в Мучжуане звук взрыва, словно раздавшийся с небес, нарушил заранее установленный порядок. У каждого в душе шевельнулось что-то невыразимое словами, словно в тесте, которое уже замесили в деревянном тазу, происходят какие-то не понятные никому изменения.

В тот момент, когда прозвучал этот страный звук, я в изумлении увидел, что все во дворе дома Ма словно застыло. Падающие капли дождя зависли в воздухе, переливаясь красками в свете лампы; редька, которую чистили и бросали в таз женщины, тоже застыла в полете – она была ослепительно белой; а еще огонь свечей в зале с гробом покойного в мгновение превратился в горячее месиво, твердое словно кусок льда; мальчик, бежавший по двору, застыл в полунаклоне в дверях, руки его были раскинуты в стороны – одна впереди, другая сзади, он напоминал изваяние из плоти. Я в растерянности брел среди этого застывшего мира, вытянув руку, потрогал каплю воды, висящую в воздухе, а она лопнула, превратившись в водную дымку. Я сложил пальцы и щелкнул застывшее пламя – бац – и оно раскололось на кучу оранжевых искорок.

Я, страдая, схватился за голову и сел на корточки во дворе.

– Бам! – раздался еще один тоскливый звук. Ужасная какофония обрушилась на меня, аж в уших зазвенело. Я поднялся и понял, что все ожило, жизнь продолжается. Все так же идет дождь, редька, переворачиваясь в воздухе, летит в таз, радостно горят свечи, а ребенок безостановочно бегает по двору.

– Ты только что что-нибудь видел? – спросил я Лань Юя.

Лань Юй взглянул на меня:

– Ты что-то потерял?

Я отрицательно покачал головой.

– А чего ж ты тогда ищешь по всему двору? – спросил Лань Юй.

15

Похороны старого Ма отличались новизной и оригинальностью.

Деревенские похороны не обязательно должны быть мрачными, но они, по меньшей мере, должны быть торжественными. Когда умирает старик, которому было за семьдесят, то это светлые похороны, можно и пошуметь. Старому Ма не было и шестидесяти, на его похоронах нельзя было веселиться. Но накануне погребения во дворе дома Ма возникло небывалое веселье. Опоздавшие на похороны гости, с ног до головы покрытые капельками дождя, думали, что ошиблись адресом. Казалось, что кто-то из сыновей Ма женится, а когда говорили, что тут похороны, никто не верил, хоть убей.

Эту атмосферу создавал тот самый оркестр.

Сначала несколько человек вразнобой начали играть на инструментах, а потом распелись.

Гитарист играл и пел, попутно качая головой в такт. Я не понимал, о чем он поет, а Лань Юй подпевал, стоя рядом. Я спросил, что он напевает.

– Да это сейчас очень популярно, но я могу только напевать мелодию, потому что слов не помню, да и название мелодии тоже забыл.

Поначалу жители Мучжуана стояли во дворе с гневными лицами, на которых читалось сдержанное недовольство. Одна пожилая женщина в сердцах швырнула кочан капусты на землю, взгляд ее выражал возмущение, она тихонько причитала вслух, потом посмотрела на зал, где стоял гроб. Я знал, что так она словно заступается за несправедливо обиженного покойного Ма.

Постепенно лица разгладились, молодые люди с воодушевлением окружили оркестр, и когда играла знакомая им мелодия, невольно подпевали.

Команда Ю стояла во дворе дома Ма, смущенная, словно невеста, только что переступившая порог своего нового дома. Опустив голову, я посмотрел на сона и внезапно вспомнил, что и у нас здесь есть работа, которую надо выполнить.

Дождь прекратился, воздух стал необычнайно свежим, прохладным и чистым, во дворе все еще стояли расставленные веером скамейки. Мы расселись. Я взглянул на своих братьев.

– Все-таки будем играть? – спросил один из них.

– Как не играть? Мы же не член покойника сосать приехали! – меня разозлила его трусость.

Еще я поднял стоявшую на полу бутылку водки и сделал большой глоток, торжественно, словно воин, готовящийся к битве.

– У-у-у! У-у-у!

Обычно звонкая сона в этот момент звучала слабо, как паутинка, я бросил взгляд на членов комнады, они поняли и стали еще сильнее надувать щеки и пучить глаза, но звук все равно получался слабый. Там музыка была мощной и гордой, а здесь, у нас, получалась дефективной, как плач по умирающему. Когда мы доиграли, вид у всех был понурый, мы переглядывались между собой.

– Играйте! Играйте как в последний раз! Заиграйте до смерти этих ублюдков! – подбадривал нас Лань Юй.

Мы играли со всем усердием. Когда там музыка слабела, сквозь какофонию прорывались чистые звуки сона, это будоражило сердца, словно закопанная в земле жизнь нашла выход, это радовало, словно в темноте, когда не видно и пяти пальцев на руке, вдруг зажглась спичка.

Мы все радовались, а взгляды музыкантов оркестра то и дело устремлялись в нашу сторону, в них читались презрение, высокомерие и даже отвращение.

Говоря по правде, я принимал взгляды этих непрошенных гостей, и понимал, что они должны испытывать отвращение к сона, которую я держал в руках. Единственное, что не могло прийти мне в голову, что не только они испытывают эту неприязнь.

Один из молодых людей, который веселее всех подпевал оркестру, каким-то образом оказался передо мной. Наклонив голову, он смотрел на меня со странным выражением на лице, как будто увидел тысячелетнюю мумию, которую только что выкопали из земли. Я вынул мундштук сона изо рта, сплюнул и спросил: