Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

• Название: Среди красных вождей
• Автор: Георгий Соломон (Исецкий)
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-270-01903-5

Примерно столетие тому назад отпрыск почтенной дворянской фамилии Исецких, соблазнившись сладкой мечтой переустройства мира, близко сошелся с лидерами социал-демократического движения России. За блестящий ум и образованность Георгий Соломон (Исецкий) пользовался и у Ленина, и в партии безусловным авторитетом, что вызывало злобную зависть, особенно в кругах большевистской верхушки Петрограда. Но отнюдь не это обстоятельство привело правоверного социал-демократа Соломона после 1917 года на путь инакомыслия. Способствовали тому безграничная наглость, цепная коррупция в кремлевских коридорах власти, разграбление национальных богатств страны и абсолютная аморальность в быту целого ряда деятелей из числа кремлевских вождей. Эти темы и стали основой его первой книги. Но у автора «Среди красных вождей» была и другая книга — под названием «Ленин и его семья (Ульяновы)», практически неизвестная отечественному читателю, в которой вождь Октября предстает перед нами совсем с другой стороны — не с привычной глянцевой картинки. В чем прав, а в чем не прав автор заметок о Ленине, суди читатель сам.

---

Через несколько дней, в течение которых и Красин, и Языков не переставали наседать на меня, я согласился. Был составлен приказ о назначении меня замом со всеми его правами и обязанностями, и я стал подписывать все бумаги, как замнаркомторгпрома… Я воздержусь от всякого рода ламентаций на эту тему: я описал всю эту историю с единственной целью: дать читателю представление о тех нелепых и оскорбительных дрязгах, в сфере которых приходится вращаться даже высокостоящим в советской иерархии работникам.

Укажу в заключение, что Красин был весь поглощен тяжелой работой по комиссариату путей сообщения, тяжелой особенно в ту эпоху блокады и гражданской войны, когда к транспорту были предъявлены высокие сверхтребования, когда он был загроможден перевозками грузов и войск и когда он находился в состоянии полной разрухи: повсюду на путях стояли целые кладбища негодных паровозов и вагонов. Ремонта почти не было возможности производить за отсутствием оборудования. Труженики транспорта были деморализованы и измучены голодом и полуголодом и непосильным трудом… Поэтому Красин, всецело занятый транспортом, предоставил мне комиссариат торговли и промышленности. Но он привлек меня в качестве консультанта по разным железнодорожным вопросам и председателя междуведомственной штатной комиссии в наркомпуть.

Эти дрязги улеглись. Смысл и значение их заключались в желании унизить меня, оскорбить, ибо все время заведования мною комторгпромом, вскоре переименованным в Народный комиссариат внешней торговли, или по сокращении в Наркомвнешторг, и Совнарком, и Ленин, и прочие официальные лица адресовались ко мне, величая меня заместителем или просто наркомом…

Таковы гримасы внутрипартийной и вообще советской жизни…

XIII

Дня через три-четыре после приезда в Москву я переехал во Второй дом советов, как была перекрещена реквизированная гостиница «Метрополь». Гостиница эта, когда-то блестящая и роскошная, была новыми жильцами обращена в какой-то постоялый двор, запущенный и грязный. С большими затруднениями мне удалось получить маленькую комнату в пятом этаже. Хотя электрическое освещение и действовало, но ввиду экономии в расходовании энергии можно было пользоваться им ограниченно. Поэтому не действовал также и лифт, и коридоры и лестницы освещались весьма скупо. Но против этого ничего нельзя было возразить, ибо в Москве было полное бедствие, и в частных домах электричество было выключено, и жителям (читай «буржуям», или «нетрудовому элементу», в каковой включались и все низшие сотрудники советских учреждений) предоставлялось освещаться как угодно. Конечно, было совершенно понятно, что в ту эпоху всеобщего бедствия пользование энергией было ограничено, но, увы, это ограничение происходило за счет лишения ее только «буржуев». Трамваи ходили редко, улицы тонули во мраке, и пешеходы с трудом пробирались по избитым (а зимою загроможденным сугробами снега) улицам. Но около Кремля и в самом Кремле все было залито электричеством.

В «Метрополе» так же, как и в других первоклассных отелях, по распоряжению советского правительства, могли жить только ответственные работники, по должности не ниже членов коллегии, с семьями, и высококвалифицированные партийные работники. Но, разумеется, это было только «писаное» право, а на самом деле отель был заполнен разными лицами, ни в каких учреждениях не состоящими. Сильные советского мира устраивали своих любовниц («содкомы» — содержанки комиссаров), друзей и приятелей. Так, например, Склянский, известный заместитель Троцкого, занимал для трех своих семей в разных этажах «Метрополя» три роскошных апартамента. Другие следовали его примеру, и все лучшие помещения были заняты разной беспартийной публикой, всевозможными возлюбленными, родственниками, друзьями и приятелями. В этих помещениях шли оргии и пиры… С внешней стороны «Метрополь» был как бы забаррикадирован — никто не мог проникнуть туда без особого пропуска, предъявляемого в вестибюле на площадке перед подъемом на лестницу дежурившим день и ночь красноармейцам.

— Зачем эти пропуски? — спросил я как-то дежурившего портье-партийца.

— А чтобы контрреволюционеры не проникли, — ответил он.

Как я выше указал, «Метрополь» был запущен и в нем царила грязь. Я не говорю, конечно, о помещениях, занятых сановниками, их возлюбленными и пр. — там было чисто и нарядно убрано. Но в стенах «Метрополя» ютились массы среднего партийного люда: разные рабочие, состоявшие на ответственных должностях, с семьями, в большинстве случаев люди малокультурные, имевшие самое элементарное представление о чистоплотности. И потому нет ничего удивительного в том, что «Метрополь» был полон клопов и даже вшей… Мне нередко приходилось видеть, как женщины, ленясь идти в уборные со своими детьми, держали их прямо над роскошным ковром, устилавшим коридоры, для отправления их естественных нужд, тут же вытирали их и бросали грязные бумажки на тот же ковер… Мужчины, не стесняясь, проходя по коридору, плевали и швыряли горящие еще окурки тоже на ковры. Я не выдержал однажды и обратился к одному молодому человеку (в кожаной куртке), бросившему горящую папиросу:

— Как вам не стыдно, товарищ, ведь вы портите ковры…

— Ладно, проходи знай, не твое дело, — ответил он, не останавливаясь и демонстративно плюя на ковер.

Особенно грязно было в уборных. Все было испорчено, выворочено из хулиганства, как и в ванных (их нагревали раз в неделю, по субботам), куда пускали за особую плату.

Администрация «Метрополя» состояла из управляющего и целого штата счетоводов, конторщиков и пр. Все они воровали и тащили, что можно. Так, когда я поселился в «Метрополе», там только что сместили и, кажется, арестовали управляющего Романова, который, по данным ревизии, наворовал серебра и разных дорогих предметов на два миллиона.

За администрацией следила ячейка, в которую входили все коммунисты, жившие в «Метрополе». Во главе ячейки стояло бюро ее, председателем которого был некто товарищ Зленченко. Это был странный субъект, не то полусумасшедший, не то шарлатан, а может быть, и то и другое вместе. Он вечно, и кстати и некстати (большею частью совсем некстати), говорил о своей неподкупной честности, о своей преданности коммунистическим идеалам. Он вечно суетился, всех куда-то призывал и всем и каждому старался зарекомендовать себя как стопроцентного партийного человека. С его уст не сходила крикливая фраза «на основании партийной дисциплины», с которой он лез ко всем и каждому кстати и опять-таки главным образом некстати. Равным образом он всем и каждому торопился показать целое угнетающее душу досье, состоявшее из оригинальных писем и фотографических копий с них, адресованных ему разными выдающимися социалистическими деятелями… И уже при первом же знакомстве со мною он настойчиво стал звать меня к себе в комнату, «по очень важному партийному делу». Я зашел.

— Вот, товарищ Соломон, посмотрите, — сказал он, подавая мне досье. — Вы сможете теперь сами убедиться, что Зленченко известен в партии… Вот это, например, письмо товарища Ленина…

И он заставил меня читать целую кучу самых незначительных писем и записок. В одном Ленин писал ему: «Благодарю Вас, тов. Зленченко, за пересланную Вами книгу. С товарищеским приветом Ленин». В другом тот же Ленин писал ему, что «к сожалению, не могу с Вами повидаться, так как очень занят…» В третьем Крупская уведомляла его, что «…завтра Владимир Ильич примет Вас в три часа дня…» Его досье было набито такими ничего не значащими письмами: были записки от Жореса и других социалистов. Он смаковал их и, прочтя, спрашивал меня: «Вы понимаете, ведь это САМ Ильич писал мне?..»

И тут же он наивно старался выпросить у меня местечко для себя. Пользуясь своим положением председателя ячейки, он однажды около 11-ти часов вечера вошел в комнату одной дамы, коммунистки, служившей в моем комиссариате, и в резкой форме потребовал, чтобы она немедленно уступила ему свою комнату, так как она одинока, а он с семьей теснится в меньшей комнате. Та не спорила, но просила отложить переселение до утра. Но он, повторяя «вы должны, товарищ, подчиняться партийной дисциплине», потребовал, чтобы она через час освободила свою комнату, и в первом часу ночи, не дав ей как следует собраться, стал втаскивать свои чемоданы, ребенка… И все время подгонял ее именем «партийной дисциплины»…

Не знаю уже чем, но я заслужил с его стороны особое внимание, и он явился моим настоящим мучителем: вечно лез ко мне и, безвкусно твердя «партийная дисциплина», обращался ко мне со всякими «партийными» требованиями. И вскоре он втянул меня в дела ячейки в качестве вечного председателя общих собраний членов ячейки, затем председателем общих собраний всех живущих во Втором доме советов (т. е. партийных и внепартийных) и председателя организуемых им чуть не ежедневно товарищеских судов.