Бернар Кирини - Необычайная коллекция

• Название: Необычайная коллекция
• Автор: Бернар Кирини
• Издательство: «Текст»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1193-4

УДК 821.133.1

ББК 84 (4Бел)

К43

Книга издана при поддержке

Федерации Валлония-Брюссель

Кирини Б.

Необычайная коллекция: рассказы / Бернар Кирини;

пер. с фр. Н. Хотинской. — Москва: Текст, 2014.

— 205[3] с. — (Первый ряд).

ISBN 978-5-7516-1193-4

Книги, которые правят сами себя, книги, излучающие энергию, книги, которые их авторы забывают, по мере того как пишут, и многие другие диковинки вы найдете в этой необычайной библиотечной коллекции, придуманной бельгийским новеллистом Бернаром Кирини для своего постоянного героя Пьера Гулда. Если первый сборник Кирини «Кровожадные сказки» понравился читателю, то и «Необычайная коллекция» его не разочарует.

Кирини любит Борхеса, Итало Кальвино, Энрике Вила-Матаса, а больше всего он любит книги — и это заметно!

«Фигаро»

© Éditions du Seuil, 2012

© «Текст», издание на русском языке, 2014

---

Друг Гулда несколько мгновений помолчал, задумчиво глядя на свой коньяк.

«Вот такая история. Я уехал из Сент-Эрмье в субботу восемнадцатого мая. Шел дождь. Я включил радио. Поверите ли? Я вновь услышал ту же самую передачу от тринадцатого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Ничего не понимая, посмотрел на часы: календарь показывал тринадцатое мая! Я провел в этом городе два дня, превратившиеся затем в пять, и вернулся к отправной точке. Не схожу ли я с ума? Но самое невероятное — на моих часах, прекрасных золотых часах, оказалось сорок восемь делений вместо двенадцати! И, как я заметил в дальнейшем, по ночам они отстают».

И он показал нам на своем запястье эту диковинку, на которой из-за позднего часа секундная стрелка и вправду ползла до странного медленно, отчего вдруг возникало ощущение вечности и очень хотелось спать.

НЕОБЫЧАЙНАЯ КОЛЛЕКЦИЯ (КОНЕЦ) Батареи, могилы, силены

I. Батареи

— Чтобы понять эти книги — я называю их «батареями», — я предлагаю провести короткий опыт, который прольет свет. Прольет свет — это верно сказано! — так говорил Гулд о полке, на которой я не нашел ничего особенного, разве что, приблизившись к ней, ощутил, как слегка повеяло теплом.

Неспешными, чуть наигранными движениями (он всегда так ведет себя, когда говорит о своих коллекциях) Гулд достал маленькую лампочку, из тех, что ввинчивают в карманные фонарики. Улыбаясь, словно фокусник, готовящийся вытащить из шляпы кролика или извлечь невредимую женщину из ящика, ощетинившегося кинжалами, он провел ею над расставленными на полке книгами.

— Смотрите.

И тут, к моему изумлению, волосок покраснел, а когда Гулд приставил цоколь лампочки вплотную к корешку одной из книг, загорелся.

— Что за чудеса? — спросил я, ища глазами спрятанный источник тока.

— Поразительно, правда? — отозвался Гулд, водя лампочкой перед книгами, — свет то тускнел, то становился ярче. — Вот они — «книги-батареи».

Я попросил его рассказать о них побольше; сияя от восторга, он объяснил все.

— «Книги-батареи» — потому что они содержат в себе энергию. С точки зрения физики, согласен, это звучит неправдоподобно; и тем не менее это правда. Объяснение, на мой взгляд, следующее: их авторы вложили в них столько сердечного жара, они с такой энергией отдавались своему творчеству, что их книги ею заряжены. Теперь они возвращают ее, причем по-разному: эти вот — электрические, но у меня есть еще и магнитные, и теплотворные. Некоторые даже фосфоресцируют, но этот зрелищный феномен не возникает по заказу. Я имел бы большой успех у магов-иллюзионистов, если бы мог добиваться его по своему желанию.

Гулд поиграл лампочкой, приставляя ее то к одной, то к другой книге. («День, ночь, день, ночь», — приговаривал он, улыбаясь.)

— Разумеется, энергии моя коллекция производит не так уж много, — продолжал он, — и вряд ли она осветит в обозримом будущем Париж. Но все же я еще надеюсь пополнить ее новыми, более мощными книгами. Нет ничего невозможного: если я нашел книги, от которых загорается лампочка в две десятых ампера, почему бы не найти и другие, способные зажечь новогоднюю гирлянду или фару велосипеда? Я мечтаю со временем сделать мое жилище автономным, и чтобы когда-нибудь, благодаря моему гению и поэтической мощи великих писателей, каждый дом мог бы освещаться и обогреваться от библиотеки с подбором авторов по моему списку. — Гулд задумчиво помолчал. — Как знать? Может быть, есть где-то на свете взрывоопасный роман, заряженный энергией, как атомная бомба? Народы еще будут спорить за самых термоядерных писателей, как когда-то за ученых, и заставят их писать бомбы, которыми вооружат свои войска.

Гулд разглагольствовал еще долго, все больше удаляясь от реальности («бесплатное электричество от литературы»; «программа “нефть против литературы”»; «в четвертом тысячелетии гении будут поставлять топливо для ракет, на которых человечество доберется до Марса и Плутона»; «книга — наше черное золото» и так далее) и размахивая руками в каком-то одержимом упоении. Потом он взял меня за рукав и увел от книг-батарей, сказав, что слишком долго находиться подле них утомительно.

— Они излучают энергию, — добавил он с подозрением, — но порой мне думается, не высасывают ли они ее из читателей.

Когда я вернулся домой, неудержимое научное любопытство повлекло меня в мой рабочий кабинет; там я вывинтил лампочку из настольной лампы и приложил ее к роману, над которым корплю уже много недель. Увы, ничего не произошло, и я едва удержался, чтобы не выбросить рукопись в корзину.

II. Могилы

На этой полочке — всего три книги: «Единственная любовь» итальянца Романо Марчи, опубликованная в 1923 году; «Ирис», сборник стихов швейцарца Альбера Леру, вышедший в 1950-м; и дневник Ипполита Баронье, журналиста XIX века прошлого тысячелетия.

— Со всеми тремя одна и та же история, — начал Гулд. — Все они запирались в комнате, чтобы писать, — Марчи в гостиничном номере, Леру и Баронье в своих кабинетах. Они оттуда так и не вышли. Фьють! Испарились. Никто их больше не видел. Нашли только еще не высохшие чернила на рассыпанных листках. — Гулд высморкался и, воодушевившись, продолжил: — Самое невероятное, видите ли, то, что все три книги — роман, стихи и дневник — продолжали писаться после исчезновения авторов. День за днем к рукописям добавлялись новые страницы. Это продолжалось неделю в случае с «Единственной любовью», которая была почти закончена, когда исчез Марчи; а вот с Баронье еще интереснее: он умер пятнадцатого августа тысяча девятьсот двенадцатого года, а его дневник писался сам до восьмого декабря!

Недоумевая, я спросил Гулда, что он думает об этой тайне.

— Полиция считает, что это мошенничество. Дела были закрыты за недоказанностью. Но я думаю (и многие разумные люди разделяют мое мнение), что Марчи, Леру и Баронье не исчезли — по крайней мере, в общепринятом смысле этого слова. Они ушли в свои книги. Это единственное объяснение. Они продолжали писать свои книги изнутри, если угодно. Как пластические акробаты в цирке, которые складываются вчетверо в деревянных ящичках.

Я перебил Гулда, пораженный пришедшей в голову мыслью:

— Но, значит...

Гулд угадал мое смятение:

— Значит, они все еще там. Мертвые или живые, не знаю. Думается мне, все-таки мертвые, ибо в том, что они написали перед исчезновением, вряд ли можно выжить: действие «Единственной любви» происходит в Сибири, стихи в «Ирисе» прямо-таки напичканы монстрами и сатанинскими видениями, а дневник Баронье — это длинная череда бед и невзгод. Короче говоря, я полагаю, что книги стали их могилами. — Гулд задумчиво посмотрел на корешки. — Сначала я хотел их похоронить. Даже узнавал, сколько стоит место на кладбище. Но потом сказал себе, что эти книги, в конце концов, сами по себе — вполне подходящие могилы. Окончить свои дни в книге — какая прекрасная смерть, не правда ли? — Он улыбнулся, потом поднял брови и покосился на книги с опаской. — Но я все же за ними поглядываю. Уж не знаю почему, есть у меня предчувствие, что они еще сыграют со мной злую шутку. Иногда мне снится, будто они отрыгнули назад своих авторов. Три трупа в библиотеке! Боюсь, что жандармы не поверят в мой рассказ.

III. Силены

— «Силенами» я называю дрянные книжонки, халтурные романчики, всевозможные пустяки, слова доброго не стоящие, в которых, однако, таятся сокровища. Рабле, если помните, называл «силенами» ларчики вроде тех, какие бывают у аптекарей. Поскольку «сверху на них нарисованы смешные и забавные фигурки, как, например, гарпии, сатиры, взнузданные гуси, рогатые зайцы, утки под вьючным седлом, крылатые козлы, олени в упряжке и разные другие занятные картинки, вызывающие у людей смех» (Гулд цитировал наизусть), можно подумать, что внутри них какая-нибудь ерунда. Отнюдь: открыв их, с удивлением обнаруживаешь «редкостные снадобья, как то: меккский бальзам, амбра, амом, мускус, цибет, порошки из драгоценных камней и прочее тому подобное». Ну вот! Так же и с моими книгами: уже отчаявшись найти в них что-нибудь интересное, вдруг натыкаешься на незабываемый в своей красоте абзац, или на уморительнейший диалог, или на изумительное острое словцо. Таким перлам, конечно, там нечего делать, они были бы уместнее в прекрасной книге даровитого автора; но в том-то их и ценность — они облагораживают скверный текст. Для того, кто их найдет, бездарный роман, служащий им ларчиком, сразу зазвучит по-иному. Представьте себе кольцо — ржавое, серое, погнутое, гроша ломаного не стоящее, — и вдруг оно блеснет, вы вглядитесь внимательнее и увидите, что в него вправлен бриллиант. Тогда вы посмотрите на него другими глазами: то же самое кольцо вдруг покажется вам изящным, почти красивым; и еще вы поймете, что бриллиант без кольца был бы слишком мал, что сам по себе он тоже ничего не стоит. Только вместе они прекрасны. Вот вам принцип силена: скверный роман, но с десятком дивных строк в сердцевине. Без этих десяти строк он бы никуда не годился. Но и они, эти десять строк, были бы без романа столь же прекрасны? В каком-нибудь шедевре, в окружении сотни других, вы бы не уловили их блеска; плохой роман — та оправа, в которой они могут засиять.