Моник Швиттер - Память золотой рыбки

• Название: Память золотой рыбки
• Автор: Моник Швиттер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1249-8

УДК 821.112.2

ББК 84(4Шва)

Ш35

Книга издана при поддержке

Швейцарского совета по культуре

«Про Гельвеция»

Швиттер М.

Память золотой рыбки: рассказы / Моник Швиттер; пер. с нем.

— Москва: Текст, 2014. — 238 [2] с. — (Первый ряд).

ISBN 978-5-7516-1249-8 

Четырнадцать рассказов современной швейцарской писательницы и актрисы Моник Швиттер посвящены человеческой памяти. Это обаятельные истории о случайных встречах и расставаниях навсегда, о воспоминаниях своих и чужих, приятных и мучительных, смутных и осязаемых, о том, что было и чего никогда не было.

Сборник переведен коллективом участниц переводческого семинара при Гете-Институте под руководством профессора И.С. Алексеевой. На русском языке издается впервые.

Почему мы о чем-то забываем через три секунды, а о чем-то помним всю жизнь? Где грань между памятью, фантазией и реальностью? Об этом Моник Швиттер пишет талантливо, просто, трогательно и иронично. Ее персонажи узнаваемы и полны жизни. Как отметил один из критиков, «она честно заслужила ужин с Дюрренматтом, о котором фантазирует в последнем рассказе».

Моник Швиттер несколькими краткими, ненавязчиво-поэтичными фразами мастерски создает такие портреты людей, что мы сразу же узнаем их... Она показывает, как воспоминания оглушают ее героев, и осколки этих бомб впиваются в нас, читателей.

«Цайт»

© Literaturverlag Droschl Graz - Wien 2011

© «Текст», издание на русском языке, 2014

---

— Чушь, — отвечаю я ворчливо, как всегда, когда она щебечет ерунду своим детским голоском. — Прекрати, теперь уж мои лучшие годы точно позади. Выгляжу я паршиво, а вот чувствую себя отлично.

— Обожаю тебя, — она растроганно качает головой.

— Ты своей болтовней действуешь мне на нервы, — бурчу я, обнимаю ее и торопливо целую, как обычно. — Сколько у нас времени? — Мой вопрос вполне в духе ее матери.

— Бена заберут в четыре. — И она моментально добавляет: — Хочешь посмотреть свежую фотографию?

— Нет, — отвечаю я мрачно. — Благодарю покорнейше, дорогая. Ты же знаешь, детские фотографии портят мне настроение.

— Ладно, — она задета за живое. — Давай начнем. Ты все с собой взяла?

Я киваю, снимаю сумку с плеча и достаю из нее блокнот.

— Секунду, — говорит она. — Сейчас вернусь.

Она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Шаги сразу стихают. Через некоторое время до меня доносится шум льющейся из крана воды, и она кашляет — наверное, в ванной. И как кашляет — беспрестанно, не прекращая ни на мгновение. Постоянно повторяется один и тот же звук, именно из-за однообразия и продолжительности он настолько мучителен. Чтобы чем-нибудь занять себя, я напряженно соображаю, на что же похож этот монотонный кашель. На кряхтенье старого лодочного мотора, подающего последние признаки жизни, — на Меконге я как-то слышала примерно такое — как мне казалось, бесконечно, пока наконец все не стихло и я, как и остальные пассажиры, не поняла, что наша прогулка по реке окончена. Лоттель перестала кашлять. Я больше ничего не слышу. У меня колотится сердце, меня как будто кто-то душит сзади. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не броситься на ее поиски.

Беззвучно открывается дверь. Лотта просовывает лысый череп в проем и улыбается мне морщинистым ртом: «Это снова я».

«Это история дружбы Марии и Шарлотты», — диктует она. Я возражаю:

— Шарлотты и Марии.

— Вечно ты хочешь настоять на своем! Я-то думала, что это я писательница.

Она смотрит на меня так удрученно, что я не могу удержаться от смеха.

— Ладно, диктуй дальше, — вздыхаю я и с готовностью щелкаю ручкой.

«Началась она десять лет назад двадцатого августа. Естественно, это я первой заговорила с тобой».

— Рассказывай, пожалуйста, в третьем лице, — требую я и записываю: «Естественно, это Шарлотта первой заговорила с Марией». Лоттель строптиво смотрит на меня.

— Ну хорошо, — говорит она и продолжает, уже слегка на взводе: «“Приятно познакомиться”, — сказала Шарлотта. “И мне”, — ответила Мария».

Еще с начальной школы меня не перестает удивлять, сколько всего можно переделать, передумать и решить, пока пишешь под диктовку. Например, сейчас я замечаю, что мысленно листаю одну за другой фотографии нашей общей истории, которые пока лежат у меня в сумочке, и одновременно наблюдаю за Шарлоттой, сравнивая ее с той, что почти десять лет назад заговорила со мной прямо на улице.

— Привет!

— Привет.

— Я иду в парк.

— Прекрасно.

— Сегодня отличный денек, чтобы поесть мороженого в парке.

— Желаю удачи.

— Поесть мороженого и поболтать. Не хочешь?

— Думаю, нет.

— А я думаю, да.

Я не могла не рассмеяться. Она глядела на меня своими сияющими голубыми глазами.

— Приятно познакомиться, — сказала она.

— И мне, — ответила я, признавая свое поражение.

Никогда раньше я не ела такого вкусного мороженого. Хотя частенько сиживала на лавочке в парке. Никогда раньше я вот так просто не шла за незнакомой женщиной. Раньше это были мужчины, которым я не доверяла, поскольку они так открыто выказывали свой интерес. Однажды я уже поклялась избегать женщин с детским голоском. И никогда никто так не нравился мне с первого взгляда.

Когда я вижу ее — я посматриваю из-под полуопущенных век, в то время как моя рука послушно записывает, — у меня начинает щипать в носу; я знаю это ощущение — обычно за ним следуют слезы. Без волос она выглядит такой потерянной, с этой крошечной головкой и ссохшимся, морщинистым лицом. То старуха, то в следующий миг — младенец, в общем, без пола и возраста, с первого взгляда признать в ней женщину может лишь посвященный или близко знающий ее.

— Что-то ты давно меня не перебивала, — возмущается она и смотрит на меня с вызовом. Я и это чуть не записала.

— У меня нет замечаний, — опомнившись, отвечаю я. — Давай дальше. Ты говоришь, я записываю.

«Едва они познакомились, как Шарлотта попала в сложное положение, и ей пришлось среди ночи обратиться к новой подруге за помощью».

Бог ты мой, как невыразимо может Шарлотта действовать мне на нервы. И действительно, это началось, когда я едва знала, как ее зовут. Она позвонила мне в три часа ночи в панике.

— Ума не приложу, что делать, — кажется, я беременна! Но не от Клауса! Наверное, от Оркана!

— Кто такой Оркан? Подожди, я включу свет — не могу найти очки. Странно, но без очков я не способна слушать. И совсем не в состоянии думать.

— Ты делала тест?

— Нет.

— Тогда с чего ты решила, что беременна?

— Мне это только что приснилось.

— Что-что?

— Точнее, мне приснилось, что Оркан это сделал нарочно.

— Понятия не имею, кто такой Оркан, и сегодня ночью абсолютно не хочу с ним знакомиться. Пожалуйста, больше никогда не звони мне в такое время, иначе ты об этом горько пожалеешь. Спокойной ночи.

Целую неделю от нее не было никаких вестей. Она обиделась. Потом написала мне длиннющее сердитое письмо, во многих местах неразборчивое. В конце концов, я пригласила ее поесть мороженого, и она меня простила. До следующего ночного звонка.

Какой бы бесполой сейчас ни казалась моя Лотта-Лотточка, все десять лет, что я ее знаю, она была женщиной до мозга костей и постоянно ввязывалась во всякие интрижки и переделки.

— Я бы не стала тебя беспокоить, если бы у меня был выбор, но Клаус убьет меня!

— Я думала, вы с ним расстались.

— Вот именно.

— Что случилось?

— Слава Богу, что я вообще еще жива!

— Черт побери, Лоттель, что стряслось?

— Мне страшно!

— Приезжай ко мне.

— Не могу, здесь же Бернд.

— Кто такой Бернд?

— Да я ведь рассказывала, что недавно... — Она перешла на шепот. — И он правда милый! Слушай, я сейчас не очень могу говорить, но он правда...

— Отлично, вот Бернд и защитит тебя, если вдруг ввалится Клаус с топором. Так чего ты мне-то звонишь?

— Да выслушай же меня!

— Нет, я сейчас лягу и буду спать дальше!

Как часто я злилась на нее! Как часто она пугала меня до полусмерти, сообщая, что ее жизнь в опасности, что у нее рак, что она собирается покончить с собой. Когда я об этом думаю, у меня дыхание перехватывает от дикой ярости, такой свежей, юной, неуемной, как ребенок, который учится ходить. Даже сейчас я могла бы схватить ее ссохшуюся голову и треснуть об стену, если бы были волосы, в которые можно вцепиться. «Ухватиться не за что», — бормочу я, и Лотта удивленно смотрит на меня. «Ничего, я так просто», — отвечаю я, ей знакомо это рассеянное невнятное бормотание, и она снисходительно улыбается, а затем продолжает, и в ее интерпретации это звучит так:

«Бывали иногда размолвки, но никогда дело не доходило до крупной ссоры. Наоборот, с самого начала двух женщин связывала глубокая тайна, своего рода негласный уговор поддерживать друг друга в любой ситуации, выручать из любой передряги, помогать в любой беде». Ее слова больно ранят меня. Учитывая нынешнее положение дел, они звучат насмешкой. Я бросаю взгляд на подругу. Но Шарлотта, с прикрытыми глазами и мечтательной полуулыбкой, погрузилась в наше общее прошлое. «Каждая из них знала, что другая рядом, в любое время дня и ночи, в любых обстоятельствах — в любых».

Как часто она умоляла меня солгать ради нее, если меня спросят, где она была в такое-то время. Или позвонить ее начальнику и выдать себя за ее смертельно больную сестру, у которой есть лишь одно последнее желание — умереть в кругу родных; и потому необходимо, чтобы Шарлотта тотчас выехала и была у смертного одра в ее последний час. Если бы мне хватило духу, то я сейчас прервала бы ее и напомнила об этом, об истории с умирающей сестрой, о которой она — после недельного отдыха на Мальдивах, куда ее пригласил воздыхатель и куда она смогла полететь благодаря моему звонку начальнику, — скорбела в рабочее время в течение двух месяцев, обильно проливая слезы и не снимая траур. Если бы мне хватило духу, я бы спросила ее, считает ли она до сих пор, что допустимо выдумывать такие истории. Стоил ли этого, по ее мнению, отдых на Мальдивах. Но, думаю, я знаю ответ. Да, ответила бы она, чтобы затем в очередной — последний — раз рассказать о том, какой мелкий мальдивский песок, и как благотворно он действует на погруженные в него тела, и о том, что никогда, ни до, ни после, кожа у нее не была такой нежной.