Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

• Название: Том 2. Брат океана. Живая вода
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Во второй том вошли известные у нас и за рубежом романы «Брат океана» и «Живая вода», за последний из них автор был удостоен Государственной премии СССР.

В романе «Брат океана» — о покорении Енисея и строительстве порта Игарка — показаны те изменения, которые внесла в жизнь народов Севера Октябрьская революция.

В романе «Живая вода» — поэтично и достоверно писатель открывает перед нами современный облик Хакассии, историю и традиции края древних скотоводов и земледельцев, новь, творимую советскими людьми.

---

— В одном я виновата — слишком доверилась Павлу, поторопилась хлопотать о нем. Вот за это можешь судить.

— Не надо, довольно. Я верю, — успокаивал ее Василий.

Когда она умолкла, он вытер ей слезы и сказал:

— Я не собираюсь судить тебя. И ты не торопись раскаиваться. Пожалуй, хорошо, что хлопотала, в самое время. Хлопоты, похоже, на пользу пошли. Игарка цела, Павел привел пароход, Ландур схвачен. А без твоих хлопот, может, хуже получилось бы. Подумай-ка и успокойся! Лучше уж не меняйся, будь прежняя!

Он поцеловал Маришу. Она вытерла насухо лицо, повернулась к Игаркиному зимовью, маячившему в ночи за рекой двумя слабыми огоньками, крепко прижалась к Василию и прошептала:

— Съездим как нибудь туда, посидим, помнишь, на том камешке.

XIII

Шла разгрузка. С каждым новым ящиком, тюком, бочкой, выброшенными из пароходных трюмов на берег, пароходы становились выше и выше. Красные линии по бортам поднялись над водой на высоту двухэтажного дома, а трубы и мачты сровнялись с трубой лесопильного завода. Обнажились ржавые рули, выглянули из воды огромные лопасти винтов, и стало всем понятно, почему так долго клубилась и дрожала вода в протоке, когда прошлись по ней эти пароходы.

Порт работал и днем и ночью. Пароходы торопились поскорей освободить место у причалов для других, идущих им на смену, пораньше проскочить сквозь ледовое Карское море. На всю навигацию это море давало только два месяца, август да сентябрь.

По вечерам, по ночам, когда на других участках работа останавливалась, к пароходам собирались толпы люду. Разглядывали помятые льдами борта, пытались читать непонятные надписи, говорили о морях и океанах — какие теплые, какие холодные, — о странах, о народах. Разговоры о селах, деревнях и хуторах, откуда приехал и был собран люд в Игарку, примолкли, как-то даже неловко стало вспоминать о них наравне с океанами и материками.

Авдоня, Большой Сень, Вакуйта и Куковкин держались своим особым кружком. Соединило их удивление. Они слыхали, что на земле много всяких государств и народов, но ничего определенного о них не знали, были эти государства и народы для них вроде сказки: где-то, что-то, может, есть, а может, и ничего нету, одна выдумка. И вдруг из сказки, из выдумки пришли корабли, да такие большие, каких и не видывали на Енисее, приехали англичане, норвежцы и негры — люди как люди. Правда, говорили они непонятно, одни курили трубки, другие — сигары, негры были черные, но в общем — такие же люди, какие жили в Игарке. Они сразу полюбили русскую водку, а опьянев, так же плели ногами.

Пароходы были из Англии, Норвегии, Швеции. Сень, Вакуйта, Авдоня переходили от «норвежцев» к «англичанам», от них — к «шведу» и гадали, где находятся все эти Англии, Швеции и как до них ехать.

Учителем был Авдоня. В родной деревне был у него приятель дед Андрюша, который воевал с турками, потом один из племянников воевал против немцев под Варшавой. Авдоня и решил при помощи того, что рассказывали дед Андрюша и племянник, все объяснить и расставить. Но как ни старался, ничего не вышло, припутал только к неведомому Лондону и неведомые Балканы и Варшаву. Тогда Авдоня поймал Конева Мишу.

— Иди-ка, винт, к нам, растолкуй, где эти всякие Лондоны!

— С полным моим удовольствием. Откуда поедем? Из Игарки? Куда, в Лондон?

— Прокати уж подальше, по всем местам.

— Можно и по всем. — Миша начал рассказывать: — Ну вот, погрузили мы в Игарке лес, дали гудок и поплыли. Километров около тысячи плывем Енисеем. Тут ничего особенного нет, ни городов, ни сел больших, все маленькие станочки. Лесок по берегам ниже, реже, верст через двести от Игарки кончается совсем, дальше чистая тундра. Енисей все глубже, шире, у нас от берега до берега семь километров, в Дудинке четырнадцать, потом тридцать, а около моря — сорок, шестьдесят…

— Реченька! — Авдоня всплескивал руками. — Я думал, Игарка совсем у моря, вот за мыском и море. Да какой же наш Енисей-то! Мы плыли, плыли, а, говоришь, ишшо тыща осталась. Врешь, чай, не бывал ведь?

Сень подтвердил, что Конев говорит правду. Когда доехали до моря, Коневу потребовались палочка и кусочек песчаного берега. Все скоро нашлось. Конев вычертил на песке океаны, земли, отметил крестиками города, провел пути кораблей. Вокруг Конева быстро собралась толпа, он обвел свой чертеж кругом и запретил ступать в круг за черту. В круге появились Москва, Ленинград, а по просьбе одной богомольной старушки — «святой» Афон и Иерусалим.

И потом, как только Миша показывался у причалов, его сразу обступали, и начиналась география. Когда песчаный берег, где Конев чертил моря и пути кораблей, заняли под ящики и мешки, Конев начал устраивать свои уроки около этих мешков и ящиков. Нужна Швеция — он идет к ящикам, в которых привезено оборудование для лесопильного завода, купленное в Швеции; нужна Америка — показывает выстроившиеся рядком по берегу американские автомобили-лесовозы; достаточно пройти несколько шагов, и там уже Турция — из ящиков благоухает изюм и табак. На игарский берег съехался весь мир.

На лесной бирже загудела автомобильная сирена. Гудок был пронзительный, требовательный и долгий, как гудят пожарная охрана и Скорая помощь. Толпа, собравшаяся у причалов, дрогнула и темной волной качнулась в сторону биржи. По дощатому спуску от биржи к причалам катил автомобиль-лесовоз. Над радиатором, как огонек, полыхал красный треугольный флажок. Лесовоз остановился против «англичанина», скинул на причал свою ношу, пакет желтоватых досок, и, загудев снова, укатил обратно на биржу. Пакет досок, подхваченный подъемным краном, покачиваясь и напоминая взлетающую чайку, поднялся над кораблем, описал полукруг и нырнул в трюм.

За первым лесовозом прикатил второй и третий, по спускам к «норвежцам», к «шведу» двинулись обозы груженых телег.

В никелированных частях автомобилей, в светлых шипах тележных колес, в медных и стальных наборах лошадиной сбруи заиграло солнце, на серый каменный берег, на ржавые борта кораблей, на темно-зеленую воду кинулись резвые зайчики.

На погрузке работал почти весь город, грузчикам помогали землекопы и плотники, многие женщины, сидевшие при кухнях и детях, вышли складывать доски; обедали все тут же, на бирже, в столовой, а ребятишки жили в яслях и на площадках.

На пару с Алешкой Черных работал Сашка Чухломин. Он был природный грузчик, в свои двадцать три года успел уже побывать на Волге, в Одессе, в Ленинграде и Красноярске. В Игарку он приехал ради любопытства, с тем же пароходом думал вернуться обратно. Но получилось все иначе.

Сашка Чухломин и Алешка Черных разгружали на причалах телеги, подвозившие доски.

Мимо них нескончаемой вереницей плыли по мостовой светлые кружки солнечных зайчиков. Грузили только под ясным небом, старательно охраняя лес от каждой капли, от всякой росинки.

Сашка неотрывно глядел на уплывающих зайчиков, — привычные руки сами находили груз, — и думал о вдовице Маше. Он давно любил эту Машу, любил ее упрямую печаль, гладкий вдовий пробор, медленную задумчивую походку и даже верность умершему Жаворонкову.

Вчера он шел домой с ночной погрузки, шел своей «грузчицкой» походкой: твердо, важно, медлительно, опустив слегка голову. Все, кто встречался, первыми снимали перед ним шляпы и фуражки. Сашка был уважаемым человеком: самый сильный, но самый спокойный грузчик в Игарке. Даже пьяные, завидев его, притихали и уступали ему дорогу.

Маша несла воду. На Портовую улицу Маша и Сашка ступили в одно время, шаг в шаг.

Было шесть часов утра, улица лежала пустая, окна задернуты занавесками, и Сашка решил не ждать другой такой удачи.

— Вот ловко сговорились, — весело сказал он.

— Я не сговаривалась, — не глядя на Сашку, сказала Маша.

— Я сговаривался, я… — Он приноровил свой шаг к Машиному. — Тоскуешь все?.. О живом-то когда подумаешь? Ах, Маша, Маша!..

Он ждал, что Маша отзовется как-нибудь на его объяснение, или хоть изменится в лице, или собьется с ноги, но Маша осталась все та же и продолжала идти как завороженная. В такт ее шагам медленно покачивались ведра, а в такт ведрам покачивались и плыли по мостовой, как по реке, два солнечных зайчика.

На спуске к причалам случилась заминка, поток телег приостановился. Сашка с Алешкой присели на пакет досок отдохнуть. Сашка посетовал, что на причалах запрещено курить, и вдруг спросил Алешку, как женился он.

— Зачем тебе моя женитьба? Шутки шутить? Язык-то у тебя шальной, он, чай, и во сне болтается, бормочет.

Сашка сказал, что думает жениться, облюбовал и невесту, а подойти к ней не знает как.

— У нас по-сиротски было, — смущаясь и глядя в сторону, начал Алешка. — Она, моя Секлетинья Павловна, спала, а я взял и лег рядом, взял и обнял ее.