Юрий Малинин - Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

• Название: Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия
• Автор: Юрий Малинин
• Издательство: Издательство С.-Петербургского университета
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-288-04573-8

Юрий Павлович Малинин (1946-2007) — один из ведущих российских историков-медиевистов, блестящий специалист по истории средневековой Франции, ученик А.Д. Люблинской. Выпускник Санкт-Петербургского государственного университета (1970), он долгое время работал на кафедре всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена и на кафедре истории средних веков Санкт-Петербургского государственного университета. Автор многочисленных трудов по истории западноевропейского средневековья, переводов известных французских историков — Ж. Ле Гоффа, Ф. Контамина, Р. Перну, издатель «Мемуаров» Филиппа де Коммина (1986) и «Сомюрской джостры 1446 г.» (1998), комментатор многотомного издания читательских помет Вольтера, научный редактор хроник Жуанвиля и Фруассара (2008). В настоящей книге представлены лучшие работы историка.

---

Суверенитет короля по отношению к внешним политическим силам, империи и папству, утверждается максимой «король держит (королевство) только от Бога и меча» (ne tient que de Dieu et de l'éspée). «Держать от меча» — значит, как поясняется в комментарии, не признавать над собой никакого судии на земле и силой оружия поддерживать справедливость.

Внутренний суверенитет, по отношению к подданным, определяется прежде всего нормой «чего хочет король, того хочет закон», представляющей собой одну из форм выражения идеи «что угодно государю, имеет силу закона», или «воля государя является законом». В разъяснении этой нормы существовало характерное расхождение во взглядах юристов. Одни толковали ее в смысле полного законодательного права короля, и такое толкование было преобладающим, но другие подчеркивали, что тождественность воли и закона или короля и закона (король — это одушевленный закон) означает, что король не имеет другой воли, кроме воли закона. Таким образом, стремление подчинить короля закону, сделав его хранителем и изъявителем воли закона, сохранялось. Но эта двойственность в подходе к вопросу о законе и короле существует не только в комментариях юристов, она оказалась запечатленной в других нормах публичного права.

Речь идет о тех нормах, которые конкретно регламентируют законодательные и судопроизводственные полномочия короля. Первая из них гласит, что «законы должны свободно удостоверяться в парламенте». В примечании Луазель пишет, что «одним из главных прав власти и величества короля является издание законов и ордонансов для общего управления его королевством. Законы и ордонансы короля должны быть изданы и удостоверены парламентом… иначе они не будут иметь обязательной силы для подданных».{535}

Парламент при этом имеет право ремонстрации и опротестования законов или ордонансов в случае, если они противоречат другим законам королевства или «противны разуму». Право регистрации и ремонстрации, которым обладал парламент (с XVI в. — парламенты, поскольку с конца XV в. их стало несколько, и каждый имел свою территориальную юрисдикцию), а также счетная палата, утверждались на протяжении XIV–XV вв. Не входя в подробности этого процесса, заметим, что это право и в теории, и на практике означало определенный приоритет закона перед волей короля, которая подлежит контролю парламента, являющегося блюстителем закона. Комментируя данную правовую норму, Луазель говорит, что она составляет «первую часть справедливости, каковая заключается в том, чтобы столь хорошо регулировать действия людей, что они будут каждому воздавать свое и никому не станут причинять вреда».{536}

Эта традиционная трактовка справедливости как охранения права каждого человека не случайно всплывает в связи с парламентским правом регистрации указов, поскольку эта функция парламента предполагала защиту прав подданных от возможного своеволия короля и нарушения им этих прав. Здесь же Луазель пишет и о том, что в случае необходимости издать «вечные законы, важные для всего королевства», король должен созвать сословное представительство и с его согласия принять эти законы. Иначе говоря, подтверждается принцип «что касается всех, всеми должно быть одобрено».

Но следующая норма публичного права — «всякая справедливость исходит от короля» — по существу отдает королю приоритет перед законом, перекликаясь с принципом «что угодно государю, имеет силу закона». По ее поводу Луазель замечает, что она составляет «вторую часть справедливости, ибо люди, произошедшие от Адама, недостаточно мудры, чтобы всегда делать добро, и потому необходимо воздавать справедливость и удовлетворять тех, кому ближние причинили ущерб».{537} С этой целью учреждены парламент и суверенные суды.

Прежде всего обратим внимание на толкование «второй части справедливости». Если первая часть отражает традиционное ее понимание, нравственно-правовое, при котором право поддерживает мораль и помогает людям вести себя так, чтобы они каждому воздавали свое и не покушались на чужое, то вторая часть вобрала в себя новые представления о справедливости, развившиеся в XIV–XV вв., представления, покоящиеся на неверии в человеческую добродетель, из чего проистекает убеждение в необходимости особой функции правосудия как важнейшей прерогативы королевской власти. При первом толковании справедливости король — лишь охранитель права, при втором — его полномочия поднимаются до уровня правотворчества.

Дело в том, что из нормы «всякая справедливость исходит от короля» следовало, что наделенный полнотой власти король мог передавать часть этой власти другим людям, уполномочивая их, например, вершить суд. Именно так рассматривалась природа судебных и иных прав парламента или других институтов. Поэтому в присутствии короля они теряли свои права, откуда и характерная процедура (lit de justice), с помощью которой король мог заставить парламент зарегистрировать тот или иной свой указ, независимо от права ремонстрации. Таким образом, данная норма утверждала верховенство короля над законом.

Кроме того, в соответствии с этой нормой король, лично или в своем совете решая какие-либо административные вопросы или верша суд, мог не считаться с существующими правовыми нормами, а руководствоваться чувством справедливости. Он мог выносить приговоры без формальной судебной процедуры. Но его чиновники, его уполномоченные обязаны были следовать букве закона. Лишь «воля короля имела силу закона».{538}

Суверенная власть короля, его несвязанность существующими правовыми обычаями закреплялась многими другими, более частными нормами публичного права. Так, королю предоставлялось исключительное право «даровать милости и изъятия, невзирая на общее право», закрепленное окончательно ордонансом 1490 г. В соответствии с ним король мог легитимировать незаконнорожденных, миловать преступников, предоставлять различные привилегии городам и т. д.

Только король имел право объявлять и вести войну, чеканить монету, назначать епископов. Особенно важно, что публичное право признало за королем исключительные полномочия взимания налогов и податей со своих подданных. Ясно сформулированных в нормах права ограничений власти короля в этом вопросе не было. К важным законам относился также закон, регулирующий преемственность престола («король Франции никогда не умирает») и закон о неотчуждаемости домена. Последний предусматривал исключения — в случае острой военной необходимости и при выделении апанажей королевским детям. Особая норма права провозглашала «всех людей королевства» подданными короля.{539}

Итак, фундаментальные законы, или публичное право французского королевства, в XVI в. представляли собой сплав старых феодальных и новых (развившихся во многом под влиянием римского права) норм при несомненном перевесе последних. Эти законы стали итогом длительной духовной и политической эволюции общества, в которой большую роль играли не только политико-правовые идеи, но и развитие нравственного сознания в религиозном и светском его выражении. Как оценить эти законы и итоги политической эволюции Франции в XIV–XV вв. с точки зрения сложившейся государственной системы и характера королевской власти? 

Если обратиться к оценкам юристов XVI в., то наибольшего внимания из них заслуживают две, близкие друг к другу, но и существенно различные. Ги Кокий утверждал, что «Франция управляется монархической властью, но эта власть не абсолютна, она сама управляема определенными законами». Этот вывод он делает, истолковывая принцип «что угодно государю, имеет силу закона» таким образом, что «закон есть воля короля», т.е. король не имеет другой воли, кроме воли закона.

А. Луазель же писал, что «Франция — это наследственная монархия, умеряемая законами». И его точка зрения представляется более реалистичной. Политико-правовая мысль, воплощенная в фундаментальных законах, и сложившаяся государственная система действительно лишь умеряли власть монарха. Представление же, что законы управляли монархом и ограничивали его власть, оставалось благим пожеланием как в теории, так и на практике. Сохраняя суверенитет за королем, теоретическая мысль не могла выработать недвусмысленные принципы ограничения власти короля законом (для этого нужно было бы закрепить суверенитет за короной, а не за персоной короля, как было сделано в Англии). Соответственно во Франции ни один политический институт, прежде всего штаты, не утвердился в функциях контроля королевской власти. Парламенты со своим правом регистрации и ремонстрации законов и указов способны были выполнять эту функцию лишь отчасти, только «умеряя» суверенную власть короля.

Заключение

Бросая взгляд на развитие общественно-политической мысли Франции XIV–XV вв., неизбежно задаешься вопросом: что ее больше всего занимало и волновало? Литература той эпохи поднимала много тем, из которых, как справедливо подчеркивается в историографии, особо выделялась тема королевской власти, монархии, притягивавшая к себе лучших мыслителей позднего средневековья. Этот их интерес вполне понятен — они были свидетелями глубокого кризиса монархии, угрожавшего развалом всего привычного общественного устройства, и современниками ее возрождения и чрезвычайного укрепления, которое одних пугало, а других окрыляло надеждами.