Юрий Малинин - Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

• Название: Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия
• Автор: Юрий Малинин
• Издательство: Издательство С.-Петербургского университета
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-288-04573-8

Юрий Павлович Малинин (1946-2007) — один из ведущих российских историков-медиевистов, блестящий специалист по истории средневековой Франции, ученик А.Д. Люблинской. Выпускник Санкт-Петербургского государственного университета (1970), он долгое время работал на кафедре всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена и на кафедре истории средних веков Санкт-Петербургского государственного университета. Автор многочисленных трудов по истории западноевропейского средневековья, переводов известных французских историков — Ж. Ле Гоффа, Ф. Контамина, Р. Перну, издатель «Мемуаров» Филиппа де Коммина (1986) и «Сомюрской джостры 1446 г.» (1998), комментатор многотомного издания читательских помет Вольтера, научный редактор хроник Жуанвиля и Фруассара (2008). В настоящей книге представлены лучшие работы историка.

---

En ce qui concerne les auteurs français, ils cherchaient à démontrer, pour des raisons compréhensible, que la Nature était surtout favorable pour les habitants de la France. C'est ainsi que Pierre Dubois estimait que «causante celestis harmonie benevolencia, generati, nati et nutriti in regno Francorum, presertim prope Parisius, in moribus, constantia, fortitudine et pulchritudine, natos in aliis regionibus nat-uraliter plurimum precellunt».{543}

Au XIV siècle on a commencé à expliquer les caractères nationaux par les influences climatiques. A la même époque les auteurs français ont repris les idées antiques sur les tempéraments humains qui seraient déterminés par les causes naturelles et, à leur tour, seraient à l'origine de tel penchant de l'homme correspondant à tel caractère de l'âme. La théorie des tempéraments s'entrelaçait souvent avec celle des caractères nationaux. Par exemple Philippe de Commynes remarquait, en comparant les Anglais avec les Français, que «naturellement les Angloys sont fort colériques: si sont toutes les nations de païs froit… Nous [les français] tenons de la region chaulde et aussi de la froide, pour quoy avons gens de deux complexions; mais mon avis est que en tout le monde n'y a region myaulx située que celle de France».{544}

S'est aussi largement répendu une espèce de science qui s'occupait de l'interprétation des liens entre les caractères de l'âme et les données physiques de l'homme, telles que couleurs des yeux, des cheveux etc. Cette science se basait sur la conviction que les caractères moraux non seulement se traduisent dans les caractères physiques, mais qu'ils sont déterminée par ces derniers.

A cet effet «Le Calendrier des bergers» présente un grand intérêt; cet almanach célèbre, publié à plusieurs reprises, contient nombre de renseignements sur les domaines les plus divers. Entre autres il comporte de longues caractéristiques des quatre tempéraments suivis de la physiognomie détaillée avec des notes abondantes et précises sur la correspondance existant entre toutes les qualités physiques imaginables de l'homme et ses vices et vertus. Cette partie de l'almanach est conclue par le raisonnement que l'homme est la création de Dieu la plus parfaite parce «qu'il n'est condition ne manière en nulle beste qui ne soit trouvée en l'homme». «Le Calendrier» classe parmi ces conditions ou qualités le courage de lion, la prudence de l'ange, la largesse du coq, mais aussi la cupidité du chien, la perfidie du léopard, la paresse de l'âne etc. C'est par cette raison que l'homme «est appelé le petit monde; car, comme il est, il participe a la condition de toutes creatures».{545} Derrière tout ce raisonnement on perçoit la conviction que les vertus et les vices sont propres à la nature, dont naturellement propres à l'homme, qui possède les qualités de toutes les créatures de Dieu.

Bien que du point de vue de la morale strictement chrétienne les vices restent toujours les vices dont on doit se libérer à l'aide de la raison, la volonté et la grâce, les conceptions naturalistes inspiraient une vue plus harmonieuse de l'homme, une vue libre d'un dualisme trop rigoreux, et une attitude plus tolérante à l'égard des vices, du moment qu'ils sont propres à l'homme par nature. La vie ne se présentait plus seulement en noir et blanc, couleurs du mal et du bien, et on pouvait désormais se représenter une troisième voie dans la vie, moyenne, comme, par exemple, dans le cas de Ph. de Commynes: «Mais a parler naturellement, comme home qui n'a aucune literature mais quelque peu d'esperience, ne l'eust il point myeulx vallu… eslire le moyen chemyn en ces choses, c'est assavoir moins se soucier, et moins se travailler, et entreprendre moins de choses; plus craindre a offencer Dieu., et prendre plus des aises et plaisirs honnestes?»{546} Des raisonnements pareils n'étaient pas caractéristiques pour les auteurs à des points de vue étiques traditionnels, ceux-ci sachant bien qu'on devait vivre de manière à avoir en vue avant tout ses obligations morales devant Dieu. Ils n'admettaient pas «le moyen chemin», puisqu'il n'y en avait pour eux que deux — celui de vertu et celui de vice.

Ce regard nouveau sur la nature humaine avait des conséquences importantes pour le développement des nouvelles idées sociales et politiques. Si ces dernières partaient de la foi en la possibilité du perfectionnement moral et s'efforçaient d'assurer la perfection, seule apte à établir la justice, la paix et l'ordre dans le monde, par contre, à partir du XIV siècle cette foi a commencé à tarir. Il vient à sa place une conception naturaliste quant à son fond sur l'impossibilité pour la plupart des hommes d'atteindre la perfection morale et sur le caractère naturel des contradictions et des luttes dans la société. Ainsi Honoré de Bouvet, auteur d'un traité sur le droit de guerre intitulé «L'arbre des batailles», en étudiant la question des causes de guerres et de la possibilité de l'existence pacifique, affirme que la lutte, la guerre sont propres à toute la nature, aux corps célestes, aux éléments, aux hommes et par conséquent, une paix stable est inaccesible, car elle contredit la loi naturelle. En transférant cette question sur le plan des conceptions morales traditionnelles, il remarque que l'homme peut surmonter son penchant naturel à la querelle dû à la chair, à l'aide de la foi et de la raison, mais les hommes sages sont trop peu nombreux, alors que les fous sont légion.{547}

C'est exactement ce point de départ qui faisait chercher des moyens d'atteindre la stabilité et l'ordre social autrement que par perfection morale. Il s'agissait désormais des moyens politiques et juridiques pour régulariser les contradictions et la lutte des intérêts individuels dans la société. L'Eboration des théories correspondantes commence aux XIV et XV siècles, tandis que les recherches théoriques trouvent leur aboutissement déjà au XVI et au XVII siècles. Ainsi l'idée de la nature et de la loi naturelle sont-elles devenues un facteur important pour la sécularisation de la conscience collective et pour un renouvellement de la pensée sociale et politique du moyen âge, dont celle-ci a reçu une impulsion nécessaire pour son évolution ultérieur à l'époque moderne.

Флорентийские связи и знакомства Филиппа де Коммина[6]

В жизни видного французского политика, дипломата и замечательного мемуариста Филиппа де Коммина (1447–1511) Италия и его итальянские связи сыграли особую роль. Когда он в 1472 г. перешел на службу к королю Людовику XI, бежав от своего «естественного» сеньора и заклятого врага французской короны бургундского герцога Карла Смелого, то ему было поручено ведение итальянских дел и осуществление сношений с послами итальянских государств. Он стал, таким образом, одним из главных проводников итальянской политики Франции, и эта роль сохранялась за ним и при преемниках Людовика XI — королях Карле VIII и Людовике XII, при которых французы совершили два похода в Италию, положившие начало Итальянским войнам (1494–1559).

Хотя по роду деятельности Коммин имел отношения с государственными деятелями и дипломатами многих государств Италии, как Савойя, Милан, Венеция, Феррара, Мантуя, привилегированное место в ней занимала Флоренция. Это вполне отвечало политике Людовика XI, который неизменно рассматривал Флоренцию при Козимо и Лоренцо Медичи как союзное и дружественное государство, и она действительно была верным союзником, в отличие, например, от Милана, колебавшегося между Францией и Бургундией.

С итальянскими послами Коммин нередко встречался в Лионе, городе, расположенном тогда на французско-итальянской границе. Здесь у него был и хороший посредник — управляющий филиалом медичейского банка Лионетто Росси, с которым у него установились тесные деловые и, возможно, дружеские отношения. В его доме эти встречи обычно и устраивались. Италию же Коммин впервые посетил в 1478 г. в качестве французского посла. Главной целью его миссии было помочь Флоренции в ее войне с Неаполитанским королевством и римским престолом, когда она несла ощутимые потери. В верительной грамоте король писал о нем, что он «один из тех наших людей, к коим мы питаем наибольшее доверие», и что он владеет итальянским языком.{548}

Коммин приехал во Флоренцию в июне, примерно через месяц после заговора Пацци против Медичи, о котором он со слов очевидцев событий рассказал в своих «Мемуарах». Его миссия успеха не имела, поскольку он сумел привести на помощь флорентийцам из Савойи и Милана лишь небольшой военный отряд. Но позднее, в 1481 г., он оказал услугу Флоренции, приняв участие в подготовке и заключении мирного договора с Неаполем, благо переговоры шли во Франции, поскольку Людовик XI выступил в роли посредника и поддерживал требования флорентийцев. Хотя первое посольство цели не достигло, эта поездка во Флоренцию имела для Коммина значение, которое вряд ли можно переоценить. Он завязал весьма полезные знакомства, а главное — нашел, как кажется, полное взаимопонимание с Лоренцо Медичи. Есть веские основания предполагать, что именно тогда они пришли к некоему обоюдовыгодному соглашению, поскольку после этого на счет Коммина в филиале медичейского банка в Лионе стали время от времени поступать немалые суммы денег.{549} Нетрудно понять, за какие заслуги он их получал, тем более, что ни в «Мемуарах», ни в своих письмах он не скрывает чрезвычайной симпатии к дому Медичи и готовности во всем ему помогать.

Коммин стал своего рода флорентийским фактором при французском дворе. В одном из ранних писем к Лоренцо, от 1479 г., он, обращаясь к нему с одной просьбой, пишет, что делает это как его «добрый сын и преданнейший друг», и подписывается весьма выразительно: «Более чем весь Ваш Коммин».{550}

Позднее, когда после смерти Людовика XI (1483) Коммин попал в опалу и, перебросившись на сторону оппозиции правительству, пережил тяжкие злоключения суда, тюремного заключения, конфискаций и ссылки, то за помощью и советом он обратился к Лоренцо: «Ведь при настоящем положении моих дел я нуждаюсь именно в Вашем совете; я еще не растерял друзей, и ежели Вам будет угодно меня как-то использовать, то Вы всегда найдете во мне Вашего друга». Чуть позже, в 1489 г., он выразился еще сильнее: «Лишь на Вас я надеюсь так, как ни на кого другого».{551}

В том же году, поскольку уже начались приготовления к итальянскому походу, Коммина, как знатока итальянских дел, стали приглашать ко двору, и он получил возможность вновь оказывать услуги Лоренцо. В частности, он следил за действиями флорентийских послов и давал им наставления. По этому поводу он писал Лоренцо: «Когда я узнаю, что Ваши служители совершают ошибки, то Вам об этом сообщу, как Вы меня и просили. Они не всегда благоразумны, но по-моему они ко мне прислушиваются более, чем к кому другому здесь».{552} В общем, Коммин изъявлял согласие выполнить любое пожелание своего благодетеля в соответствии с обращенными к нему словами: «Изъявите только Вашу волю, и я готов буду ей повиноваться».{553}

В «Мемуарах» Коммин отозвался о Лоренцо как об «одном из самых мудрых людей своего времени», а о доме Медичи говорил, что «он уже при Козимо стал таким могущественным, какого, вероятно, еще никогда не было в мире»{554}. И эти слова были не просто лестью в благодарность Лоренцо за его щедрость, ибо когда они произносились, уже некому было льстить и источник щедрот полностью иссяк. Коммин действительно восхищался Лоренцо и чтил его память, поскольку превыше всего в этой жизни он ценил мудрость, обеспечивающую власть и деньги. Воплощением такой мудрости для него были король Людовик XI и Лоренцо Медичи.