Альфред Жарри - Убю король и другие произведения

• Название: Убю король и другие произведения
• Автор: Альфред Жарри
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 3-93381-055-X

Альфред Жарри (1873–1907) — один из немногих классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю. Хулиганские, эпатирующие благовоспитанных господ тексты Жарри стали ярким образцом контркультуры рубежа XIX–XX веков, предвосхитив дадаизм, сюрреализм и театр абсурда.

Эта книга — первое издание Жарри на русском языке. Она включает все основные произведения писателя, а также биографический очерк и подробные комментарии.

---

Только теперь они поняли, что смертельно проголодались.

Они бросились к столу, накрытому, словно для десятерых, и принялись набивать рты — словно бедняки, которые так жадно слетаются за благотворительной похлебкой, как будто кишки им прожигают аперитивы за тысячу франков.

Индеец без разбору пожирал все мясо, какое только попадалось под руку, а Элен — все мыслимые сладости; он открывал шампанское, бутылку за бутылкой, и она неизменно снимала пену с первого бокала. Стекло чуть не крошилось у нее во рту — она вгрызалась в него с тем же пылом, что и в воздушные безе.

Затем она набрасывалась на своего любовника, и вскоре поверх кроваво-красной пудры он оказался изукрашен цукатами, кремом, марципаном.

После они снова занялись любовью: дважды… времени было достаточно, ведь еще не пробило и двух пополудни.

Потом они заснули — и вечером, в одиннадцать часов двадцать семь минут всё еще спали как убитые.

Доктор, клевавший носом и сам уже готовый провалиться в глухой мертвецкий сон, записал окончательный результат:

70.

И закрыл колпачок самописки.

Рекорд Теофраста был достигнут, но не превзойден.

В одиннадцать часов двадцать восемь минут Маркей проснулся — точнее, проснулся дремавший в нем Индеец.

Элен жутко вскрикнула в его объятьях, потом приподнялась, покачиваясь и прижимая руку к груди, а другую зажав между ногами; глаза ее беспомощно шарили вокруг: так умирающий пытается найти целебную микстуру или эфироман — вожделенный флакон забвения…

Затем она рухнула на кровать: дыхание вырывалось у нее сквозь сжатые зубы с тем едва уловимым клокотанием, которое издают крабы — зверюшки, на свой манер все время напевающие что-то из репертуара древних Сирен…

Она точно всем телом нащупывала дорогу к забытью, прочь от снедавшего ее пламени, и губы Элен нашли губы Индейца…

О боли она больше не вспоминала.

До полуночи им оставалось всего полчаса, и этого хватило для того, чтобы низвергнуть означенный порог человеческих возможностей…

82,

аккуратно вывел Батубиус.

Когда они закончили, Элен села на диване, поправила волосы и неприязненно взглянула на своего любовника:

— Приятного было мало, — отчеканила она.

Мужчина подобрал отброшенный веер, приоткрыл его и с размаху хлестнул ей по лицу.

Точно хищница, она спрыгнула на пол и, выхватив из буклей орудие немедленной мести — длинную шпильку в виде меча, — размахнулась, метя прямо в глаза Маркея, светившиеся напротив.

Индеец прибегнул к давно испытанному методу; его глаза способны были защититься сами.

Под тренированным взглядом гипнотизера женщина рухнула на ковер, не успев опустить воздетое оружие.

Рука, поблескивая своим стальным отростком, так и осталась занесенной в яростной судороге.

Тогда Маркей едва коснулся пальцем между бровями Элен — и она тотчас проснулась: их время вышло.

X Кто ты, живое существо?

Полночь отмерила двенадцать часов на ветхом люрансском циферблате, и их некогда грозные куранты сейчас едва позвякивали, точно железный наконечник костыля, что прыгает и дребезжит по мостовой.

От этого земного звука Элен, начавшая было снова засыпать, теперь уже естественным сном, немедленно очнулась. Она считала всхлипывания часового колокола:

— Ха-ха! Тоже мне, человеческие силы! — злобно усмехнулась она, слегка раздраженная таким жалким вторжением мирского; и, свернувшись калачиком от этого смешка, все же уснула, с улыбкой на губах.

Скрипнула дверь.

В проеме показался доктор.

Батубиус несколько секунд не мог прийти в себя, ослепленный повсеместной белизной электрических ламп, зажженных во всех углах огромного зала точно свечи на алтаре торжественного венчания, и опьяненный запахом любви.

На медвежьей шкуре лежала женщина в маске, с вздернутыми от наслаждения сосками и еще подрагивающими растопыренными пальцами рук и ног — ее прорывавшийся сквозь дрему смех казался приглушенным хрипом…

Пурпурная тень Индейца — голая, мускулистая и бесстыдная — точно магнит метнулась к этому одетому, убеленному сединами и изуродованному клочковатой бородой бабуина созданию, переступавшему порог, не сознавая, что же за границу оно нарушает.

И рыком зверя, потревоженного в своем логове, Суперсамец приветствовал Батубиуса той же фразой (а иначе тут и не скажешь), которой в «Тысяче и одной ночи» ифрит Гром Грохочущий встречал посланника визиря:

— Кто ты, живое существо?

На галереях сверху уже толпились невесть откуда взявшиеся зеваки, а музыканты, едва заметные, точно сверчки в коробке, уныло стрекотали в дальней гостиной, на другом конце уходившей в бесконечность анфилады, которая открылась за распахнутой Батубиусом дверью.

XI И более того

Голый, отливающий бронзовой киноварью Индеец был унесен волнами подхватившей его толпы — так захватывает шумная толчея чемпионов, актеров или королей.

В сиянии гирлянды залитых светом гостиных нервно взлетали смычки, пытаясь вырвать из-под покорных струн нечто вроде Те Deum[11] отчаявшейся страсти.

Могильно-черный фрак, расцвеченный роскошной клумбой неряшливо подстриженных орденских ленточек, где, точно сорняк, пестрели «За заслуги в сельском хозяйстве», ринулся к Маркею — скрываясь под своей фальшивой красной кожей, тот узнал запутавшегося в громоздком одеянии Треклята.

— Сокращение народонаселения отныне — пустые слова, — заламывая руки, лепетал сенатор.

— …пустые слова… — чуть ли не подпел ему эхом генерал.

— Родина может рассчитывать на сотню новых защитников каждодневно, — возопили они, теперь уже хором.

— На восемьдесят два, — поправил их, слегка заикаясь, Батубиус. — Но когда достопочтенный Индеец соблаговолит чуть поднапрячься, то, считая всего-то по шести в час, за сутки мы наберем аж сто сорок четыре рекрута!

— Хм, гросс, — подытожил заправский счетовод Треклят.

— Опт и от меньших партий считают, — кивнул генерал.

— Но при желании и эти цифры можно множить при помощи искусственного осеменения, — не унимался воодушевившийся доктор. — Для этого не нужен даже…

— Автор, издателем которого вы только что выступили! — смешались с хохотом чьи-то голоса.

— Нельзя ли отложить часть тиража? — цинично осведомилась Генриетта Цинн; никто и не заметил, как она вошла.

В ответ на все эти вопросы и предложения Индеец лишь спокойно покачал головой:

— Нет.

— Что такое? — проворчал генерал. — Он не хочет делать детей? Тогда кто, если не вы, мой друг?

Индеец, по-прежнему не проронив ни слова, бесстрастно обвел взглядом столпившихся вокруг гостей, воздел палец и наставил его на усаженную звездами и млечными путями грудь Треклята.

— Попытки — вечный удел несовершенства, — философически заметила Генриетта Цинн.

И Индеец, беспокоившийся об Элен и ее инкогнито, которое было не так-то просто соблюсти, поспешно вышел. Он бросился в зал, который, выходя, предусмотрительно запер на ключ.

Как только он переступил порог, гибкое и еще теплое от его собственных рук тело обвило его и подтолкнуло к покрытой мехом оттоманке.

Обжигающий шепот молодой женщины потонул в поцелуе, от которого у него зазвенело в ухе:

— Что ж, с пари, дабы угодить… г-ну Теофрасту, мы покончили! Что, если мы подумаем теперь о нас? Ведь мы друг друга так еще и не любили… по-настоящему!

На дверях глухо щелкнули два засова.

Внезапно где-то под потолком треснуло стекло, и на ковер хлынул ливень переливающихся осколков.

XII Пой, соловей

Это заждавшиеся дамы выдавили стекло на галерее.

Осколки весело зазвенели в воздухе, но их трели быстро захлебнулись и стихли в густом ворсе ковра — так прерывается деланный смешок, будто услышав, как фальшиво он звучит.

Впрочем, женщины пока и не думали смеяться.

— Эй, любовнички, — смогла произнести наконец Виргиния.

— Что, за два дня не натешились? — спросила Ирэн.

— Да нет же, сами говорят, еще не начинали, — ухмыльнулась Эвпура.

— Не нас ли дожидаетесь? — полюбопытствовала Модеста.

Они прижимались к ажурным кованым перилам, но Андре и Элен были видны только их лица.

— А что, если вам помолчать? — прогремел Маркей. — Спрячься, — приказал он Элен.

— Мне все равно, если они нас увидят — главное, что тебе видны только их лица, — ответила Элен. — Да и потом, я не снимала маски.

Точно царственная особа, горделиво распахивающая ларец с бриллиантами короны, она отвела руки Индейца, который, обнимая, закрывал ей плечи.

И вдруг опустилась на колени — что позволяют себе лишь истинные повелители.