Тамара Величковская - Белый посох

• Название: Белый посох
• Автор: Тамара Величковская
• Издательство: Рифма
• Жанр: Поэзия
• Год: 1952

Тамара Величковская (1908–1990), — Поэт, прозаик, журналист, танцовщица, «певица первой волны» русской эмиграции. Писала стихи и прозу. После Второй мировой войны поселилась в Париже. Стихи Величковская писала с детства, однако начала печататься в возрасте около сорока лет. Ее стихи входили в антологии «На Западе», «Муза Диаспоры», сборники «Эстафета», «Содружество». Выступала с чтением своих стихов на вечерах Объединения молодых поэтов (1947–1948), Международного кружка друзей искусства (1954), Союза русских писателей и журналистов в Париже (с 1955). Выпустила в Париже сборники стихов «Белый посох» (1952) и «Цветок и камень» (1981). Автор очерков по истории Парижа, о Леонардо да Винчи, Микеланджело, Д.С. Мережковском и др. Публиковалась в журналах «Новоселье», «Возрождение», «Новый журнал», «Современник», газете «Русская мысль» и др.

У нее собирался литературный кружок, который посещали Н. Ровская, А. Величковский, С. Рафальский, К. Померанцев. В. Доброхотов. Приходили и более известные поэты — Г. Иванов, И. Одоевцева. С. Маковский.

Данное электронное издание полностью воспроизводит первый сборник стихотворений Тамары Величковской «Белый посох» (1952). В него вошли также избранные стихотворения и проза разных лет. В рецензии на этот сборник известный поэт и критик Русского Зарубежья — Юрий Иваск, в частности, отмечал: «<>Многое всё-таки очень напоминает разных поэтов «парижской школы». Но есть и свое.<> Книга Величковской наименована по одному из лучших стихотворений сборника «Белый посох». <> Здесь символика (слепой во мраке, но ему помогает «белое»). И эта символика — не навязчивая, не вещая, а обращенная к уму сердца. Тоже — точность, скупость, но больше мелодизма.»

---

В. Стамболи — человек энергичный. Она сумела заинтересовать нашим начинанием кое-кого из «мэтров», т. е. уже известных литераторов. Они иногда приходили на собрания и относились к нам сочувственно и дружелюбно. Их критика многим из нас помогала. Через несколько месяцев, стараниями все той же Веры, наш кружок ознаменовал свое существование выпуском маленького сборника стихов (в 1948 г.). Это была очень тощая книжка в голубой обложке, украшенной чрезвычайно пышным названием «Сборник стихов поэтов Объединения молодых деятелей русского искусства и науки». Наука, впрочем, никак не была представлена. Искусство же — довольно неискусными стихами. На 59-ти страничках уместились образцы творчества 14-ти «молодых деятелей». Не могу не улыбнуться, вспоминая этот «грех молодости». Но как бы там ни было, все же наши имена впервые появились в печати.

Вскоре после выхода сборника, Зуров пришел в кружок. Леониду Федоровичу было тогда лет сорок, но выглядел он очень моложаво — высокий, стройный. Его строгие, правильные черты смягчались приветливой улыбкой. Обращался он с нами очень просто, по-дружески. Никакой рисовки, никаких котурнов. Глаза его меня сразу поразили — очень светлые, взгляд — почти пронзительный. Казалось, что своего собеседника он видит насквозь. Во всем облике его сквозило что-то светлое, стремительное.

Не без робости мы читали при нем стихи. Зуров слушал внимательно, изредка отмечал то, что ему казалось удачным, или не точным. Казалось, что он всем нам сочувствовал. Как раз перед самой войной он был избран председателем Объединения Писателей Младшего Поколения. Во время чаепития, Зуров увлекательно рассказывал о довоенных встречах русских литераторов в Монпарнасском кафе, — о том, как за чтением своих произведений и горячими спорами на литературные темы, собеседники засиживались порой до рассвета… Зуров был замечательным рассказчиком. Помню, как он, однажды, вспоминал о своих поездках в Эстонию и о встрече там с деревенской знахаркой, которую крестьяне считали ведьмой. Какой-то мужик ее обидел, не позвав на семейное торжество. Знахарка только сказала: «Вижу, как тебя летом на санях повезут». А когда пришло лето, этого мужика убило в лесу упавшим деревом. Для того чтобы привезти тело в деревню, смастерили некое подобие саней и повезли. А когда поравнялись с избой «ведьмы», она вышла на порог — руки на груди, темный платок до бровей — и как глянула! Зуров рассказывал это так, что — мороз по коже…

Вскоре после этой первой встречи, Вера Стамболи передала, что Леонид Федорович пригласил, Анатолия Величковского и меня навестить его в Буживале. Мы сговорились и приехали в условленный день, часам к одиннадцати утра. Стояла ранняя весна. По радостному небу неслись серые тучи, иногда побрызгивал дождь, и выглядывало яркое солнце.

Зуров встретил нас радушно. Большой пес — волкодав, живший при гараже, не отходил от Леонида Федоровича, видимо уж очень к нему привязался. В полдень мы закусили, разложив наше угощение на небольшом столе. Тарелок в доме не нашлось. Ели мы, как на пикнике, прямо на бумажках. Зуров сказал, что на его попечении есть еще одна собака и у нее сейчас щенята. Он несколько раз вставал из-за стола и относил ей кое— что от нашей трапезы. «Микетка кормит щенят, ей надо побольше есть», — говорил он.

Беседа велась на общие темы, в очень дружеском тоне. Вдруг Леонид Федорович пристально посмотрел на меня: «Вот вы написали стихи об этрусках… Вы давно ими интересуетесь?» Я ответила утвердительно. «А чем именно они вас заинтересовали?» — «Тем, что были народом своеобразным, с особым отношением к смерти… Народ артистичный и даже таинственный. Их письмен до сих пор еще не разгадали, хотя над этим ученые давно бьются» — «А какие книги вы об этом читали?» — Я перечислила, сказав, что последний прочитанный мною труд Бартоломео Ногаро, пожалуй, самый интересный. — «А кто этот Ногаро?» — «Директор Ватиканского музея».

Я чувствовала себя как на экзамене и надеялась, что заслужу удовлетворительную отметку. Позже я поняла, что это и был своего рода экзамен. Вдруг откуда-то взялась неизвестная молодая особа, которой вздумалось писать стихи об этрусках. Не рисовка ли? Леонид Федорович не терпел никакой фальши.

После завтрака, свистнув собаку, Зуров повел нас гулять. Окрестности Буживаля очень живописны. Мы бродили по тропинкам рощи, выходили на поляны сплошь покрытые первоцветом, дышали чистым мартовским ветром. Зуров на ходу иногда срывал какую-нибудь травку и говорил: «А вот это — чистотел. В России девушки настаивают его и умываются этой настойкой… А это — подорожник, целительная трава, его прикладывают к ранам…»

Я смотрела на Зурова, на его легкие светлые волосы и он казался мне лесным ведуном, знающим тайны природы. Что-то знакомое было в его тонком профиле — где-то я уже видела эти черты… И вдруг вспомнила: портрет Леонардо да Винчи, приписываемый Амброджио да Предис! Я сказала ему об этом и заинтересовала его — этого портрета он не видал. «Когда будете у меня, я вам покажу, у меня есть репродукция», — пообещала я. Впоследствии Зуров и сам признавал это сходство.

На этой, хорошо мне памятной встрече, я задержалась долго, потому что она положила начало нашей с Леонидом Федоровичем дружбе, длившейся более 20-ти лет.

У Леонида Федоровича было много друзей, он располагал людей к себе. Большим его другом, едва ли не самым большим, была Вера Николаевна Бунина.

В семье Буниных Зуров прожил долгие годы. Когда я, по приглашению И. А. Бунина, в первый раз пришла на улицу Жака Оффенбаха и поднялась на 5-ый этаж дома № 1, я волновалась. Но меня приняли ласково, хотя Иван Алексеевич был не совсем здоров. Зуров показал мне свою небольшую комнату, где всю стену занимали полки с книгами, стояли простой письменный стол и по-спартански плоская кровать.

Как по-матерински относилась к Зурову Вера Николаевна Бунина, он всегда старался сохранять свою независимость. Так, например, сам себе готовил пищу. «Покупаю баранью голову, — рассказывал он, — и у меня получается суп и второе блюдо. Хватает на несколько дней». Вообще жил он очень скромно, не позволяя себе никаких излишеств, деньги для него являлись возможностью всецело отдаваться писательской работе. И ездить летом на отдых, подальше от городской суеты, что было для него насущной потребностью.

Время от времени, Вера Николаевна устраивала литературные вечера Зурова. Все хлопоты по организации брала на себя и, обладая большим опытом, делала это очень умело. Как-то раз, она попросила меня поехать вместе с нею продавать билеты. «На это уйдет несколько часов», — предупредила она. Вера Николаевна заранее приготовила список адресов, распределила их, чтобы выгадать время, в последовательном порядке по кварталам. И мы, с двух часов пополудни до самого вечера, шагали или ездили по Парижу, то спускались, то поднимались по лестницам метрополитена. Мы заходили в богатые дома, где перед Буниной распахивались двери. Если хозяев заставали дома, они принимали с почтением и, после недолгой беседы, передавали в конвертике сумму намного превышающую стоимость билетов. Если же хозяева отсутствовали, билеты мы оставляли. Под конец Вера Николаевна очень устала — ее утомляли лестницы — но все-же выполнила до конца, намеченный ею план. «Учитесь, Тамара, — говорила она, — может быть, и вам в свое время придется так кому-нибудь помогать». Этот, вечер Зурова прошел успешно, как обычно приходили его вечера. Большой зал был переполнен. Зуров читал очень хорошо и выразительно. Ему много аплодировали. Результатами вечера Вера Николаевна осталась довольна. На собранные деньги Леонид Федорович мог жить довольно долго.

На летний отдых Зуров ездил со своей палаткой. Ставил ее где-нибудь в живописном месте, подальше от жилья. Жил по-походному, такая жизнь была ему по сердцу. Он много гулял, наблюдал, делал заметки, всегда готовясь к будущей работе. Он не раз побывал в полюбившейся ему Бретани, где с особым интересом рассматривал древние дольмены и менгиры — священные камни неведомого народа. Изредка я получала открытки с видами или письма, составленные из коротких, точных фраз: «Низкие серые тучи. Дождь. Шум моря. Когда прорывается солнце — жарко. Брожу по скалам. Купаюсь, загораю». В письма он часто вкладывал засушенные полевые цветы, веточки вереска или какой-нибудь листок, красивой формы.

Он съездил в Данию. Побывал в Шотландии, где живут его старые друзья еще по России. В Шотландии разыскал гробницу предков Лермонтова, живших между XIV и XVII вв., в Сент— Эндрью. Зарисовал родовой герб Лермонтовых и даже встретился с последними потомками этого рода, оставшимися в Шотландии. Теперь они носят фамилию Ливингстон-Лермонт. И они знают о своем знаменитом родиче, русском поэте. Статья Зурова об этом была в свое время помещена в «Новом Журнале».