Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

• Название: Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
• Автор: Александр Майоров
• Издательство: Издательство «Права человека»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-7712-0032-8

Автор повествует от первого лица о событиях 1980–1981 годов. Этот период Афганской войны чрезвычайно мало освещен отечественными и зарубежными исследователями. Многие факты, приводимые в книге, никогда и нигде прежде не публиковались. К книге прилагаются черно-белые репродукции подлинных рабочих карт боевых действий и дислокации войск из личного архива А. Майорова.

Книга написана в жанре документально-исторического повествования от первого лица и по сути является исповедью.

---

Согласуется ли с Кораном такое изуверство? Не знаю.

— Значит, говоришь, «овечья война», Владимир Петрович.

— Так точно!

— Ну что же, утверждаю.

Черемных и Аракелян, довольные, вышли из моего кабинета.

Прикрытие границы — это лишь одна из проблем, которые я, как ГВС, решал совместно с СГИ, министерством обороны, МВД, Тут наши общие интересы сталкивались ежедневно, еженедельно, ежемесячно. И все-таки военные проблемы мы так или иначе решали.

Но была и другая сфера, — сфера человеческих взаимоотношений, в которой при выработке политических решений приходилось иметь дело с политическим руководством страны, с посольством, с представителями Комитета госбезопасности, с представителями ЦК КПСС! Сложность состояла в том, что единства в Комиссии ПБ в Москве, как мне подсказывала интуиция, не было. Руководящая роль — это было для меня очевидным — принадлежала Андропову, хотя большим и несомненным авторитетом в партии и государстве обладали и Громыко, и Устинов, и Пономарев. Спроецированная на Афганистан, эта картина выглядела иначе: доминирующей роли представителю Андропова, я как ГВС, безусловно, отдать не хотел, и это было бы недопустимо и крайне постыдно, даже вредно. Потому что в Афганистане шла война, и воевала 40-я армия, и я по положению в Советской Армии оставался первым заместителем Главкома сухопутных войск. И несмотря на то что 40А находилась в прямом подчинении командующего ТуркВО, но командующий-то округом по положению был ниже меня и в какой-то степени зависим от первого заместителя Главкома сухопутных войск…

Впрочем, наши служебные отношения с командующим ТуркВО Юрием Павловичем Максимовым были вполне нормальными, без осложнений. Мы вели войну. Суть ее понимали одинаково, боевые действия планировали согласованно. Разница была в том, что я постоянно находился в ДРА и непосредственно участвовал в боевых действиях, а Юрий Павлович ежемесячно, но только на 5–7 суток прибывал в свою 40-ю армию. Но и он участвовал в боях, общался с Бабраком Кармалем, послом и, конечно, со мной.

Другое дело Табеев. Как нам потом обоим стало известно, он неоднократно пытался вбить клин между ГВС и командующим войсками ТуркВО, столкнуть нас лбами.

Это ему не удалось.

Основу боевых действий в Афганистане составляла афганская 180-190-тысячная армия. Ни СГИ (ее 10-15-ты-сячный Хад), ни Царандой (50–60 тысяч неорганизованной, плохо вооруженной массы), а именно армия. Поэтому если в Москве доминирующая роль принадлежала Андропову, то здесь, все-таки — Главному военному советнику. Не потому, что это был я, а потому, что у ГВС — такое должностное положение.

Конечно, я понимал и роль представителя КГБ, его тесные взаимоотношения с послом, который себя чувствовал во многом от него зависимым. Посол прекрасно знал: помимо посольской информации еще идет информация и по линии КГБ. А секретарь так называемого парткома посольства? Это хоть и представитель ЦК, но он ангажирован Комитетом, и, проводя через партком, под видом коллегиальности, линию посольства, в действительности проводил линию Комитета.

Еще несколько слов об отношениях с парткомом. В партком входили посол, представитель КГБ, представители от ЦК партии, от профсоюзов, от торговых организаций, от комсомола, от журналистов. Они коллегиально направляли деятельность должностных лиц, ведающих определенными направлениями. Их постановления, их решения были обязательными для всех советских граждан. Если бы кто-нибудь уклонился от выполнения решения, то мог очень скоро оказаться отправленным домой, как неоправдавший доверие ЦК КПСС в стране пребывания. И я был коммунистом, тем же активным членом партии, но моя «партийная работа» выражалась в действиях Главного военного советника. А партком посольства хотел заполучить в свои члены либо Главного военного советника, либо одного из двух его заместителей. Для чего? Для того, чтобы диктовать им свою линию, быть определенной прослойкой между ГВС и его администрацией, политическим руководством Афганистана и московской Комиссией, то есть свести ГВС и его аппарат на положение соподчиненности, полной согласованности действий с послом и его аппаратом. Первым разгадал этот ход посла Виктор Георгиевич Самойленко. И мы стали думать: как уйти от этого?

И вот в одном из разговоров с Епишевым я изложил ему нашу позицию.

— Александр Михайлович, — ответил он мне, — ты, возможно, мудрствуешь. Мой опыт посла — и в Румынии, и в Югославии — говорит, что ничего плохого не случится, если ты или, допустим, Виктор Георгиевич войдете в состав парткома.

— Алексей Алексеевич, это, конечно, большое доверие. Но я вижу доверие Главпура и Центрального Комитета уже в том, что вхожу в состав ЦК. Не будет ли перегрузки?

Старик Епишев немного помолчал. У него должен был, как я в тот момент надеялся, сработать опыт не посла в Румынии и Югославии, а чувство ответственности как военачальника за ведение боевых действий в Афганистане.

— В этом какая-то доля резона есть.

Надо было дожимать. Говорю:

— Алексей Алексеевич, когда вы работали послом — вторая мировая война уже закончилась, было мирное время. А ведь тут — война, и вы меня так перегрузите, что мне некогда будет и в Москву докладывать о ведении боевых действий. Все буду на парткоме, да снова на парткоме…

— Ну что же, ты нашел верный ход. Так что, давайте, вы там пока согласуйте этот вопрос, а мы здесь подумаем.

Как они думали-согласовывали, не знаю, но в скором времени он вышел на меня. И сказал:

— Я докладываю (а Алексей Алексеевич был человеком, уважительно относящимся к другим, человеком деликатным, и слово «докладываю» употребил без иронии): вы держите хорошую связь с посольством, и пусть Виктор Георгиевич чаще бывает на заседании парткома.

— В составе парткома?

— Нет! Не надо, зачем? Он пусть присутствует и взаимно информируйте там с посольскими друг друга. И после паузы:

— А у себя-то партком создали? — спросил Епишев.

— Конечно, — говорю. — У нас есть партийная организация, партийный комитет.

— Вот и хорошо.

Ну и слава Богу, подумал я. Все-таки в политическом смысле это была немаловажная победа. Мы еще раз по оценке ЦК — а я прекрасно понимал, что это сделано с согласия ЦК — оставались политически самостоятельной, свободной организацией, независимой от посольства, но тем не менее находящейся с посольством в отношениях партнерства, то есть взаимного информирования…

Так вот, возвращаясь к политическим взаимоотношениям, скажу, что очень важно было отрегулировать связи в треугольнике: Бабрак и его дворец — Советское посольство — Главный военный советник и его аппарат. Не решив этого, не выработав, хотя бы формально, — пусть даже пассивного единства взглядов, — нельзя организовать насаждение власти в уездах и волостях. Поэтому главной и первой задачей остается забота о выработке и отлаживании политических отношений с Бабраком, с ПБ и особенно с влиятельной Анахитой Ротебзак.

Конец 1980 года (сентябрь-декабрь) показал нам, что в этом деле мы не до конца смогли использовать положительные результаты боевых действий в провинциях. Власть режима Кармаля устанавливалась пассивно, непрочно, и с уходом подразделений СА и ВС ДРА из того или иного аула власть моментально разбегалась, исчезала. Мы прекрасно понимали, что идея длительного пребывания подразделений 40-й армии и афганской армии в населенных пунктах с целью укрепления режима исходила из центра от самого Бабрака. Подыгрывая Бабраку, эту идею тайно от нас поддерживал посол Табеев. Его скрытую игру нам следовало сорвать.

Бабрака, его обработку, я возьму полностью на себя. Что касается Анахиты, то я буду уделять ей и лично, и через Анну Васильевну первостепенное внимание. Что касается членов ПБ, особенно Нура и Зерая и отдела адморганов — тут в их обработке должен будет играть первую роль Виктор Георгиевич Самойленко. А как быть с послом и его окружением? Представителем КГБ? Представителем ЦК? Надо выработать такую линию: наибольшее сближение, демонстрация уважения с нашей стороны, усыпление их бдительности постоянным информированием и постоянным согласованием с ними различных мероприятий. Но — сохранение полной независимости в решении тех задач, которые нам определял Генеральный штаб и министр обороны.

Если говорить начистоту, наверное, я все-таки переоценивал Табеева. На первых порах допускал в отношении с ним даже большую степень информирования, чем мы договаривались. Мы ходили еженедельно на встречи втроем — я, Самойленко и Черемных. Посол резервировал по четвергам два-три часа для Главного военного советника. На эти встречи приглашались Спольников и Козлов. Конечно, встречи имели характер строгой конфиденциальности. Потом более подробно я об этих встречах расскажу.

На встречах с послом я старался — как на духу говорю — быть откровенным. Почему? Потому что рассчитывал на взаимную откровенность, хотел заполучить то, что они обсуждают без нас. Но Табеев был настолько прямолинеен, и в то же время беспардонно груб и хитер, что после одной из встреч, выходя из посольства, я плюнул, выругался и решил: