Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

• Название: Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
• Автор: Гилберт Честертон
• Жанр: Классический детектив

Гилберт Кийт Честертон – писатель, поэт и мыслитель, одна из крупнейших фигур в мировой литературе и признанный мастер детективного жанра. Он оказал существенное влияние на лучших представителей этого жанра, в том числе и на Агату Кристи.

Мировую славу Честертону принес цикл рассказов о патере Брауне, застенчивом и неприметном священнике, который совершенно не похож на детектива, но благодаря своему аналитическому уму и пониманию человеческой психологии способен раскрыть самое запутанное преступление.

Когда следователи становятся в тупик, патер Браун неизменно находит разгадку, поражая всех своей мудростью и в то же время проповедуя надежду, мужество и доброту.

---

Патер Браун вскочил на ноги, охваченный удивительным нетерпением.

– Стало быть, собака уличила его? Так? – крикнул он. – Собака-оракул обвинила его в убийстве? А вы не посмотрели, как летят птицы – по левую руку от вас или по правую? А вы не спросили авгуров, какой вид имели жертвенные животные? Я надеюсь, что вы не преминули произвести вскрытие собаки и освидетельствовать ее внутренности? Вот они – те научные доказательства, к которым прибегаете вы, проклятые гуманитарии, когда вы хотите лишить человека жизни и чести!

Фьенн несколько секунд глядел на него, разинув рот. Наконец он собрался с духом и пролепетал:

– Позвольте… что случилось? Что я сделал такого?

В глазах священника снова появилось выражение робости – робости человека, который налетел в темноте на фонарный столб и испугался, что ушиб его.

– Простите, пожалуйста, – промолвил он с искренним огорчением, – я в отчаянии. Простите мне мою грубость.

Фьенн поглядел на него с любопытством.

– Порой мне кажется, что вы самая загадочная из всех загадок, – сказал он. – Как бы там ни было, вы вольны не верить в собачью тайну, но вы не можете игнорировать тайну человеческую. Вы не можете отрицать, что в тот самый момент, когда собака выскочила из воды, хозяин ее был убит самым непостижимым и таинственным образом. Что касается адвоката, то тут дело не только в собаке – есть и другие весьма любопытные детали. Как вам уже известно, доктор и полиция явились на место преступления немедленно. Уолентайн еще не успел дойти до дома, когда его вызвали обратно, и он тотчас телефонировал в полицию. В силу этого, а также благодаря уединенному положению поместья, представлялось возможным обыскать самым тщательным образом всех лиц, находившихся поблизости. Точно так же были обысканы вилла, сад и берег. Орудие преступления найдено не было. Исчезновение стилета почти так же таинственно, как исчезновение убийцы.

– Исчезновение стилета… – повторил патер Браун, кивая.

– Итак, – продолжал Фьенн, – я вам уже говорил, что у этого Трейла была странная привычка хвататься рукой за галстук, и в особенности за булавку в галстуке. Булавка эта, как и он сам, имела вид подчеркнуто щеголеватый, но не модный. Она была украшена каким-то камнем с разноцветными концентрическими кругами, похожим на глаз. И то обстоятельство, что Трейл сам привлекал внимание к этому камню, действовало мне на нервы. Мне казалось, что он – циклоп с одним глазом посередине груди. Булавка эта была очень длинной, и мне пришло в голову, что беспокойство Трейла по поводу сохранности ее вызвано главным образом тем, что на самом деле она была длиннее, чем казалась с первого взгляда, – короче говоря, что она имела длину стилета.

Патер Браун задумчиво кивнул.

– Делались ли какие-либо иные предположения относительно орудия убийства? – спросил он.

– Делались, – ответил Фьенн, – одним из племянников. Сначала мы решили, что Герберт и Гарри Дрюс едва ли смогут быть нам полезными в производстве дознания. Но, тогда как Герберт оказался типичнейшим кавалерийским офицером, не интересующимся ничем, кроме лошадей, его младший брат, Гарри, служивший, как выяснилось, в индийской полиции, кое-что понимал в этих вещах. В некоторых отношениях он был знающим парнем. Даже слишком знающим, как мне показалось. Дело в том, что он, невзирая на формальности, сразу же отмежевался от полиции и стал действовать на собственный страх и риск. Он до тех пор был, я бы сказал, безработным сыщиком и набросился на это дело с пылом, несвойственным любителю. С ним-то у меня и произошел спор по поводу орудия убийства – спор, давший нам кое-что новое. Начался он с того, что я рассказал, как собака лаяла на Трейла. Гарри Дрюс заметил, что собака в момент величайшей злобы не лает, а рычит.

– Он совершенно прав, – вставил священник.

– Далее он заметил, что если уж говорить о собаке, то он слышал, как Нокс в тот самый день рычал и на других лиц – в частности, на секретаря Флойда. На это я ему возразил, что он опровергает сам себя, ибо преступление не может быть приписано сразу двум или трем людям – и менее всего Флойду, невинному, как школьник. Не следует забывать, что его все время видели в саду на стремянке, откуда его рыжая шевелюра была не менее заметна, чем красное оперение попугая. «Я знаю, что мое предположение кажется вам нелепым, – ответил мне мой коллега, – но не откажитесь спуститься со мной на минутку в сад. Я покажу вам кое-что, чего никто еще не видел». Весь этот разговор имел место в день убийства, и в саду все было по-прежнему; стремянка все так же стояла у изгороди, и подле нее мой вожатый остановился и поднял из густой травы некий предмет. То были садовые ножницы; на них была запекшаяся кровь.

Наступило краткое молчание, потом патер Браун неожиданно спросил:

– Зачем адвокат приходил в поместье?

– По его словам, полковник послал за ним, чтобы внести кое-какие изменения в свое завещание, – ответил Фьенн. – Кстати, по поводу завещания я позволю себе упомянуть еще об одном обстоятельстве: завещание было подписано не в тот день.

– Ну, разумеется, – сказал патер Браун. – Для этого нужны были два свидетеля.

– Адвокат приходил еще за день до того. Тогда завещание и было подписано. В день же убийства его вызвали вторично, так как у старика возникли кое-какие сомнения насчет одного из свидетелей.

– А кто были свидетели? – спросил патер Браун.

– Вот в этом-то и дело, – живо ответил Фьенн. – Свидетелями были секретарь Флойд и доктор Уолентайн, этот экзотический хирург. А они, надо вам сказать, враги. Секретарь, по правде говоря, любит совать нос не в свои дела. Он из той породы горячих голов, у которых темперамент проявляется в склонности к кулачной расправе и в обостренной подозрительности. Эти пылкие малые либо доверяют всем и каждому, либо не доверяют никому. Флойд к тому же не только мастер на все руки, но и знает все лучше всех. Мало того – он считает своим долгом настраивать своих знакомых друг против друга. Все это следует принять во внимание, оценивая его подозрения относительно Уолентайна, но в данном случае за всем этим кроется нечто более важное. Он утверждал, что настоящая фамилия Уолентайна вовсе не Уолентайн. Пo его словам, где-то в другом месте тот именовался Вильоном. Это обстоятельство лишает, дескать, завещание законной силы. Разумеется, он тут же счел нужным изложить адвокату все законоположения, существующие на сей предмет. Оба страшно разъярились.

Патер Браун рассмеялся.

– Это часто бывает с подобного рода свидетелями, – сказал он. – Ведь они не получают наследства по завещанию, которое подписывают. А что говорил доктор Уолентайн? Несомненно, этот универсальный секретарь знал о его настоящей фамилии больше, чем он сам. Тем не менее доктор тоже мог дать кое-какие сведения.

Фьенн молчал секунду, прежде чем ответить.

– Доктор Уолентайн вел себя странно. Доктор Уолентайн вообще странный человек. Внешность у него очень запоминающаяся, но какая-то экзотическая. Он еще молод, но носит бороду. Лицо у него бледное – страшно бледное и страшно серьезное. А в глазах – скрытая боль, словно у него мигрень от постоянных дум, или же ему следовало бы носить очки. Но в общем он красивый малый, одевается со вкусом, во все темное, носит цилиндр и маленькую красную розетку в петлице. Держится холодно, даже надменно и имеет обыкновение пристально глядеть на собеседника, что очень неприятно. Когда ему предъявили обвинение в том, что он переменил свою фамилию, он несколько мгновений смотрел прямо перед собой, как сфинкс, а потом заявил с коротким смешком, что, по его мнению, американцам незачем менять свои фамилии. Тут полковник тоже вспылил и наговорил доктору массу резкостей. Он был тем более резок, что доктор претендовал на руку его дочери. Я не вспоминал бы обо всем этом, если бы позже, в тот же день, мне не довелось услышать еще несколько слов. Я не хочу придавать им особого значения, ибо они не принадлежали к категории тех слов, которые приятно подслушивать. Когда я входил в ворота с моими двумя спутниками и собакой, я услышал голоса: доктор Уолентайн и мисс Дрюс стояли за клумбой у самой виллы и говорили между собой страстным шепотом, порой почти переходившим в шипение. Не то это была любезная ссора, не то какой-то сговор. Обычно подобные речи не подлежат оглашению. Но, учитывая горестное событие, имевшее место в тот день, я вынужден сказать, что в их разговоре неоднократно повторялась фраза о каком-то предстоящем убийстве. Девушка как будто просила его не убивать кого-то или утверждала, что убийство не может быть оправдано никакой провокацией. Как видите, довольно странный разговор с джентльменом, зашедшим на чашку чая.

– Вы не знаете, – спросил священник, – сильно ли был разгневан доктор Уолентайн после сцены с секретарем и полковником? Я имею в виду сцену подписания завещания.