Тереза Ревэй - Твоя К.

• Название: Твоя К.
• Автор: Тереза Ревэй
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”»
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9910-0702-3

1917 год. В России грянула революция. После смерти отца семнадцатилетняя дворянка Ксения Осолина принимает решение бежать из Петрограда за границу, чтобы спасти семью: больную мать, маленькую сестру и новорожденного брата. Что ожидает их в чужой стране? Какие испытания приготовила им судьба?

---

Ксения решительно сбежала по лестнице, чтобы присоединиться к отцу. Ей вдруг захотелось увидеть его и удостовериться, что все будет хорошо.

Войдя в кабинет, она увидела, что генерал Осолин читает депешу, свободной рукой массируя затылок. Маленькие очки в золотой оправе придавали ему вид студента. Ксения очень любила отца и абсолютно доверяла ему. Рядом с ним исчезали все сомнения, любая неуверенность. Высокого роста, широкоплечий, с сильными руками, он, казалось, был весь пропитан жизненной силой солнца. Глядя, как резвится на его руках сестренка, Ксения иногда жалела, что стала слишком взрослой для того, чтобы получать звонкие поцелуи в щеку, когда шикарные усы щекочут кожу.

Негромко чертыхнувшись и бросив депешу на журнальный столик, отец заметил приход старшей дочери. Морщины на его лице тут же разгладились. Он снял очки, от которых на носу остались красноватые отпечатки.

— Это ты, голубушка. А я и не слышал, как ты вошла. Ну и как чувствует себя королева праздника?

— А ты? Как себя чувствуешь ты, папа?

Он опустился в кожаное кресло, положив руки на письменный стол, прямо на кучу бумаг. На губах появилась ироническая ухмылка, которая совершенно ему не шла.

— Насколько я помню, мы едем в театр смотреть «Маскарад». Прекрасная ирония вроде… Мне кажется, я живу этим целый день.

— Говорят, что декорации мрачноваты, — заметила Ксения, немного нервничая. — Но все равно постановка обещает быть превосходной. В театре соберется весь свет, даже члены императорской семьи.

Она удивилась своей просительной интонации. Неужели этот несчастный поход в театр имеет такое большое значение? Ксения вспомнила новое платье, сатиновые туфельки, банты, которые вплетут ей в волосы. Считать себя взрослой и в то же время с детской непосредственностью радоваться подобным мелочам?

— С января город просто погряз в праздниках, — расстроенно произнес отец, тоже, наверное, считая, что дочь думает только об увеселениях.

— Это не праздники, а благотворительные мероприятия, папа, — возразила она. — Средства поступают в пользу наших раненых.

— С такими темпами у нас скоро не останется никаких средств, — иронически заметил он. — После поражения под Танненбергом[3], и в особенности этого проклятого отступления в Галиции, мятежи в армии не кончаются.

— Да эти солдаты просто трусы! Ни ты, ни дядя Саша никогда бы не вели себя подобным образом!

— Трусов хватает в любой армии. Это очень распространенное качество. Но вправе ли мы называть трусами людей, которых заставляют воевать всего с десятком патронов на человека? А когда патроны кончаются, вынуждают швырять во врагов камни? Напомню тебе, что в августе четырнадцатого года русские солдаты сражались как герои. Мы жертвовали собой ради французов. Только благодаря нам союзники смогли продержаться в битве на Марне, потому что немцы были вынуждены перебросить часть сил в Восточную Пруссию против наших войск. Теперь эта наша помощь обернулась нам же боком. Не будучи готовы к сильному сопротивлению противника, мы потеряли всю элиту нашей армии. А в следующем году была Галиция… — Взгляд генерала Осолина на несколько минут стал мрачным, задумчивым, а лицо искривилось, как от зубной боли. — У нас не было ни патронов, ни снарядов… Артиллерия бездействовала… В каждом полку потери составили три четверти личного состава. Я сам был свидетелем того, как простые унтер-офицеры поднимали в атаку солдат, которые не ели по трое суток. Война превратилась в бойню, это подтвердит любой мало-мальски достойный офицер. Народ недоволен. Он начинает протестовать и чем дальше, тем сильнее. Мы не можем закрывать на это глаза. И не говори мне, что ты сама этого не замечаешь, как остальные слепцы.

— Все-таки я не верю, что все так серьезно, — с отчаянием заявила Ксения. — Народ всегда протестует и устраивает забастовки. Как в пятом году, когда все кончилось наведением порядка. Теперь у народа есть Дума. Чего еще ему надо?

Генерал строго поглядел на дочь.

— Дума не представляет ни интересы крестьянства, ни интересы рабочих. Это собрание богатых людей. Народ — это уже не та безвольная толпа людей, в слепой вере размахивающих иконками перед царем-батюшкой. Это мужчины и женщины, которые очень трезво стали смотреть на вещи. Они хотят есть и не желают больше отправлять своих детей на отстрел, как кроликов. Хотят мира в самом разгаре войны. Хотят сами владеть землей, хотят… Только Господь знает, чего еще им надо!

— Кто хочет много, обычно не получает ничего.

Федор Сергеевич посмотрел на старшую дочь, стоящую перед ним со скрещенными руками и пылающими щеками. Ее серые глаза метали молнии, длинные волосы растрепались. Он знал, что она горда, иногда слишком, часто может быть непримиримой, но в эти сложные времена черты ее характера являлись хорошей защитой от неопределенности будущего. Она не обладала ни доброжелательностью матери, ни мягкостью младшей Машеньки, которая, когда вырастет, превратится в одно из женских созданий, очень любимых мужчинами, потому что знают: только мужчины смогут их защитить.

А вот Ксения сурова, колка и упряма. Она, без сомнения, из числа тех особ, из-за которых дерутся на дуэлях, которые сводят мужчин с ума, лишают их сна, завоевывают их сердца на всю жизнь, сами оставаясь при этом безжалостными, непокорными и свободными, как степные кочевники где-нибудь на окраинах мира.

Восхищаясь изяществом дочери, ее осанкой, тонкими запястьями, отец испытывал абсурдное желание завернуть эту пленницу внезапно появляющегося гнева (о его причинах он, кажется, догадывался) в пеленки, как маленькую, чтобы таким образом защитить ее от грозного и огромного мира. И неспроста. Размеры бунта росли. На днях разграбили несколько магазинов. Трамваи больше не ходили из-за частых нападений на вагоновожатых и кондукторов. Солдаты стреляли в мятежников, трое были убиты. На мостах пришлось выставить охрану.

Вспомнив о только что прочитанной депеше, Федор Сергеевич почувствовал, как кровь принялась быстрее циркулировать по венам. В этот момент он готов был отдать все, что имел, чтобы только защитить своих дочерей от нелегкой судьбы, ужасов войны, предательства мужчин.

— Сегодня утром он уехал на фронт, — вполголоса произнес генерал Осолин.

Ксения покраснела.

— Ты это о ком?

— Об Игоре.

— Откуда ты знаешь? Он тебе сам сказал? Ты его видел?

— Столкнулся с ним вчера вечером. Он участвовал в большой манифестации на Самсоновском проспекте. Дальновидный молодой человек. Все опасался нападения казаков, хотя даже казаки сейчас настроены к толпе благожелательно. Кстати, он просил поблагодарить тебя за приглашение.

— Мог бы сделать это лично. Жаль, что он так плохо воспитан. Что ж, никто плакать из-за него не будет.

Ксения резко отвернулась и подошла к камину, ругая себя за то, что не сумела в полной мере скрыть разочарование. Понимая, что отец сейчас подбирает слова утешения, она казалась себе ужасно слабой. Только бы он ничего не говорил. Ей понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки и успокоиться.

Игорь Кунин. У него был строгий внимательный взгляд. Короткая военная стрижка не могла скрыть густоту его каштановых волос. Ей почему-то очень нравилось наблюдать за его затылком, когда он играл на пианино, склонив красивую голову над клавишами. Может быть, в тот момент он казался ей и красивым, и беззащитным одновременно. Когда он играл, он как будто одновременно и присутствовал в комнате, и находился далеко от них.

Игорь дружил с дядей Сашей, самым младшим братом матери. Ксения познакомилась с ним в прошлом году, когда друзья, находясь в отпуске, пришли к ним домой с визитом. Молодые люди были приблизительно одного возраста, чуть за двадцать, и она удивилась этой дружбе, потому что между ними было мало общего.

Дядя Саша говорил громко, мог охотиться на диких уток в перерывах между наступлениями на Галицком фронте, не обращая внимания на недовольство начальства, в то время как Игорь был более спокойным, вежливо отвечал на вопросы хозяйки дома, изящно держал чайную чашку, словно боясь разбить ее.

Помучив несколько минут клавиши пианино, помурлыкав, Саша убедил Игоря занять его место.

— Он настоящий виртуоз, — сказал он о своем товарище.

Немного скованно Игорь наклонил голову. Было видно, что ему больше всего хотелось спрятаться за занавеску, но Александр был неумолим.

— Давай, давай, старина. Скоро ты будешь жаловаться на то, что тебе не хватает музыки.

С извиняющейся улыбкой сев перед инструментом, Игорь погладил белые и черные клавиши, словно молясь. И зазвучала музыка.

В тот вечер за столом Ксения и Игорь сидели рядом. Они разговаривали вполголоса, не обращая внимания на других. Девушка была настолько заинтригована, что даже позабыла о смущении, и с тех пор постоянно думала об этом офицере. Они писали друг другу письма: короткие и спешные — ее, более меланхолические — его. Узнав, что ему предстоит очередной отпуск, который совпадает с ее днем рождения, она очень обрадовалась. Теперь он узнает ее в новом качестве — как хозяйку вечера. Она представляла, как, смущаясь, он будет восхищаться ею издалека до тех пор, пока она не снизойдет и первой не приблизится к нему в сверкающем платье. Она выберет его среди многих, и он будет ей за это признателен.