Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

• Название: Путём всея плоти
• Автор: Сэмюель Батлер
• Издательство: Критерион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-901337-14-Х

В серию «Мансарда» войдут книги, на которых рос великий ученый и писатель Мирча Элиаде (1907–1986), авторы, бывшие его открытиями, — его невольные учителя, о каждом из которых он оставил письменные свидетельства.

Сэмюэль Батлер (1835–1902) известен в России исключительно как сочинитель эпатажных афоризмов. Между тем сегодня в списке 20 лучших романов XX века его роман «Путём всея плоти» стоит на восьмом месте. Этот литературный памятник — биография автора, который волновал и волнует умы всех, кто живет интеллектуальными страстями. «Модернист викторианской эпохи», Батлер живописует нам свою судьбу иконоборца, чудака и затворника, позволяющего себе попирать любые авторитеты и выступать с самыми дерзкими гипотезами.

В книгу включены два очерка — два взаимодополняющих мнения о Батлере — Мирчи Элиаде и Бернарда Шоу.

---

Тут её прервал соседский мальчик, посланный к ней за чем-то, иначе никому не известно, на чём и когда она закончила бы свои излияния. Я воспользовался случаем, чтобы бежать, но прежде дал ей пять шиллингов и велел записать мой адрес, потому что сказанное ею меня напугало. Я велел ей, буде она заметит ухудшение в своём постояльце, немедленно прийти и известить меня.

Проходила неделя за неделей, она не являлась, и я решил, что делать больше, чем уже сделал, я не обязан, а лучше всего оставить Эрнеста в покое, потому что мы лишь докучаем друг другу.

Прошло немногим более четырёх месяцев по рукоположении, и эти месяцы не принесли ему ни радости, ни просто удовлетворения. Всю жизнь он прожил в доме священника, и можно было бы ожидать, что он неплохо знает, что такое быть священником. Он и знал — сельским священником; однако он выстроил себе идеал того, каким должен быть священник городской, и делал слабые, неуверенные попытки этому следовать, но у него всё как-то не получалось.

Он жил среди бедняков, но понимал, что узнать их ему не удаётся. Мысль о том, что они сами должны прийти к нему, оказалась ошибочной. Он и впрямь навещал нескольких старых калош, позаботиться о которых попросил его настоятель. Там были старик со старухой, жившие через дом от Эрнеста; был паяльщик по имени Честерфилд; пожилая леди по фамилии Гоувер, слепая и прикованная к постели, которая только жевала и жевала своим бессильным, беззубым ртом, пока Эрнест говорил с нею или читал, а больше ни на что не была способна; был некий мистер Брукс, тряпичник и старьёвщик, на последних стадиях водянки — и ещё с полдюжины подобных. И к чему были все эти посещения? Паяльщик жаждал похвалы и любил одурачить джентльмена, чтобы тот терял время на почёсывание у него за ушком. Миссис Гоувер, нищая старуха, хотела денег, и когда Эрнест дал ей шиллинг из Фонда леди Энн Джонс, она сказала, что это «немного, но ко времени», и всё шамкала и шамкала в знак признательности. Эрнест иногда одаривал её из своего кармана, но, как теперь сам признаётся, даже и половину того, что следовало бы, не давал.

А что он мог ещё сделать для неё хоть минимально полезного? Право, ничего; эпизодические дары в полкроны для миссис Гоувер не могли переродить вселенную, а на меньшее Эрнест не соглашался. Мир расшатался[208], а он, вместо того чтобы ощущать для себя проклятием быть рождённым, чтобы вправить ему суставы, считал себя как раз таким человеком, которому сия работа по плечу, и ему не терпелось за неё взяться, да только он не знал, с чего начать, ибо начало с мистером Честерфилдом и миссис Гоувер не выглядело многообещающим.

А бедняга мистер Брукс — он очень страдал, ужасно, невозможно; ему не нужны были деньги; он хотел умереть и не мог, как мы порой хотим уснуть и не можем. Это не был человек легкомысленный, смерть пугала его, как и должна пугать всякого, кто верит, что все его самые сокровенные мысли скоро станут достоянием гласности. Когда я прочёл Эрнесту описание того, как его отец навещал в Бэттерсби миссис Томпсон, он покраснел и сказал: «Именно это я говорил мистеру Бруксу». Он чувствовал, что его посещенья не только не утешали мистера Брукса, но всё усиливали и усиливали его страх смерти — но что он мог поделать?

Даже Прайер, который служил викарием уже пару лет, лично знал самое большее пару сотен прихожан, и очень мало кого из них навещал на дому; но ведь Прайер в принципе был ярым противником домашних посещений. Какой ничтожной каплей были эти несколько, с кем он и Прайер общались непосредственно, в море тех, до кого ему надо было достучаться и на кого повлиять, если он хотел так или иначе достичь серьёзных результатов. Что говорить, если в приходе[209] было от пятнадцати до двадцати тысяч бедняков, лишь ничтожная часть которых посещала дом молитвы. Небольшая часть ходила в диссидентствующие церкви, было несколько католиков, но подавляющее большинство были практически неверующими и если не открыто враждебными, то, по крайней мере, индифферентными к религии; многие же были открытыми атеистами — последователями Тома Пейна[210], о котором Эрнест только сейчас впервые услышал; впрочем, с такими он никогда не встречался и не общался.

Делает ли он всё, что от него ожидается? Можно отговориться тем, что он делает всё, что делают и другие молодые священники, но это не тот ответ, какой мог бы принять Иисус Христос; ведь и фарисеи делали всё, что делали другие фарисеи. А должно ему пойти по градам и весям и заставлять людей войти. Но делает ли он это? Или они, наоборот, заставляют его оставаться снаружи — по ту сторону, во всяком случае, своих дверей? У него стало появляться нелёгкое чувство, что если не быть начеку, можно очень скоро скатиться к шарлатанству.

Правда, всё это должно измениться, как только он откроет Колледж духовной патологии; впрочем, на «как они это называют? — на бирже ценных бумаг» дела пошли не слишком хорошо. Скорости ради порешили, что Эрнест купит «каких-то штук» больше, чем будет в состоянии за них заплатить, с таким расчётом, что через несколько недель или даже дней они сильно вырастут в цене, и он сможет продать их с колоссальной прибылью; к сожалению, они, как только Эрнест их купил, вместо того, чтобы вырасти в цене, наоборот, упали и упрямо отказывались снова расти; и вот, после нескольких очередных взносов Эрнест запаниковал, ибо прочёл в какой-то газете статью о том, что они упадут ещё гораздо ниже, и вопреки советам Прайера настоял на продаже — с убытком около 500 фунтов. И только он продал — акции пошли вверх, и он понял, какого дурака свалял, и как благоразумен был Прайер, ибо, последуй он его совету, он не потерял бы, а приобрёл. Что ж, век живи — век учись, сказал он себе.

Потом ошибку совершил Прайер. Они купили какие-то акции, и те недели две прелестно росли в цене. Это было поистине счастливое время, ибо к концу двух недель они наверстали потерянные 500 фунтов, да ещё оказались в прибыли фунтов на 300–400. Все лихорадочные мучения тех несчастных шести недель, когда 500 фунтов уплывали из рук, сейчас должны были окупиться с лихвой. Эрнест хотел продавать, чтобы не дать прибыли уйти, но Прайер об этом и слышать не хотел: акции вырастут ещё выше, гораздо выше — и он показал Эрнесту статью в какой-то газете, из которой явствовало, что его ожидания оправданы; и они выросли немного, но очень немного, а потом полетели вниз, вниз, — по полтора пункта сразу, и Эрнест наблюдал, как улетучиваются сначала 300 или 400 фунтов его барыша, потом 500 фунтов, которые он считал отыгранными, и, наконец, ещё 200. Тогда в одной газете напечатали, что эти акции — самое настоящее барахло, хуже которого английскому биржевому сообществу ещё не навязывали, и Эрнест не выдержал и продал, снова вопреки совету Прайера, так что когда акции снова подскочили — а они подскочили очень скоро, — счёт стал два ноль в пользу Прайера.

К такого рода злоключениям Эрнест не привык, и даже заболел от огорчения. Поэтому было решено, что лучше ему вообще не знать о том, что происходит. Прайер — гораздо более деловой человек, чем он, и Прайер сам за всем проследит. Это сильно облегчило жизнь Эрнесту, да и делу пошло, в конце концов, на пользу, ибо, как справедливо отмечал Прайер, успех на бирже — не удел слабонервных, а видя, как нервничает Эрнест, и Прайер начинает нервничать — так, во всяком случае, он сказал. Итак, деньги всё более и более перетекали в руки Прайера. Сам же он не имел ничего, лишь жалование викария и небольшое содержание от отца.

Кое-кто из эрнестовых старых знакомых догадались из его писем, что он творит, и старались делать всё, что могли, чтобы его отговорить, но он совершенно потерял голову, как влюблённый юнец. Узнав, что кто-то из друзей его не одобряет, он тут же порывал с ними, а те, наскучив его эгоцентризмом и возвышенностью замыслов, не очень-то этому и огорчались. Разумеется, о своих спекуляциях он никому не рассказывал — собственно, он даже подумать не мог, что хоть что-нибудь, осуществляемое ради столь благого дела, можно назвать спекуляцией. В Бэттерсби, когда отец убеждал его следить за вакансиями на духовную должность и даже подсказал ему пару весьма выгодных, он всё выставлял возражения да отговорки, всякий раз обещая, впрочем, выполнить отцовскую волю.

Глава LVI

И вот некий трудно поддающийся определению недуг стал исподтишка подтачивать Эрнеста. Я как-то раз наблюдал, как жеребёнок-сосунок пробовал на вкус какие-то совершенно отвратительные помои и никак не мог решить, нравятся они ему или нет. Он явно нуждался в подсказке. Если бы его мать видела, чем он занимается, она тут же вправила бы ему мозги, и с того самого момента, когда ему сказали бы, что то, что он ест, — это мерзость, он сразу же распознал бы это как именно мерзость и больше бы никогда в подсказке не нуждался; но самому справиться с ситуацией ему было не под силу; без помощи со стороны жеребёнок не мог решить для себя, нравится ли ему то, что он ест, или нет. Думаю, что он со временем сумел бы это распознать, но потратил бы впустую много времени и усилий, которые мог бы сэкономить ему один материнский взгляд; так сусло забродит со временем и само по себе, но оно забродит гораздо скорее, если добавить в него немного дрожжей. В понимании того, что доставляет нам удовольствие, мы все похожи на сусло и без помощи со стороны можем забродить лишь с трудом и очень нескоро.