Чеслав Милош - Азбука

• Название: Азбука
• Автор: Чеслав Милош
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89059-222-4

Интеллектуальная биография великого польского поэта Чеслава Милоша (1911–2004), лауреата Нобелевской премии, праведника мира, написана в форме энциклопедического словаря. Он включает в себя портреты поэтов, философов, художников, людей науки и искусства; раздумья об этических категориях и философских понятиях (Знание, Вера, Язык, Время, Сосуществование и многое другое); зарисовки городов и стран — всё самое важное в истории многострадального XX века.

На русский язык книга переведена впервые.

Возрастные ограничения: 16+

---

Кшиштофа Бачинского я навещал во время немецкой оккупации в их (его и матери — отца уже не было в живых) варшавской квартире. Он дал мне стихи для антологии. Помню, как он принимал меня лежа, — его мучила астма. Его утонченность и бледность вызывали в памяти образ Марселя Пруста в обитой пробкой комнате. Среди молодых сверстников он не поддерживал ни группу «Искусство и народ»[99], ни ее противника Тадеуша Боровского[100] и издавал собственный журнальчик «Дрога»[101]. Тогда я не отдавал себе отчета в эволюции, которую он успел пройти в школьные годы. Некоторое время он считал себя марксистом-троцкистом. В гимназии Батория с ним учился Константы Еленский, который описал драку, вызванную насмешками класса над Рысеком Быховским, евреем: «Из тридцати с лишним учеников только пятеро дрались на нашей стороне — в их числе Кшиштоф Бачинский». Кстати говоря, став в Англии летчиком, Быховский отправил жившему в Нью-Йорке отцу письмо о неисправимом антисемитизме поляков и своем решении не возвращаться в Польшу, если он уцелеет на войне. Вскоре после этого его самолет был сбит в небе над Кельном, и он погиб.

Превращение Бачинского из опекаемого матерью астматика в солдата — поразительный триумф воли: «…любовница моя зовется волей». Наверное, воле помогли и семейные традиции отца-легионера, сражавшегося в битве на реке Стоход[102]. Об этом превращении писали критики, воздавая честь героическому поэту-бойцу. Однако другой конфликт, с которым должна была справиться его воля, критики обходят молчанием. Мать Бачинского, урожденная Зеленчик, была родом из известной полонизированной еврейской семьи. Ядвига Зеленчик, кажется, кузина Кшиштофа, учившаяся со мной в Вильно на юридическом, прославилась, выиграв конкурс красноречия. Стало быть, Кшиштоф был по матери евреем, а по некоторым сведениям (хотя здесь мне недостает подробностей), его отец тоже поменял фамилию. Так или иначе, он должен был прекрасно осознавать, что его место в гетто, и это ставило перед ним неразрешимую проблему солидарности. Вне всякого сомнения, осознавал он и то, что, несмотря на боевое содружество, в среде ровесников из Армии Крайовой скрыта та же пропорция, что и в школьной драке: пятеро против тридцати с лишним, а среди этих пятерых — только два-три не-еврея.

Наследник польской романтической поэзии (прежде всего Словацкого), он совершенно сознательно приносил себя в жертву родине, зная при этом, что родина его не хочет. Более того, он чувствовал, что народ, с которым его объединяют не только узы крови, но и история нескольких тысячелетий, — это еврейский народ в гетто. Некоторые стихи явно свидетельствуют об этом, хотя, учитывая экзистенциальные проблемы Бачинского, его поэзия могла бы обнажить их больше. Романтический тон ложился на полосы светлого самосознания как темный налет.

Бенд

Огромные сосны, голубое небо, бегущие с гор чистые ручьи, где-то высоко — снега Каскадного хребта. Такая картина всегда предстает передо мной, когда я думаю об этом городке среди лесов штата Орегон — собственно, на краю лесов, которые тянутся в сторону океана, в то время как на востоке простираются обширные сухие и местами пустынные земли.

Через Бенд всегда проезжаешь по дороге на север — в штат Вашингтон и в Скалистые горы Канады. Или в более близкие места — например, в индейскую резервацию близ Хот-Спрингс. Там действительно есть горячие источники. Белый человек, как всегда, оставил индейскому племени бесплодные холмы, где растут только мескитовые деревца. Однако случилось так, что доктор из близлежащего городка посоветовал индейцам, как можно использовать горячие источники на их территории. Они построили гостиницу, бассейны, посадили деревья — прекрасный оазис посреди пустыни, работа и доход для всего племени.

Для меня Бенд (и упомянутый индейский центр Канита) — это еще и мысль о счастливых минутах, которые мы не ценим, поскольку в глубине всегда таится какая-то тревога. А потом мы перебираем нанизанные на нитку хорошие и плохие мгновения, пытаясь отделить одни от других.

Бенцион, Ханна

Родом из Рейхберга[103] (Либерца) в Чехии. Как-то раз на вопрос, знает ли она чешский, Ханна ответила: «Чешский? Прислуга говорила по-чешски». Училась она в Вене, в 1925 году защитила диссертацию о Томасе Манне. Войну вместе с мужем, переводчиком с немецкого, пережила на ферме в Дордони. Троцкистские связи (она лично знала Троцкого). Руководительница парижского бюро International Rescue Committee[104]. Ко мне поначалу относилась с недоверием — говорят, я производил плохое впечатление. В дальнейшем воспылала к нам любовью и каждое воскресенье приезжала в Бри[105], а затем и в Монжерон[106]. Бесконечная трескотня на двух языках — ее английский был так же хорош, как французский. Она была послана нам Провидением: благодаря ей Буттингеры[107] дали нам беспроцентную ссуду на покупку дома.

Беркли

Когда в 1948 году мне довелось побывать в Сан-Франциско, я еще не знал, что по другую сторону залива находится город, в котором мне суждено прожить дольше, чем где бы то ни было, и в этом отношении с ним не сможет сравниться даже Вильно моих школьных и студенческих лет. От посещения Сан-Франциско я был в восторге, но как от другой планеты — мне бы и в голову не пришло там поселиться. И все же, несмотря на тот первый приезд, в 1960 году, когда я согласился там преподавать, мои представления о Беркли оказались ложными. Я думал, что город лежит на берегу залива — какое там: бетон на свалках, суша, вырванная у моря ради выгоды, мокрые пустыри, рядом кварталы фабрик и складов, дальше район негритянского гетто и только выше — город белых. Я думал, пляжи и бассейны — какое там: ни крупинки песка, а вода слишком грязная и холодная — здесь берега Тихого океана омывает холодное течение. Вид из верхнего Беркли на залив, острова и городские небоскребы великолепный, но совершенно лунный — как экстракт американских пространств и отчужденности человека. Я попал туда, чтобы терпеть, а не любить. Одновременно мне пришли два предложения — из Беркли и Индианского университета в Блумингтоне. Если бы я выбрал Индиану, то, возможно, мне было бы легче обрести гармонию с тамошней природой. Тем не менее хотел я того или нет, пейзажи Калифорнии срослись у меня с пейзажами Литвы.

Бжозовский, Станислав

Никто не может поверить, когда я говорю, что свою фанатическую, прямо-таки ждановскую статью «Бульон из гвоздей»[108] я написал не под влиянием коммунистической пропаганды, а после прочтения Бжозовского. В самом деле, в Бжозовском было столько всего, что он мог действовать на человека по-разному — в том числе и вновь обратить в польскость, как Юзя Чапского[109]. Был в нем и «сон приговоренной к бездействию нагайки», как сказал Кароль Ижиковский[110]. В то время, читая «Волшебную гору» Манна, я был на стороне фанатичного тоталитариста Нафты, и яростный Бжозовский был для меня как нельзя кстати.

Биографии

Разумеется, все биографии лгут — не исключая и моей, если читателю вздумается воссоздать ее на основе этой азбуки. Лгут, ибо их главы соединяются друг с другом, исходя из некоей заранее принятой концепции, в то время как на самом деле они соединялись совсем по-другому, хоть никто и не знает, как именно. Впрочем, точно так же лгут и автобиографии — ведь, чтобы понять все взаимосвязи, человек, пишущий о своей жизни, должен смотреть на нее глазами Бога.

Биографии — как раковины, из которых можно узнать очень немногое о живших в них моллюсках. Даже моя биография, дополненная литературным наследием, вызывает у меня ощущение, будто я оставляю после себя пустую скорлупу.

Ценность биографий лишь в том, что они позволяют хоть как-то воссоздать эпоху, на которую пришлась та или иная жизнь.

Биология

Самая демоническая из всех наук, подрывающая нашу веру в высшее предназначение человека. Эту науку должны были изобрести манихеи, считавшие, что мир создал злой демиург, однако появилась биология значительно позже. Занимается она, как подсказывает само название, жизнью, то есть в первую очередь питанием организмов, одни из которых поглощают другие. Природа состоит из пожирающих и пожираемых, natura devorans и natura devorata. Главная отправная точка здесь — борьба и выживание сильных и гибель слабых. Возведение на пьедестал силы — вот самая дьявольская примесь к биологическим открытиям, и не надо никакой философии, чтобы сделать из научных данных пессимистические выводы.

Выживание самых приспособленных называется естественным отбором и должно объяснять появление и гибель видов. Тем самым открывается бездна времени: прошлое земли, оцениваемое Библией менее чем в шесть тысяч лет, простирается назад на миллионы и миллионы лет существования живых организмов, которые рождаются и умирают без составляющего нашу гордость сознания. Впрочем, наш вид включен в эволюционную цепочку, и человеческое сознание отличается от ума самых родственных нам млекопитающих лишь степенью.