Кристоф Оно-ди-Био - Бездна

• Название: Бездна
• Автор: Кристоф Оно-ди-Био
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-699-1

За этот роман Кристоф Оно-ди-Био, французский писатель и журналист родом из Нормандии, получил две престижнейшие французские премии по литературе – Гран-при Французской академии и премию Ренодо. «Бездна» – это и детектив, и любовная история, и философская притча, настолько роман многослоен и глубок. Но прежде всего это классический французский экзистенциальный роман – о смысле бытия, о пограничности человеческого существования и человеческой сути.

В качестве журналиста Сезар объездил весь мир, видел страшные разрушения, смотрел в глаза смерти, наблюдал блеск и тщету светского общества. Он устал от мира и от его гибельной суетности. Но однажды он встретил Пас – загадочную, страстную и неукротимую испанку, задыхающуюся в старой Европе, обратившуюся в один большой музей. И жизнь его вновь наполнилась смыслом. До тех пор, пока ему не сообщили, что на пустынном аравийском берегу найдено тело женщины, похожей на его Пас. Почему она оказалась там? Что или кого искала там, где нет людей? Почему бежала от цивилизации? Пытаясь постичь загадку своей жены, Сезар распутывает историю их отношений, заглядывает в бездну, на краю которой стояла Пас, надеясь увидеть там ответы.

«Бездна» – роман о закате европейской цивилизации, о жажде свежего ветра, о стремлении человека слиться с вечностью.

---

С чего же начать? День клонился к вечеру. Солнце погружалось в океан, просоленный воздух щекотал мне ноздри. Все было хорошо. Я шел по приморскому бульвару, выложенному плиткой. Тебе доведется произвести этот эксперимент, милый Эктор, когда ты будешь искать девушку в незнакомом городе, не имея никаких ориентиров, но нюхом чуя, что она здесь, ибо она – дочь этого города. Ты это чуешь, но одновременно тебя мучает страх, что ты можешь пройти мимо, даже слегка задеть ее на ходу и – не увидеть. И тогда ты, как я, обратишься в пса, который зализывает свои раны, чтобы умерить боль, и будешь, как я, беззвучно молить духов, чтобы они просветили тебя. Kairos. Kairos – вот что я твердил на ходу.

Мамаши катили коляски с младенцами. Пожилые астурийцы забрасывали в волны удочки с извивающимся песчаным червяком на конце лески. Детишки носились с тающим мороженым в руках, подростки отправляли эсэмэски со своих навороченных смартфонов. Послать эсэмэску – новый универсальный жест. Отличительный признак человеческого существа. Молодежь 1968 года[38], ввергнувшая нас в долги, победила: людям больше нечего друг другу сказать, но они «общаются». Фейсбук забит группами по интересам – «Я люблю чипсы» или «Я не люблю евреев», и большой разницы между ними нет.

Я вздохнул. Мне хотелось воздуха. Я бога молил, чтобы она возникла из летнего тумана, вздымавшегося впереди. Но ее не было. Я дошел до самого знаменитого места для серфинга на побережье, называемого «El Mongol», где гигантские волны разбивались о стену психиатрической лечебницы, выходившую к морю. Интересно, подумал я, неужели грохот воды, раздающийся каждые тридцать секунд, способствует успокоению больных мозгов?

Я остановился, чтобы полюбоваться морем. Бульвар был огорожен красивым, безупречно белым барьером на столбиках, через каждый метр на нем красовался герб города Хихона с изображением короля Пелайо.

На его щите был изображен тот самый крест с подвешенными к нему буквами альфа и омега. Знаменитый крест Ангелов, который Антон продемонстрировал мне на фото, изображавшем Пас со спины. А впрочем, точно ли это была она? И к чему было татуировать этот крест, относившийся к былым религиозным битвам? Я читал, что король Пелайо изгнал неверных после того, как в одном из горных астурийских гротов ему явилась Богоматерь. Может, она была ревностной патриоткой своего края, желавшей иметь дело только с астурийцем? От запаха йода – или «риохи» – у меня кружилась голова.

Я хотел есть и пить. После «риохи» – правду сказать, не вполне астурийской – пора было перейти к сидру, и я зашагал прочь от моря, к центру города, чувствуя, как властный аромат сидра берет верх над йодом.

Любить Пас

Я хотел есть и пить, и я верил в мою звезду. Я расположился в ресторане «La Galana», наполовину каменном, наполовину деревянном здании. Девушка с посверкивающей в ноздре сережкой принялась таскать на мой стол бесчисленные tapas[39], одна аппетитнее другой; в основном морепродукты: Anchoas des Cantabrico; chopa a la sidra con almejas; arroz con pixin; calamares fritos[40]. Впрочем, попадались и сухопутные – jamon iberico cortado a cuchillo cecina de Leon[41]. Вообще-то выражение «национальные блюда» полагается презирать. Но, пока оно существует, мы можем быть уверены, что мир вокруг нас еще сохранил свое многообразие.

Я рассматривал девушку – конечно, не забывая при этом о Пас; рассматривал во все глаза, без намека на похоть, просто желая исцелить душу ее красотой, и начинал убеждаться, что этот народ действительно красив. Потом, оставив море по правую сторону, поднялся к Cimadevilla – вершине города. Мне нравилось это слово – cimadevilla, напоминавшее о том, что город не джунгли, что он подобен гигантскому дереву с мощным стволом, с двойной системой ветвей и корней. В отношении Хихона у меня не было никаких сомнений насчет породы этого дерева – яблоня, конечно яблоня. Аромат ее плодов так победно заполнял ноздри, что кружилась голова.

Я был не в Испании, я был в Астурии. Открыв дверь какой-то sidreria, я вошел. Внутри было полно народу, посетители галдели на весь зал, возя ногами по деревянным опилкам. Ими был засыпан весь пол – видимо, чтобы поглощать запах яблочного спирта. Официант наливал сидр, воздев бутылку над головой горлышком вниз, так что мощная струя низвергалась в подставленный широкий стакан с полутораметровой высоты. Половина сидра проливалась на опилки, вторую, пенящуюся в стакане, клиент тут же заглатывал, и операцию повторяли для следующего клиента. Наливая в тот же стакан. Я спросил официанта, в чем смысл этого фокуса. Он объяснил, что здешний сидр не пенится и это единственный способ обогатить его кислородом. Эта сидровая тавромахия[42]была не лишена своеобразного изящества: я с большим интересом наблюдал, как бутылки переворачиваются в воздухе вверх дном, чтобы выпустить в кружку струю золотистого напитка. И еще я узнал, что такой стакан называется culin – донышко[43].

Я вышел из ресторана слегка охмелевшим. И очутился на маленькой оживленной площади в форме амфитеатра; на ее уступах кучковалась молодежь. Culin переходил из рук в руки. Девушки и парни смеялись, курили, целовались. Я прислонился к стене, сложенной из древних камней. Я был счастлив. Я думал о Фирме, об этом храме информации, куда потоками стекались новости, все более тревожные, если они приходили из Брюсселя и пророчили близкий конец света. И убеждал себя, что, может, Европа и впрямь на последнем издыхании, но все же у нее в запасе еще осталась жизнь со всеми ее сокровищами. Цивилизация.

Я был счастлив. Вернувшись в ресторан, я протиснулся сквозь жизнерадостную толпу девушек с темными, голубыми или зелеными глазами и громкоголосых парней с кольцами в ушах, схватил бутылку сидра, стакан и вышел со своей добычей обратно на площадь. Там я попытался наполнить стакан, но мне это плохо удалось – половина сидра вылилась на землю. Да и бог с ним! Мне все равно было хорошо. Я улыбнулся звездам, сиявшим на черном бархате астурийской ночи, и тут услышал свое имя. Я обернулся и увидел ее.

Она протягивала мне culin.

Она.

Пас.

Представляю, как ты, Эктор, слушаешь меня и говоришь: слишком уж все легко получилось, таких случайностей не бывает. Но при чем здесь случай? Я приехал сюда, в этот город, прекрасно зная, что она здесь. Та к ли уж невероятна была наша встреча?

– А я думала, ты шутил тогда, в отеле, – сказала она, пристально глядя мне в глаза.

Я осушил до дна ее culin. Она пришла сюда с друзьями. С девушками – красивыми, но не такими красивыми, как она сама. И с парнями, которые уставились на меня – одни с любопытством, другие враждебно.

– Ну, как твой репортаж, продвигается?

На самом деле я еще не описал как следует ее беспощадный взгляд, хотя он поразил меня уже при первой нашей встрече. Взгляд, в котором сверкали стальные отблески, словно под ее длинными шелковистыми ресницами скрывалась пара кинжалов.

У тебя точно такие же ресницы, мой Эктор, и я не могу смотреть на них без дрожи.

А еще я не описал ее пухлые сочные губы, ее скулы с крошечными родинками, такими отчетливыми на матовой коже, и круглый вздернутый носик, мягкие очертания которого противоречили острому подбородку. Зато я уже говорил о ее густой гриве, такой черной, что она отсвечивала синевой. Наука утверждает, что черное поглощает свет. А мне плевать, отвечает женщина. Впрочем, тем вечером никакой гривы и в помине не было, вся масса блестящих черных прядей была забрана в тугой пучок, какие носят танцовщицы. И только одна прядь выбилась на волю, лаская шею, наверное, такую же просоленную, как и волосы. Она только что вышла из воды. Всякий раз, как я ее видел, она выходила из воды. Это был знак судьбы.

В широком вырезе ее темно-синего платья виднелись бретельки купальника.

Я вытер с губ пену от сидра.

– Да, похоже, мой репортаж продвигается.

Она усмехнулась, явно не поддавшись на обман, и представила меня как «французского друга». Это мне понравилось: с такой рекомендацией я выглядел единственным в своем роде. Потом она сказала, что рада меня видеть, – не помню, чтобы за последние пять лет меня что-нибудь так обрадовало. Компания собиралась на какой-то концерт, и она спросила, не хочу ли я их сопровождать. Я ответил: «Con mucho gusto»[44], и это ее рассмешило.

Я нес ее пляжную сумку. В «Лютеции» от нее пахло хлоркой. Здесь она благоухала йодом.

В машине, которую на сумасшедшей скорости вел один из ее друзей, я все время ощущал жар ее ног, вплотную притиснутых к моим узким джинсам.

Не стану описывать тебе ее друзей – я с ними почти не говорил. О концерте тоже говорить не буду. Там выступала группа, которую я обожаю и назову, быть может, в самом конце этого романа, не предназначенного для публикации. На самом деле я не думаю, что наше время возможно описать в форме романа. Сейчас от любого повествования требуется краткость: современный мир, постоянно прерываемый получением эсэмэсок или мэйлов, не способен что-либо поведать медленно и связно. Его единственная типичная черта – прерывистость.