Габи Шёнтан - Мадам Казанова

• Название: Мадам Казанова
• Автор: Габи Шёнтан
• Издательство: Локид
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-320-00062-6

Роман Габи фон Шёнтан «Мадам Казанова» предназначен читателю, сохранившему верность магическому образу великого честолюбца и великого полководца Наполеона, способного и спустя полтора века вызывать в женском сердце невольный трепет. Реальные события здесь щедро приправлены выдумкой, реальные исторические лица перемешаны с вымышленными персонажами, точно колода карт в руках искусного игрока. А любая игра всегда таит в себе неожиданные ходы, драматические повороты, непредвиденную развязку. Так что, чтение такого увлекательного романа, как этот — тоже своего рода азартная игра, маленькая передышка в однообразной череде дней.

---

Прошли осенние моросящие дожди, наступили зимние холода, от которых у прохожих замерзали пальцы и краснели носы. Ладу был вдовцом, однако в его квартире над булочной было уютно и царил образцовый порядок. В его хозяйстве постоянно имелись согревающие напитки, а под прилавком, хотя он торговал исключительно хлебом и булочками, стоял особый ящик, в котором к услугам немногих избранных всегда был свежий запас медовых пряников, сахарного печенья и миндальных орехов. Нам с Морисом разрешалось лакомиться всем этим сколько душе угодно.

Постепенно у нас образовалось что-то вроде «семьи»; наши беседы стали по-настоящему откровенными, и передо мной понемногу приоткрылась тайна Мориса. Оказалось, что Ладу — убежденный антиреволюционер. Внешне он просто жил и торговал, не вызывая ни у кого никаких подозрений, однако на самом деле боролся с новым режимом и всячески помогал тем, кто подвергался преследованиям. Одним из таких преследуемых режимом и был Морис, которого приходилось прятать и укрывать от внимания посторонних. Каждый раз, когда на улице раздавалось громыхание той зловещей повозки, Морис и Ладу удалялись в заднюю комнату молиться за несчастных мучеников. После этого Морис ходил с покрасневшими глазами, еще более потерянный и неловкий, чем всегда. Я не переставала удивляться его знаниям и хорошим манерам, испытывая к нему жалость, которая вскоре переросла в нежность и духовную близость.

Когда Морис впервые поцеловал меня — торопливый, по-братски легкий поцелуй в щеку, — у меня мелькнула мысль, что я все же могу, пожалуй, изменить Наполеону. Я ласково провела рукой по густым и светлым волосам Мориса и заметила в его глазах то же самое обожание, что так часто наблюдала в глазах Малышки. На его покрытой юношеским пушком шее висела тонкая золотая цепочка. Я шутливо потянула за нее, и в разрезе ворота его рубашки показалось вдруг подвешенное к цепочке кольцо с гербовой печаткой.

Когда Морис увидел, что я держу на ладони кольцо, его лицо побелело как полотно, а глаза приобрели неестественно темный оттенок. Кольцо с печаткой хранило теплоту его тела.

— Не выдавай меня, Феличина, — пробормотал он, запинаясь. — Я не хочу умирать.

— Ты что, с ума сошел?! — воскликнула я. — Чтобы я выдала тебя?! Да как ты мог такое подумать?! Я не предаю друзей. — Морис дрожал всем телом. — Разве мы не друзья, Морис? — спросила я, поглаживая его, как обычно гладила Малышку.

Морис повесил голову.

— Я — маркиз де Монкур. Последний в роду. Вся моя семья уничтожена. Ты сама видела, как убивали мою сестру. Малышка принадлежала ей. И эта собака едва не выдала меня в тот раз.

По его щеке побежала слеза и упала мне на руку. Глубоко тронутая, я обняла Мориса, а он уткнулся лицом в мое плечо. Слова рвались из него наружу:

— Ладу был поваром в доме моего отца. Ему был известен тайный подземный ход из кухни на ферму, он спас меня в последнюю минуту. С тех пор я влачу здесь жалкое существование — я стал обузой для него и для себя самого. Меня убивает страх, но я безумно хочу жить. — Он теснее прижался ко мне. — Я еще так молод, — прошептал он, — я хочу жить и любить. Хочу узнать любовь, прежде чем умру. Я сойду с ума, думая об этой гильотине! — Морис зарыдал. — Пускай я трус, но я хочу жить.

Его слова надрывали мне душу. Я стала целовать его щеки, глаза, лихорадочно горячий лоб, дрожащие губы.

— Ты обязательно будешь жить, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. — Это безумие не может продолжаться вечно. Жизнь переменится к лучшему, и все вокруг снова станет прекрасным, обещаю тебе. Я буду помогать тебе, чем только смогу.

Давая это обещание, я тотчас же усомнилась в том, что смогу сдержать его. Если Наполеон вскоре приедет, он вряд ли сумеет правильно понять мою дружбу с маркизом, который считается врагом нации из-за своего благородного происхождения. И вряд ли Наполеон, как революционер, сможет одобрить то, что я обещала помочь врагу дожить до прекрасной жизни.

Однако в тот момент я менее всего думала о Наполеоне и о революции. Страдающее человеческое существо хотело найти покой и утешение в моих объятиях, и ради этого я готова была пообещать ему тогда хоть звезду с неба.

Все время, пока я знала Наполеона, мне приходилось ждать его, стремиться к нему, надеяться на его приезд. А теперь, когда я, наоборот, рассчитывала на его отсутствие, собираясь воспользоваться им в своих целях, ход событий помог Наполеону вернуться домой раньше, чем я ожидала. Где-то в середине декабря революционные войска штурмом взяли Тулон, после чего англичане и их союзники — Испания, Пьемонт и Сардиния — поняли, что игра проиграна. Своя собственная безопасность оказалась для них важнее судьбы французских роялистов, а потому они отказались от занимаемых позиций и отозвали свои военные корабли.

В Тулоне «дело народа» успешно продвигалось. Преступлением, караемым смертью, считалось уже не только иметь умеренные политические взгляды — небезопасным стало теперь даже равнодушное отношение к революции. Для разрушения Тулона в город привезли двенадцать тысяч рабочих из прилегающих районов. Таким образом, были разгромлены целые городские кварталы. Выпущенные из тюрем уголовники рыскали по улицам, томимые жаждой мести. Любой «республиканец» имел право задерживать и уничтожать всех подозрительных. Установленная на рыночной площади гильотина принялась безостановочно рубить головы солдатам и горожанам, женщинам и детям; казни не избежал даже один восьмидесятилетний старик, которого пришлось поднимать на эшафот вместе со стулом. Кровь текла рекой. Наполеон писал в своем письме:

Я с ужасом наблюдаю это зрелище. В городе идут грабежи, и никто этого не запрещает, поскольку ограбленные боятся сопротивляться или даже пожаловаться. Всем горожанам приказали собраться на главной площади. В толпе оказалось много патриотов, которые объявили, что их подвергали когда-то преследованиям. Когда их попросили указать на этих врагов революции, каждый из них отыскал своих личных врагов или кредиторов. И последних тут же хватали и казнили. Продолжалось все несколько дней. Так была утолена всеобщая жажда к мщению.

Я перечитывала это письмо и никак не могла понять Наполеона. Как можно было «с ужасом наблюдать это зрелище» и ничего не предпринимать, чтобы остановить этот кошмар? Как мог он служить делу, которое считал праведным, и мириться с несправедливостью? Разумеется, его участие в этом деле не осталось незамеченным. Он проявил себя в битве за Тулон, добился наконец успеха и был удостоен звания генерала.

Поступавшие из Тулона сообщения произвели на обитателей булочной-пекарни угнетающее впечатление. Ладу колотил тесто так, словно перед ним были революционеры.

— Звери! — кричал он. — Дьяволы в человеческом обличье! Мне и в самом деле хочется запечь в хлебе мышьяк и потравить этих мерзавцев. — Ладу говорил, размахивая в воздухе облепленными тестом руками. — Морис не должен выходить из своей комнаты. Если кто-нибудь спросит, он уехал из города к своей матери. Феличина, ты будешь относить ему пищу. Только не подходи к окну, и пусть он тоже не подходит. Если кто придет, зови меня. Смотри, не открывай дверь сама. Мы все рискуем теперь жизнью.

Морис лежал на кровати, уставившись в потолок. Я поставила поднос с едой на столик у кровати.

— Все бесполезно, — произнес он. — От них не уйти. Это все равно что получить жизнь взаймы. Я уже ни во что больше не верю. — Он закрыл глаза в изнеможении. — Самого Бога уже нет. Ушел в бесконечность и предоставил нас страшной участи, отдал мир на растерзание.

Лицо Мориса покрыла серая бледность, его тонкие губы побелели. Я подошла, нагнулась и поцеловала его. Это был нежный поцелуй, но, как только наши губы соприкоснулись, он превратился в страстное, жадное проявление жизни. Морис обнял меня. Он целовал меня с отчаянием, так, словно я могла дать ему безопасность и уверенность в том, что он будет жить. От его объятий по моему телу пробежала горячая волна, в жилах заволновалась кровь; моя кожа остро ощущала каждое его прикосновение. Меня охватило страстное желание. Не знаю, какой мужчина пробудил во мне это страстное влечение, но помню, что в тот раз я уже была готова поддаться искушению.

Голос Ладу, донесшийся снизу, из булочной, привел меня в чувство. Он громко и настойчиво звал меня. Я отстранилась от Мориса, привела в порядок платье, поправила волосы. Морис смотрел на меня сияющими глазами. Его губы раскраснелись от поцелуев. Он счастливо улыбался.

— Я люблю тебя, Феличина, — сказал он шепотом. — Ты моя надежда и моя жизнь. Ради тебя и рядом с тобой я смогу пройти через что угодно.

Я молчала, смущенная. Теперь, когда я оторвалась от его губ и освободилась от своих эмоций, он снова стал для меня просто Морисом, которому я сочувствовала и хотела помочь.