Майя Тобоева - Дева гор

• Название: Дева гор
• Автор: Майя Тобоева
• Жанр: Фэнтези

«„Та кама амаки…“ Что это значит, мама не объяснила, а Эйки часто повторяла про себя непонятные слова: пока она помнит их, мамины птицы будут прилетать к ней…»

Эйки — дочь горного углежога и загадочной пришлой рыбачки, чужая среди чужих и в родном селе, и в городе, и в монастыре. Она живет в скупом на радости, суровом и грозном мире, где с нежностью соседствует горе, а за любовью ходит беда, и никак не отделить одно от другого.

Подходит читателям 13 лет.

---

— Интересно, кто и с чем к нам еще пожалует, — проворчала Эйки. — Наверное, жрицы-невесты со своими чашами…

— Ты что! — ужаснулась Дили. — Это же священные чаши! К ним никто не должен прикасаться, кроме жриц-невест. На них заклятия!

— Ну… я ведь не знала…

— Вот и не молола бы языком понапрасну!

— Кто бы говорил!

Дили открыла рот, но, подумав, закрыла, а через какое-то время спросила шепотом:

— На твоем амулете… тоже заклятия?

— Нет. Наверное… Я не знаю. Его мне мама дала. Перед тем, как… уйти.

Еще никогда и ни с кем не говорила она о матери. Дили удивленно смотрела на нее:

— Уйти? Куда?

— Не знаю.

Дили округлила глаза:

— Она ушла… Бросила тебя?

— Не бросила. Просто ушла.

— Так вот почему они кормили птиц… Сюда берут только тех, у кого есть отец и мать. А когда решали насчет тебя, священным птицам зерен насыпали и смотрели: будут клевать или нет. Они все склевали, до последнего зернышка.

— Лучше бы не клевали. Тогда бы меня сюда не взяли, и я вернулась бы к отцу.

Дили посмотрела на нее долгим взглядом:

— Ты плакала в храме. А это значит, что жрицы не ошиблись, выбрав тебя.

— Но ты тоже плакала!

— Я… я тогда просто представила, что меня оставили одну в колодце. И вспомнила, как дразнили: «Зубы, как у зайца, зубы, как у зайца…» А ты плакала по-настоящему. Я видела…

Изо дня в день, стоя за длинным столом, на котором были разложены высушенные растения, девочки повторяли нараспев:

— Трава килин отпугивает нечисть. Хатис изгоняет лихорадку и унимает ломоту в костях, нуттук выводит лишаи, улуга исцеляет раны и ожоги…

А матушка Ниргисин, прохаживаясь взад-вперед, наставляла:

— У всех, имеющих корни, — свое предназначение. Красивые созданы радовать взгляд, вся их сила в красоту уходит, в нашем деле они без пользы. Те же, что с виду невзрачны, таят в себе силу великую, только нужно уметь их распознать, а для этого надо видеть руками, слышать сердцем…

— Потому она нас по рукам и не бьет, — шепнула Дили, которую даже угроза отмывать котлы не могла заставить замолчать.

Матушка Ниргисин неплохо справлялась и без розог — устремив на болтушек взгляд, предвещавший мытье не одного котла, она ровным голосом продолжила:

— Бывают травы от одной хвори, бывают — от семи, а бывают — от сорока. Иную траву можно срезать только серпом, другую — собирать в рукавицах, а бывают и такие, что лишь сам недужный должен принести по вашей указке…

Будто утята за уткой, ходили они за матушкой Ниргисин в дом на внешнем дворе, где травницы принимали хворых: обмакивая в целебный отвар чистую холстину, прикладывали ее к ране или язве, а иногда жгли кору, а золой присыпали больное место. В нулуровой роще смотрели, как наставница проводит обряд испрашивания у земли, неба и священных деревьев помощи перед тем, как с молитвой сорвать несколько листьев, взять немного коры, собрать земли у корней.

— Унимая кровь, помните: нужна кора, снятая сверху вниз. Снятая снизу вверх окажет обратное действие…

— Как это все можно запомнить? — вздыхала Дили.

А по весне началась настоящая учеба: они вышли в поле.

В тот день их подняли раньше обычного, и после обряда омовения, одевшись в чистое, вышли они за внутренние ворота, а впереди медленно распахивались внешние…

Спускаясь по ступеням, Эйки замедлила шаг, вспоминая тот день, когда впервые поднялась вслед за жрицами по этой лестнице — и тогда, и сейчас ее сердце выстукивало: «Домой… Домой…» На волю. К отцу…

— Что ты там шепчешь? — шепнула Дили.

— Заговор повторяю.

Отойдя от мадана, по сигналу матушки Ниргисин девочки легли ничком на землю, бормоча: «Небо-отец, Земля-мать, напитали вы травы живительной силой… Окажите нам милость великую, поделитесь дарами своими…» Запах влажной, очнувшейся от долгого зимнего сна земли бил в ноздри, первая весенняя трава, не согретая еще лучами рассветного солнца, холодила губы, щекотала их. Рядом сдавленно чихнула Дили, а матушка Ниргисин, обходя все еще лежащих на земле учениц, останавливалась перед каждой, произнося одно-единственное слово: «Хатис…», «Улуга…»

Получив свои задания, они разбежались в разные стороны, памятуя о том, что при сборе трав рядом никого быть не должно.

Впервые с той памятной ночи в колодце оказавшись в одиночестве, Эйки долго смотрела на уходящую в горы дорогу: здесь не надо было ни от кого таиться, — она наконец-то была наедине со своими думами.

…Мама когда-то придумала для нее забаву: перебросив веревку через толстую нижнюю ветку росшего возле их дома нулура, концы привязала к ручкам большой корзины, куда сажала ее, и раскачивала взад-вперед, а когда отец выхватывал ее из «гнездышка» и подбрасывал высоко-высоко, мама смотрела на них и смеялась…

После ее исчезновения Эйки целыми днями просиживала в той старой корзине. Почему-то казалось: когда она снова взлетит в ней вверх, все вернется — мамин смех, искорки света в ее глазах и ощущение безграничного, никогда не кончающегося счастья. Как-то раз Эйки даже попросила отца: «Покачай меня», а он на нее накричал, ушел, хлопнув дверью, и вернулся ночью пьяный…

Траву килин («собою мала и темна, растет при полях кустиками, корень бел и мелок»), которую она должна была принести, Эйки не искала, но когда пошла назад, та сама бросилась в глаза. И все же к матушке Ниргисин она пришла последней — наставница уже обходила вернувшихся учениц:

— Не то… Нет… Не то… Это теперь негоже — зачем сильно в руке сжимала… Не то… Не то…

Ей она лишь молча кивнула и дала всем новое задание, которое девочки выполнили не лучше первого. И следующее за ним. И еще одно… Под конец Эйки под хмурыми взглядами товарок нарочно принесла вместо травы хатис («растет при мокрой земле, листочки, что язычки, корень бел и мелок») траву нуттук («растет при дорогах, листочки, что копытца, корня два — мужеский и женский»), но матушка Ниргисин насмешливо посмотрела на нее, ничего не сказав, и стало понятно, что провести ее не удалось.

В мадан возвращались понурые, таща никому не нужные травы, которые матушка выбросить не позволила:

— У матери-земли впустую брать ничего нельзя. Взятое должно пойти на пользу.

Войдя во внешние ворота, кивнула в сторону кладовых:

— Ослам скормите, — и быстрым шагом пошла прочь.

Девочки побрели туда:

— Вставали ни свет ни заря, чтобы ослов покормить…

— Ага. А завтра опять. То-то ослам радости будет!

И так изо дня в день. Вечерами Дили плакала, пока Эйки осторожно дула на ее израненные ладони:

— Зачем нас туда-сюда гонять? Она же всем, что мы находим, недовольна…

Но Эйки полюбила эти вылазки из обители, где томилась за высокой белой оградой ее душа: с каждым разом они уходили теперь все дальше. Больше всего ей нравилось в лесу, где деревья тихо покачивали ветвями, и солнце сияло сквозь кроны сосен, по которым, вереща, шустро сновали быстроглазые белки…

У Дили же все было наоборот:

— В поле я нужную траву найду, а в лесу не могу. Не любят меня лесные духи, глаза отводят…

Но на грядках возле дома травниц ей равных не было: никто лучше Дили не рыхлил и не унавоживал землю, не пропалывал сорняки. А Эйки чаще бывала на внешнем дворе, где под присмотром наставницы вместе с ученицами постарше жгла в жаровне сушеные листья и кору, давая болящим дышать целительным дымом; толкла семена и ягоды, из которых делали снадобья, смешивая то с порошком угля, то с желтками, то с вином.

Перекинуться словечком с Дили удавалось разве что в тени под навесом, где сушились собранные травы.

— Эйки, знаешь, что о тебе говорят? Что к тебе сама Мать-земля благоволит… Все находишь, никогда не ошибаешься. И как у тебя получается? Мне вот сначала подумать надо: то это или не то.

— А я не думаю. Руки сами находят, что нужно…

Во время очередного сбора трав Эйки наткнулась на расщепленное молнией дерево: обожженное небесным огнем, вроде бы мертвое, на самом деле оно было живым и пело, притягивало к себе, звало… Взяла с собой ту часть, что смогла поднять, и Дили, увидев ее находку, удивилась:

— Ты зачем эту корягу подобрала?

Добыча Эйки вызвала переполох и в доме травниц. Матушка Ниргисин тут же послала за старшей жрицей. Та, явившись, положила узкую бледную ладонь на «корягу» и замерла, прикрыв веки. Все вокруг стояли не шелохнувшись. Жрица тихо проговорила:

— Живое древо. Поющее…

Едва она открыла глаза, наставница без промедления передала ей поднос. Жрица благоговейно уложила на него то, что назвала «поющим древом», и, легко подняв свою ношу, вышла. Ниргисин последовала за ней.

— Ну, теперь наша сказочница нос задерет, — раздались голоса. — А нас заставят еще и бревна на своем горбу из лесу притаскивать…

Но вскоре неожиданно для всех Эйки опозорилась, впервые в жизни не выполнив задания, когда им поручили набрать ягод отолук.