Иван Новиков - Руины стреляют в упор

• Название: Руины стреляют в упор
• Автор: Иван Новиков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1963
• ISBN: С (Бел) 2 Н 73

Сложилось так, что львиная доля улиц города Минска носит имена героев-подпольщиков Великой Отечественной Войны. Теперь, по прошествии стольких лет и смены нескольких поколений, мало кто знает (даже примерно) о том, кто такой Казинец или Кабушкин. Да, справедливости ради, никто из людей-свидетелей уже ведь не расскажет об этом. Зато об этом расскажет книга! Если вам интересна история города-Героя Минска в частности, или история Великой Отечественной в целом - прочтите!

Несмотря на то, что книга основана, как теперь говорят, на реальных событиях и рассказывает о реальных людях, документализма в ней почти нет (разве что за исключением фотографий героев). Произведение художественное, и с первых страниц заставляет сопереживать героям Минского подполья, которые всеми своими силами сражаются с вторгшимся в их город злом. Которые каждый день и час выходя из дома рискуют не меньше, чем люди в окопах.

Сейчас, когда демократизм позволяет услышать любые взгляды и оценки ТОЙ войны, можно по-разному оценивать её ход и её участников. Но лично для меня каждый житель тогдашнего Минска - самый настоящий Герой.

Книга экранизирована В. Четвериковым. Фильм называется "Руины стреляют".

Первые две книги "Минского фронта" - "Руины стреляют в упор" и "Дороги скрестились в Минске" - на русском языке вышли в издательстве "Мастацкая лiтаратура" в 1977 году. Повесть "До рассвета близко" - третья книга о Минском подполье, объединенная общим названием "Минский фронт".

---

Однако записку поднял. Она была коротенькая.

В ней сообщалось, что есть возможность наладить с ним связь, что можно доверять тому, кто передает этот листок. Авторы записки намекали, что принимают меры к тому, чтобы подкупить адвоката или следователя и таким образом спасти Жана. Писали еще, что к Марии Петровне Евдокимовой часто заходит Толик Большой и все спрашивает, где склад оружия, которое собрал Жан для партизан. Внизу инициалы: «Ш. Я.».

Да, это инициалы Шуры Янулис. Но есть ли в этом уверенность? А может, снова гестаповцы пытаются спровоцировать?

Прислушался. За дверью только девичьи шаги и вздохи. Девушка даже тихонько запела, — наверно, для того, чтобы обратить на себя его внимание и дать понять, что в коридорчике она одна. В соседней камере латыши о чем-то спорили между собой.

Через минуту в дверной щели мелькнул маленький пакетик бумаги, в котором Жан нашел карандашный графит и записку.

Долго колебался, отвечать ли. Нет, лучше подождать, посмотреть, что будет дальше. На другой день во время уборки белесая девушка, совсем непохожая на еврейку, вошла в его камеру. Жана перестали выводить в клозет — он только выходил за дверь, чтобы не мешать девушке. Стоя в коридоре, невольно присматривался к замку, висевшему на двери камеры. Замок знакомый, стандартный, такие не раз приходилось держать в руках.

Работала девушка старательно, быстро, ловко. Видно было, что ее руки привыкли ко всякой работе.

Начальник гауптвахты — также латыш — сидел за своим столом и что-то читал. На девушку не обращал внимания. А она бросила молниеносный взгляд в сторону начальника, а затем осторожно отодвинула подушку, готовая незаметно схватить записку, которая должна лежать там. Под подушкой ничего не было. Девушка вопросительно, недоуменно взглянула на Жана. А он стоял, держась за дверь камеры, и внимательно следил за каждым ее движением.

В глазах девчины он прочитал и укор, и призыв к смелости, и теплое человеческое сочувствие, и даже девичье восхищение. Удивительно, как много чувств может выразить короткий взгляд! Нужно только уметь заглянуть в человеческую душу.

А Жан умел это делать. Он незаметно подмигнул девушке: мол, жди, завтра напишу, так как убедился, что ты своя...

Уходя, уборщица еще раз открыто, смело, будто подбадривая, глянула ему в глаза, а он вернулся на свое место и задумался. Через дверь слышал, как начальник сказал:

— Фрида, запри камеру на замок.

— Хорошо, пан начальник... — послышался певучий, приятный голос Фриды.

Снова червяком зашевелилось сомнение: не провокация ли здесь? Очень уж непохожа эта беляночка на еврейку... Только имя еврейское — Фрида. А может быть, она немка? Разговаривает с латышом-начальником по-немецки. Писать записку или нет?

Взгляд девушки говорил: пиши! Очень чистым он был, этот взгляд, — светлый, открытый. И тревога, что записки не оказалось, и догадка, что он не доверяет ей, и обида за это, и сочувствие, и желание сделать что-нибудь хорошее, и даже восхищение, которое он прочитал в ее глазах, — все это было искреннее, сердечное.

И наконец, ему нечего терять. Самое главное и самое ценное — свобода все равно утрачена. Выдать он никого не выдаст, а рискнуть можно. Сердце подсказывало, что Фрида — девушка честная и она действительно имеет связь с Шурой Янулис. А если так, можно подумать о побеге из СД. Возможно, эта девушка и поможет ему.

Прислушался. Арестованные гестаповцы в соседней камере тихо разговаривали. Из-за стены глухо доносились их голоса. Начальник снова куда-то ушел. В коридоре снова осталась одна Фрида. Потом пришла другая девушка, которую Фрида называла Розой. Разговаривали они тихонько. Из их разговора он понял, что Роза убирала в другом коридоре подвала, что Фрида и Роза — сестры. Они все беспокоились о своей матери, которая оставалась в гетто. Там готовился очередной погром.

«Рискну», — решил Жан.

Написал две записки — Фриде и Шуре Янулис. Фриде писал:

«Дорогая патриотка! Я от души благодарю тебя. Во мне будь уверена, разве ты не видишь мои муки? Я умру, но не назову. Мы оба с тобою кандидаты смерти. Тебе все это понятно. Твое спасение — это мое спасение. Тебя я не забуду никогда. Будь сама сильная, я про тебя никому и никогда. Латыша очень не бойся, но и не показывай, что со мной связана. Мой чаще, воду лей там, где все получаю. Тут она не будет разливаться, и я приспособлю место, тут значительно чище и удобней — угол и щель.

Жму руку и крепко целую».

Подумав, снизу дописал:

«Страна тоже отблагодарит».

Мысль о воде пришла сразу, когда начал писать: пусть Фрида поможет ему. Она же моет пол и в камере и в коридоре — немцы боялись тифа и руками евреев наводили в тюрьме чистоту. А Жан сколько раз, после того как Фрида, вымыв камеру, уходила, припадал лицом к влажному полу и лизал, лизал сырой цемент. Пусть она не вытирает так сухо, и он хоть немного утолит жажду...

Около нар, в стороне от двери, — место более чистое, и там есть небольшое углубление в полу. Если начальник и заметит там воду, то не заподозрит ничего: не вытерла в ямке — и все.

А ему сейчас больше всего нужна вода. Уже несколько дней гестаповцы не дают ему ни капли воды. Только путешественники, которые долго блуждали в раскаленной пустыне, могли испытывать такие страшные мучения. Искалеченное тело жаждало влаги, каждый мускул кричал: «Воды! Воды!» И уж если такой человек, как Иван Кабушкин, бросался лизать вымытый пол, значит, муки были действительно нестерпимые.

Шуре Янулис написал:

«Дорогие!

Я жив и здоров. Прошу своих инициалов не ставить и меньше путаться с друзьями, учтите, что никакая дипломатия меня не спасет».

Это ответ на их хлопоты об освобождении с помощью следователя или адвоката. Теперь нужно предупредить относительно Толика Большого.

«Узнайте у Мар. Пет., отдала ли что-нибудь? Передайте, пусть сидит дома, язык за зубами и гонит в шею всяких «Т» и ему подобных и ни гвоздя не дает, а то они ей пастухов приведут, и для меня будет лишняя мука; и сама — ни с кем, это будет верней; и быстрей — выполнять мои просьбы. Пока собирались, и дела у меня стали хуже... Про себя пиши — говори «я», про нее — так про нее, а Мар. Пет — две кавычки » » — и все. Только поворачивайтесь быстрей, а она пусть просовывает под стык последней и предпоследней доски дверей».

Планы у него всегда рождались мгновенно, как молнии. Он сделал вывод, что чем более смелым и дерзким будет план, тем больше шансов на успех. Нужно ошеломить врага неожиданностью.

Взял еще один листок бумаги и, внимательно присматриваясь — в камере было совсем темно, — дописал:

«Прошу убедительно подобрать такой ключик. Он плоский, от наших стандартных замочков. Форма...»

Дальше нарисовал форму ключа.

А на третьем листочке уже каракулями сообщил: «...Дальше я подслушал: дезертир Вайчковский из Заславского района здесь продает. Жму руку».

Думал, что на первый раз хватит. Но вдруг появилась новая идея: «И еще прошу убедительно прислать крестик на шею, обязательно. Попробую святым быть перед дьяволом. Простите, пишу почти в темноте».

На следующий день Фрида зашла в камеру, когда начальник стоял около двери. Она начала не торопясь мыть пол. До нар и не дотрагивалась. А как только начальник повернулся к столу, быстренько сунула руку под подушку. Записки в одно мгновение оказались у нее за пазухой.

Девушка, будто ничего не случилось, продолжала мыть пол. Жан показал ей глазами на ямку около нар и облизал губы. Она поняла. Вымыла ямку и плеснула туда воды, а сама занялась нарами.

Впервые за пять дней ощутил он на своих губах влагу. Горло судорожно сжималось, когда он, задыхаясь, вылизывал воду на полу.

Улучив момент, Фрида передала ему плитку шоколада, кусок хлеба. Это было большим событием в тюремной жизни Жана. Теперь его друзья не дадут ему умереть от голода и жажды.

Фрида сообщила ему запиской, что начальник часто оставляет ее одну, иногда запирает коридор, где находится его камера, а иногда и не запирает, и она остается одна полной хозяйкой.

Так было и в тот день.

— Ну, Фрида, оставайся здесь и смотри, чтоб все хорошо было, а я пойду в баню, — сказал начальник. — Скоро приду.

— Не беспокойтесь, пан начальник, все будет в порядке.

— Я надеюсь на тебя, Фрида...

И посмотрел на нее масляными глазами. Он, заметно было, ухаживал за ней, и только, видно, страх перед начальством заставлял его сдерживать свои порывы.

Оставшись одна, Фрида написала об этом Жану. И просунула записку в щель. Если бы заранее были подготовлены ключ и соответствующая одежда, она спокойно могла бы выпустить его из камеры, дать переодеться в одежду рабочего и провести в толпу евреев, занятых какой-то работой в подвале.

«Только арестованные фашисты мешают, — сообщала она Жану. — Их тут девять. Мне нужно выбрать момент, когда их здесь не будет, а то услышат, что я отпираю твою камеру, и начнут шуметь. А может быть, они договорились с начальником и нарочно оставляют меня одну, чтобы проверить, словить...»