Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

• Название: Наш Современник, 2005 № 03
• Автор: Журнал «Наш современник»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2005

Литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал

«Наш современник», 2005 № 03

---

— Ты с чем лежишь-то? — продолжил Женя.

— Подозрение на пневмонию. Снимок не готов еще.

— Тут у всех пневмония, у Коли только бронхит с сердчишком.

— Жидкость в легких скапливается, и дышать тяжко. Говорят, от сердца, — подтвердил сосед Слегина и безысходно выматерился.

— А я уже почти месяц тут, у меня двухстороннее, и никак не вздохнуть полной грудью, никак, — сокрушенно сообщил бородатый Саша и добавил с самоистязательной ухмылкой: — Стало бабушке полегче — реже начала дышать!

— Ну-у, затянул опять! — проворчал Женя. — Меня вот шесть раз бушлатили, весь изрезан, в брюхе сетка — и ничего, весел! «Говорунчика» бы сейчас — и совсем хорошо…

— Только и знаешь — «говорунчик»… — пробормотал бородач.

— А ты только и знаешь — ВЧК, — парировал весельчак и, подмигнув Павлу, доложил: — Он ведь у нас «чекист» — ВЧК да ВЧК…

— Пора в ВЧК! — громко проскрипел старичок Коля, заулыбался и коротко, по-доброму матюгнулся.

— Тьфу ты, околеешь с вами!.. — рассердился толстомясый Женя и вышел из палаты. В дверях он чуть не сшиб худощавую белохалатную женщину, отпрянул и смущенно проговорил: — Извините, Мария Викторовна.

— Ничего, Гаврилов, идите, — сказала врач с усталой материнской улыбкой. — Только к тихому часу будьте в палате… Слегин Павел Анатольевич? — вопросительно прочитала она в истории болезни, потолстевшей от флюорографических снимков, и внимательно посмотрела на нового пациента.

— Да. Здравствуйте.

— Здравствуйте и вы. Разденьтесь, пожалуйста, до пояса — я вас послушаю.

Слушая, Мария Викторовна отрешенно смотрела в окно, и лишь когда нужно было передвинуть прохладное металлическое ухо фонендоскопа, она коротко взглядывала на тело больного и вновь уносилась в заоконную бесконечность.

— Можете одеваться.

— Что скажете, доктор?

— У вас правосторонняя нижнедолевая пневмония. Снимок уже готов, да и хрипы прослушиваются. Жидкости в легких нет. Если всё пойдет нормально, недели через три выйдете отсюда. Пока от вас требуются двадцать пятиграммовых и десять десятиграммовых шприцев и десять систем для капельниц. На первом этаже есть аптека или родственникам закажите. Еще нужны тарелка, ложка и чашка: в столовой их, как ни грустно, не дают. Всё, кажется.

— А позвонить отсюда можно?

— Да, по карточке. Но разок можно и с поста. Поспешите: с двух до четырех у нас тихий час и по коридорам не ходят.

— Спаси Бог, вы очень хорошо всё объяснили.

— Опыт. Выздоравливайте. И если хотите звонить, то идите сейчас же.

Когда она вышла, клинобородый Саша посмотрел на Слегина тихим осенним взглядом и пояснил:

— Это наш лечащий врач, Мария Викторовна. Замечательная женщина.

— Да, — согласился Павел и пошел звонить.

— Марья Петровна? — спросил он через пару минут, сжимая телефонную трубку. — Да, я. Положили с воспалением легких. Говорят, недели на три… Ничего страшного, не переживайте. Марья Петровна, окажите любовь: мне нужны чашка, ложка, тарелка и телефонная карточка… Именно так. В моей комнате на полке стоят «Жития святых» — знаете? В пятом томе лежат деньги. Принесите… Да, тарелок здесь нет… Пока еще не ел — не знаю. С четырех до семи можно… Пульмонология, четвертый этаж, палата № 400… Лучше, наверно, с халатом и тапочками… Спаси Бог, Марья Петровна, до встречи…

Павел Слегин положил трубку, поблагодарил медсестру и вернулся в палату.

* * *

Павел утонул в липко-буром сне сразу же, как только рухнул на визгливую койку после телефонного разговора. Саша и Коля дисциплинированно уснули в положенное время, а Женя еще долго материл какого-то гробовщика, но и эта обидчивая ругань постепенно теряла членораздельность и наконец переродилась в рокочущий храп. Слегин кашлял во сне и, спасясь от кашля, хватался за хрупкую кромку чего-то коричневого, похожего на шляпку гриба, и на пальцы липла труха; воздух был колкий и мутный — это песчаная буря, а надо идти по гребню бархана и не свалиться, но навстречу шествует улыбчивый эфиоп, не разойтись, и песок стеклянно поет.

— Вот и опять встретились, — сказал эфиоп.

— Я не вернусь в троллейбус, — ответил Павел.

Эфиоп схватил скорпиона, пробегавшего мимо, и съел.

Павел осенил себя крестным знамением и проснулся.

— Гробовщик, сволочь, с утра обещал… — устало ругался Женя.

— Плохо без «говорунчика»? — ехидно осведомился Саша.

— Не в том дело, я же ему больше денег-то дал, а он, гад, ничего не принес.

— Не донес, значит. Он ведь который уж день не просыхает.

— У меня сын в деревне — тоже такой, — заговорил Коля, сокрушенно матюгнулся и продолжил: — Всё без меня там пропьет. Я соседям деньги оставил, хлеб ему чтобы покупали. И чего пьет?

— И не работает? — спросил Саша.

— Куда-а… — безнадежно протянул Коля. — Ему бы только глаза залить.

— А если жить скучно?.. — пробормотал Женя как-то уж очень серьезно, словно говорили о нем, а не о каком-то деревенском пьянице. — Лучше уж пить, чем вешаться. А «говорунчика» хряпнешь — так еще и заговоришь — а?

Он усмехнулся, и Павлу стало жутко от этой усмешки.

— Ты и без «говорунчика» вон какой говорун, — заметил Саша, — а я больше тридцати лет даже пива не пью — и ничего, не скучно.

— То-то ты только про ВЧК и талдычишь, тебе скучать некогда — совсем уже помирать собрался…

— Жень, ты обиделся, что ли?

— Да ну тебя, надоело мне всё…

— Успокойся, пожалуйста, раскричался на всю палату… Придет твой лифтер.

— Он не лифтер — он гробовщик. Ему бы на твоем ВЧК в самый раз работать.

— А что такое ВЧК? — спросил Павел.

Остальные трое улыбнулись, словно вопрос был из приятных и отвечать на него — одно удовольствие. Саша пригладил бороду и важно изрек:

— ВЧК — это Восточно-чемодановское кладбище.

— Все там будем, — примирительно сказал Коля. — И пьяные, и тверёзые.

«И из всех будет лопух расти, — подумал Павел, вспомнив тургеневского Базарова. — Действительно скучно».

За окном помутнело, завьюжило, в палате включили свет, медсестра принесла градусники и таблетки.

— Эх, демократия… Лампочек не могут ввернуть! — обиженно проворчал Саша.

Из четырех ламп дневного света горели только две, а половинка одной из горящих, той, что над Павловой кроватью, предсмертно мерцала и потрескивала. «Светляк-подранок, — подумал Павел с улыбкой. — А вообще-то, маленькая неисправная лампа. А солнце — лампа большая и исправная. Такой лампы человеку не сделать». От этой мысли грусть растаяла, и стало весело, и ртуть в градуснике, зажатом под мышкой Слегина, не захотела ползти дальше.

Марья Петровна, с робким дверным стуком вошедшая в палату, застала своего соседа по коммуналке смотрящим на мерцающую лампу и солнечно улыбающимся.

— Здравствуйте… Здравствуй, Павел.

— Здравствуйте, Марья Петровна, присаживайтесь — вот стул.

— Улыбаешься — значит, всё хорошо будет. Как же это тебя угораздило?

Больной, уже успевший сесть на кровати, пожал плечами, почувствовал градусник под мышкой, вынул, рассмотрел и положил на тумбочку.

— Сколько?

— Тридцать восемь.

— Уже лучше. Уколы тебе делали? Врач осматривал? — закончив с расспросами, женщина сообщила: — А я тебе пирожков испекла.

Она угощала его пирожками еще тогда, когда мама кормила Пашу с ложечки манной кашей. Она угощала его пирожками, присматривала за ним и убиралась в комнате, когда мама поглупевшего и охромевшего юноши умерла от горя. Она угощала его пирожками и последние три года, когда рассудок Павла прояснился и хромота пропала. Марья Петровна была первый год на пенсии и чрезвычайно обрадовалась, что сосед-горемыка, с которым она так долго нянчилась, позвонил именно ей и попросил помочь.

Пирожки-«соседки», которые она в шутку именовала «коммунальными» и которые с детства любил Слегин, возникли на тумбочке. Такие пирожки, махонькие, со смородиновым вареньем внутри, выкладывались в глубокую сковороду впритык друг к другу и смазывались сверху яйцом, а затем ставились в духовку. «Соседки» получались настолько сплоченными, что при разделении их, палевоголовых, на беззащитно-белых боках некоторых пирожков разверзались рубиновые раны.

Глядя на одну из раненых «соседок», Павел подумал: «А ведь какой-нибудь светский писатель мог бы перекинуть мостик от такого пирожка ко Христу! Тут и „жизнь за други своя“, и рана, как от копия, и кусочек „тела и крови“ спасенному другу достались… Вот только угодны ли Ему эти мостики?»

— О чем задумался? — ласково полюбопытствовала соседка по коммуналке.

— О Достоевском, — ответил Слегин. — Долго объяснять.