Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях

• Название: Том 4. Солнце ездит на оленях
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

В четвертый том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел роман «Солнце ездит на оленях», получивший широкую читательскую известность и одобрение критики.

Достоверно и поэтично повествует автор о судьбе лопарей, населяющих мурманский Север России и обреченных царизмом на вымирание, о благородной миссии ссыльных русских революционеров — врачей и учителей, — посвятивших себя служению «малым» народам, их будущему, и о тех коренных изменениях, которые принес Великий Октябрь в жизнь и сознание прежде забитого и темного народа.

---

— Больная.

— А теперь с болезнью покончено, может, и с бумажкой вот так? — Крушенец сделал движение, каким рвут бумажки.

— Нет, нет! — запротестовала Ксандра. — С меня довольно, здесь больше я не останусь.

— Почему?

— Устала. Надорвала здоровье. У меня без призора старенькая, больная мать. И вообще я взялась за непосильное. Сделать все, что надо, мне не хватит жизни. Пусть вместо меня придет другой, более способный. А я на Волгу, там мне больше подходит. Я дала слово маме, что вернусь.

— Зря обнадежили маму, — перебил Ксандру Крушенец. — Но вы — свои люди, сочтетесь.

— Я отдала Северу чуть ли не двадцать лет. Неужели мало?

— В том и дело, что это очень хорошо, очень ценно. Потому и невозможно отпустить вас. Никто новый не сравнится с вами: ему для этого надо проработать, как вы. Устала — надо отдохнуть. Подорвала здоровье — надо полечиться. Маму взять к себе. И потом, разве вы одна живете раздельно с мамой? Миллионы живут раздельно с мамами, женами, детьми.

— У них, наверно, особые условия — солдатчина, война…

— И у нас война с вековой отсталостью, за светлое будущее. Согласен, что вам трудно. А убегать от трудностей никогда не бывает почетно, всегда малодушно, позорно. Не убегать надо, а побеждать наши северные трудности, укореняться, укрепляться здесь. К примеру, не к огурцам и картошке надо ездить с цингой, а уметь здесь развести все, чего боится цинга — молоко, овощи, витамины, — выжить ее с Севера, чтобы и в памяти не осталось. Видите, сколько еще дела?!

— Вы и молочное и овощное хозяйство хотите возложить на учителей. Не слишком ли! — упрекнула Крушенца Ксандра.

— Пропагандировать все хорошее — обязанность учителя. В способах не стесняем, хоть делом, хоть словом. Тут строится новый мир, а вы от него бежать… — Крушенец опять сделал намерение разорвать заявление Ксандры. — Можно? Или вы сами?

— Я подумаю.

— Что же не зайдете к нам домой? — перевел Крушенец служебный разговор на частный. — Знакомы, кажется, достаточно хорошо. Заходите! Познакомлю с женой.

— Мы давно знакомы.

— То — с Людой. Теперь у меня другая.

— А Люда?

— Не сошлись характерами, развелись. Я, как видите, оказался упрямым северянином, а она — поденкой. Попорхала тут, поклевала законно и незаконно, набила сундуки, прославилась, аж невмоготу мне стало, и я подал на развод.

Ксандра вышла от Крушенца в состоянии, похожем на то, с каким уходят с качелей: голова покруживалась, ноги неуверенно ступали на землю. Все еще казалось, что она продолжает качаться, только не меж землей и небом, а меж «уехать» и «остаться». Ей уже под сорок лет, и если оставаться, то надо будет забросить всякие думы о перемене жизни, о перемене мест, значит, навсегда остаться лапландской учительницей. А уехать — значит ославить себя, как Люда: скажут «поденка, охотница за длинным рублем, попорхала, поклевала и улетела».

Вся ушедшая в себя, вся занятая раздумьем, остаться или уехать, Ксандра долго бродила по городу. Со стороны моря дул осенний северян. Ксандре стало знобко, надо было погреться. От гостиницы она ушла далеко и погреться завернула в порт. Там от кораблей, пришедших из Африки, Италии, будто в самом деле веяло теплом. У Ксандры прошла зябкость, исчезло чувство заброшенности. Пусть она далеко-далеко от родной, теплой, доброй Волги, за краем света, где долгая полярная ночь, а дни часто сумрачны, похожи на вечера, но здесь бывают корабли из вечно сияющих солнцем, прекрасных стран…

На другой день Ксандра снова была у Крушенца к взяла свое заявление обратно.

Никто из веселоозерцев не узнал, что Ксандра собиралась покинуть их, но все заметили, что она вдруг стала несколько иная, чем прежде, не такая ровная.

Улетают на зиму гуси, утки… Позабыв, что она учительница и ей под сорок, Ксандра бежит впереди ребятишек и громче их кричит в небо птичьим стаям: «Путь дорога! Путь-дорога! Возвращайтесь по весне, не забывайте меня!»

Покрылись стеклянно-ледяной гладью озера. Этот первый ненадежный лед манит ребятишек буквально как мед. Каждую перемену они у озер. Но бегать по льду страшно, и они кидают гальку. С веселым жужжанием скользит она по ледяной глади, а за ней самозабвенно мчатся лайки и до того бегают, что языки изо рта вон наружу. Ксандра тоже кидает гальку и так увлечена, что вот-вот пустится вслед за лайками.

И вдруг присмирела, задумалась, отошла от шумных ребятишек к одинокому оленю, который недвижно глядел на краснопламенный закат. Костяные рога оленя с полированно-гладкими концами светились от солнца, будто горящие свечи. Ксандра окликнула оленя, он повернул к ней голову. И долго стояли так: она — оглядывая его золотящиеся рога, бурую седеющую шерсть, стройные ноги, полные затаенной силы и стремительности; он — оглядывая странную для него девушку, высокую, с белыми косами, каменно замершую среди черных валунов.

Затем олень медленно, важно, бережно унес свои рога, унес именно так, как носят зажженные свечи.

Неподалеку оказался Колян. Ксандра сказала ему:

— Олень почему-то долго-долго глядел на меня.

— Не узнал. Ты сильно переменилась, то — одна, то — совсем другая, — отозвался Колян. — Что с тобой?

— Знать, олапландилась. Ваша Лапландия вон какая разная. То — веселая, шумная, добрая, вся в солнце, все поет: речки, водопады, ветер, птицы. И Колян… — Ксандра безобидно усмехнулась. — То — печальная, закатная. То — угрюмая, сердитая, вся в тучах. То — черная, морозная, злая. Так, по-разному, повлияла и на меня.

— Может быть, — согласился Колян.

Наконец все из колхоза «Саам» переселились в Ловозеро в новые домики, построенные с помощью государства.

Взрослых распределили по колхозным бригадам, ребятишек — в детские ясли, детский сад и школу-интернат. Об этих учреждениях шла по всему Северу добрая молва: гам русские доктора, учителя, повара, няни — русскими считали всех, кто не принадлежал к малым северным народам, — ухаживают за ребятишками лучше, чем самые хорошие родители: их одевают, обувают и кормят, как в праздник, маленьких каждый день купают, учат спать на кровати, больших учат грамоте, летом возят отдыхать в теплые края. Для них — все удовольствия: радио, музыка, спектакли, книги, спорт, игрушки… Молва была бессильна перечислить все блага, какие делала Советская власть детям северных народов. И делала бесплатно.

Родители охотно сдавали ребятишек в интернаты. Колян и Груня сперва привели в школу-интернат своего старшего сына Петяшку, затем свели в детсад второго, и, наконец, Груня отнесла в ясли трехмесячную дочурку. Колян уговаривал жену подержать ребенка дома на материнском молоке до шести месяцев, как советовали в книжке. А Груня сказала: «Не ты кормишь, не тебя он тянет. Русские лучше моего выкормят».

Некоторые мамаши даже не брали своих детей из родильного дома: «Русские без меня перенесут в ясли». И кормить грудью приходили туда. А некоторые и кормить не являлись: «Русские выходят и без меня». Ксандру зачислили в школу-интернат учительницей младших классов. Жить стало лучше, легче: вместо каморки чуть-чуть побольше кровати, как было в Веселых озерах, дали комнатку в восемь квадратных метров; вместо четырех классов она вела два. Ее не тянули ухаживать за больными: в Ловозере была больница. Но сильно увеличилась внеклассная и общественная работа: Ксандра учила в школьных кружках пению, декламации, готовила праздничные вечера, сама на них танцевала, читала и пела со сцены.

Ловозерский Совет, комсомол, колхоз постоянно привлекали учителей устраивать беседы, громкие читки для населения, распространять займы. Особенно настойчиво привлекали Ксандру:

— Вы старая, опытная северянка. Лучше других знаете порядки и повадки местного населения, подходы к нему, умеете управлять оленями. Никто не сделает так, как вы. Мы понимаем, что вам трудней, чем некоторым, а платят вам так же. Но мы — советские люди, нам нельзя мерять работу рублем. Мы должны делать столько, сколько требует революция. Неоплаченное рублем оплатится счастьем работать для общего блага, для коммунизма.

Ксандра совершенно не могла отказываться и всегда была занята по горло.

24

В то же утро, когда в 1941 году войска фашистской Германии нарушили советские границы, Мурманская область стала фронтовой: над ней появились вражеские бомбардировщики, на границе загудела стрельба.

Во всех населенных пунктах прошли митинги, началась мобилизация. Те, кто не подлежал ей, записывались в народное ополчение.

Колян не подлежал мобилизации по возрасту, но не стал ждать, когда придет очередь, и вступил в ополчение. Вместе с другими его отправили на строительство оборонительных сооружений. Рядом с такими, как Колян, работали тысячи стариков, женщин, подростков. Работали, отдыхали и спали под открытым небом, проливными дождями, под бомбежками и обстрелами фашистских самолетов. Вскоре на диких, необитаемых сопках легла неприступная линия обороны.