Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…

• Название: Когда нам семнадцать…
• Автор: Виктор Александровский
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1957

Повесть В. Н. Александровского посвящена жизни школьников в Сибири в 30-е годы. Наряду со взрослыми герои повести — ровесники Октября — живут интересами всей страны, принимают участие в строительстве новой жизни. Учеба и дружба, помощь молодым рабочим местного завода, стремление найти свое место в жизни, — во всем этом проявляются замечательные качества молодых патриотов.

---

И до конца осмотра завода Зотов больше не произнес ни слова.

Глава двадцатая Враг просчитался

— Что такое инженер? — обратился ко мне Игорь перед началом урока физики.

— Не пойму, что тут неясного, — пожал я плечами.

— Значения этого слова точно не знаю и вот мучаюсь. — Брови-усики моего друга виновато подскочили вверх. — Помнишь, Лешка, я нарисовал на снегу два кружочка и сказал, что твоя голова для инженерной работы не годится?

— Ну, помню, говорил. А теперь?

— Не знаю. А вдруг я ошибся? Пишут, Стендаль был инженером, Гарин-Михайловский, который «Детство Тёмы» написал, тоже, Короленко учился в политехническом институте. Вот только про поэтов я не знаю…

— Отстань!

— А чего ты нервничаешь? Ковборина теперь в школе не будет. Директором, ходят слухи, назначается Грачев.

Новость, второпях рассказанная Игорем, была очень интересна, но Максим Петрович уже начал урок.

Он объяснял устройство двигателя внутреннего сгорания не только по чертежу, приколотому к стене у классной доски. На виду у всех стояла модель автомобильного мотора в разрезе. Стоило учителю повернуть заводную ручку, как начинал вращаться коленчатый вал, а вместе с ним ходили вниз и вверх поршни в цилиндрах, открывались и закрывались клапаны. Эту модель Максим Петрович взял из технического зала заводского Дома культуры. Следить за работой двигателя было интересно. Даже Чаркина, вечно имевшая «неуды» по физике, и та слушала и смотрела с интересом.

— Как вы уже знаете, — говорил учитель, — в цилиндрах происходит воспламенение горючей смеси. Вот и подумайте, головы: что же, в конце концов, определяет мощность двигателя — количество поступающего топлива или количество воздуха?

— Конечно, топлива! — раздались голоса.

Я взглянул на Игоря — он сидел задумавшись. Но тут прозвенел звонок. Максим Петрович предупредил нас, что ждет ответа на следующем занятии.

Вопрос, поставленный учителем, как-то невольно заинтересовал меня. Я шел домой и искал ответа на него. Не топливо ведь, рассуждал я, а воздух, точнее кислород ограничивает мощность мотора! Топлива всегда сгорит столько, сколько имеется для него кислорода в цилиндре. И не больше! Значит… значит, если вгонять в цилиндр дополнительный воздух при всасывании, то можно увеличить мощность мотора! Может быть, поставить воздуходувку? Но чем ее приводить в движение? Эх, чудак же я! А если для этой цели использовать энергию выхлопных газов работающего мотора?

Я пришел домой и засел за чертежи и расчеты. Зотов, квартировавший у нас, часто подходил к моему столу и, глядя на непонятные для него «закорючки» формул, разглаживал седую, в черных нитях бороду:

— Ты, паря, ровно в инженеры готовишься. А мне на слет не терпится… Пойдем-ка поскорее, уважь старика!

В этот вечер открывался слет красногвардейцев завода. С трудом оторвался я от чертежа.

— Что не шел так долго, Лешка? — встретила меня Тоня. — Стихи, что ли, опять сочиняешь? Посмотри, сколько народу возле нашей пушечки!

Партизанская пушка стояла посреди вестибюля Дома культуры — начищенная, с исправленным лафетом. Весть о том, что возле пушки находится ее наводчик — партизан Зотов, быстро облетела все комнаты, коридоры, и в вестибюль стал стекаться народ. Отвечая на вопросы участников слета, Зотов часто кивал на портрет моего отца, висевший в простенке. Но мне не было грустно, как тогда на Байкале. Подходили какие-то незнакомые люди, знавшие отца, пожимали мою руку, дружески обнимали за плечи:

— Вон, Алексей, каков твой батька был!

Когда я зашел в зрительный зал, меня остановил Чернышев. Главный конструктор завода был так приветлив, что я не удержался и стал рассказывать ему о своих насосах. Мы уселись вдвоем в последнем ряду…

На трибуне появлялись ораторы. В зале то и дело вспыхивали рукоплескания. А я чертил в блокноте Чернышева схему нагнетания воздуха в цилиндр.

— Это называется наддувом двигателя, — потихоньку говорил Чернышев. — Ты принеси мне свой чертеж…

Вдруг на трибуне раздался взволнованный голос Тони:

— Товарищи! Мы — ваша смена. Примите от нас боевой комсомольский привет…

В зале раздались аплодисменты.

Тоня подняла над трибуной раскрытую тетрадь:

— Разрешите мне, товарищи, рассказать вам об одном историческом факте, он записан здесь. Мы нашли это в делах городского архива… — И Тоня стала рассказывать о том, как была отлита партизанская пушка. — Но это, товарищи, не все. Кому известна дальнейшая судьба литейщика Семена Рубцова?

Что еще она знает про моего отца? Я забыл и о чертеже, и о Чернышеве.

— Когда пушку отлили, ее переправили темной ночью через фронт. Семен Рубцов выступил с красногвардейским отрядом. Он пошел на защиту Сибирска. И случилось так, что в одном из боев литейщик Рубцов был ранен и попал в плен к колчаковцам. Семь суток подряд каратели мучили старого, израненного человека, добиваясь от него сведений о расположении частей Красной гвардии. Рубцов молчал. На восьмые сутки допрашивать взялся сам начальник банды, поручик Кронбрут. Он приказал подвести Рубцова к виселице, надеть ему на шею петлю… Литейщик и здесь не проронил ни слова. И только когда раздалась последняя команда палача, он поднял руку. «Ну что, сволочь?» — выкрикнул поручик. «Ваша взяла, — ответил Рубцов. — Я хочу жить, господин поручик!» — «То-то же… Говори, где красные?» — «Чего говорить! Я проведу вас к ним». Казнь отменили.

…Я стиснул карандаш, блокнот. Я чувствовал, как Чернышев взглянул на меня и отвел взгляд. Что она говорит про моего отца! Что говорит!

Тоня продолжала:

— Еле живого Семена Рубцова поставили впереди конников, навели на него пулемет и заставили идти. Каратели двигались вдоль реки, прошли Сосновую падь, верста за верстой продвигаясь к городу. Поручик нервничал. Надвинулась ночь. Дул холодный декабрьский ветер. Силы оставили Рубцова, он упал. Как его ни подымали — плеткой, кулаками, пинками, — он снова валился с ног. «Погреться бы у костра», — выговорил он наконец.

Колчаковцы посоветовались, выставили дозоры и зажгли костер. А на рассвете по вражескому стану точной наводкой ударила пушка. Это стреляла с высоты каменоломни та самая пушка, что сейчас выставлена внизу в вестибюле. Каратели были уничтожены, но погиб и Семен Рубцов. Это произошло пятнадцать лет назад — второго декабря 1919 года. Вот записи допроса пленных колчаковцев. — Тоня подняла над головой свои листки.

Долго толпился народ в этот вечер вокруг старенькой пушки на рельсовом лафете.

Возвращались домой поздно вечером.

— Что же ты не сказала мне обо всем раньше? — упрекнул я Тоню.

— Ой, Лешка, милый! — Тоня придвинулась ко мне. — Долго обо всем рассказывать… Степан Иванович еще на Байкале навел меня на мысль начать розыски, но надо же было доказать… и я только накануне слета закончила всю работу. Леша, это же такой подвиг! Эх, большие мы должники перед делом наших отцов… Я на завод теперь гляжу другими глазами.

Мимо нас стремительно пробежал человек.

— Киров… — только услышали мы.

— Что такое? — испуганно переспросила Тоня.

Мы побежали вслед за человеком.

Декабрьское утро выдалось хмурым. С Ангары на город наплывал сырой, холодный туман. Тускло, как в матовых стеклах, горели уличные фонари. К заборам, афишным витринам, стенам домов стекался народ.

Я протискался сквозь толпу у какого-то кирпичного дома. Освещенный светом уличного фонаря, белел на стене лист правительственного сообщения:

«1 декабря, в 16 часов 30 минут, в городе Ленинграде, в здании Ленинградского Совета (бывший Смольный), от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса, погиб секретарь Центрального и Ленинградского комитетов ВКП (большевиков) и член Президиума ЦИК СССР товарищ Сергей Миронович Киров…»

«Киров убит…» Да, я уже знал это. С той минуты, как была услышана страшная весть, меня не покидало чувство оцепенения. Перед глазами стояла улыбка Сергея Мироновича, с которой он смотрел на нас со школьного портрета.

Перечитав еще и еще раз слова в траурной рамке, я побежал в школу. Бледная, с растерянным видом, сидела Ольга, глубоко задумался Владимир Рябинин. Подперев рукой подбородок и слегка покачиваясь, сосредоточенно слушал Филиппа Романюка Игорь. Секретарь комсомольской организации читал экстренный выпуск последних известий.

— Как бы ни тяжела была утрата, — говорил на собрании Максим Петрович, — все советские люди, и в том числе мы с вами, ребята, перенесем ее мужественно. У могилы Кирова поклянемся еще теснее сплотить свои ряды вокруг великой партии Ленина!

Владимир Рябинин, Иван Лазарев и многие другие ученики принесли заявления с просьбой принять их в комсомол. Рябинин писал: «Коммунизм надо уметь не только строить, но и уметь охранять. Желаю быть в передовых рядах борцов за счастье народа».