Давид Лившиц - Особое задание

• Название: Особое задание
• Автор: Давид Лившиц
• Издательство: Средне-уральское книжное издательство
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966

В основу повести положены фронтовые письма и дневники Георгия Борисова и его товарищей, воспоминания его родных и друзей — Софьи Николаевны и Ивана Дмитриевича Борисовых, Анастасии Григорьевны Бородкиной. Использованы также материалы, приведенные в очерках Героя Советского Союза Вилиса Самсона «Партизанское движение в Северной Латвии в годы Великой Отечественной войны», Р. Блюма «Латышские партизаны в борьбе против немецких оккупантов», в очерке В. Куранова и М. Меньшикова «Шифр подразделения — „Морской“».

---

Саша Морской, 1934 г.

Георгий знает о своих товарищах мало. И Георгий знает о них все. И то, как невозмутим и бесстрашен в «деле» рядовой Кирьянов, как находчив и проницателен Морской, как дружны такие разные, но чем-то дополняющие друг друга младший сержант Казанцев и старший сержант Лушкин. Все они стали словно частью его самого, и верность делу для них была именно тем, ради чего спокойно шли на ведомое и неведомое, даже на безвестную смерть.

Приказ получен.

Прощай, Большая земля!

Из начатых, но неоконченных записей Георгия Борисова «Путь к фронту»

«…Итак, приказ получен, и мы тронулись в путь. Кто не знает русских дорог осенью, тот мало поймет меня. Канавы, лужи, выбоины, грязь и грязь, размешанная тысячами машин и повозок, запруживающих все пространство между линией фронта и тылом.

И вот в этом море, как неутомимая шлюпка, наша машина пробиралась к фронту в ноябре 1943 года. Именно пробиралась, так как проехать в точном смысле этого слова было невозможно. И если она, оставляя позади себя колонны всякого транспорта, безнадежно увязшего в грязи, продолжала ползти вперед, то все это лишь благодаря мускульной силе шести молодых, здоровых парней.

С каждым километром мы все более чувствуем приближение фронта, но пока это больше походит на отдаленный шум моря, и только яркие артиллерийские вспышки да зарева пожарищ ночью напоминают о нем.

Мы проезжаем через сожженные деревни и села. Жителей не видно. Часть их угнана, часть бродит по лесам, скрываясь от немцев. Одни пепелища. Сиротливо торчащие трубы немо говорят о горе людей…

Я смотрю на товарищей: у всех строгие лица…»

В ночь на первое декабря группа Морского благополучно миновала линию фронта и углубилась в леса.

…Концертный зал ярко иллюминирован. Впереди Георгия сидят девушки в нарядных легких платьях, они обмахиваются программками, и на него веет едва уловимым ароматом духов и прохладой. «Неужели им жарко?» Георгий ежится, ему холодно, он хочет отодвинуться от девушек, но в это время появляются дирижер во фраке и пианист: это Эмиль Гилельс. Дирижер поднимает палочку, и вот уже мелодия Первого фортепьянного концерта Чайковского заполняет зал. Георгий опускает веки. Перед ним почему-то всплывает не та привычная картина раздольного летнего дня, которую вызывали эти звуки раньше, а другая, новая: он видит высокие сосны — они шумят тяжело, тревожно; за опушкой леса начинается поле, холодный ветер гонит по нему снежные вихри.

Он не заметил, как Гилельса сменил Давид Ойстрах. Скрипач склоняется к скрипке, и рождается первый нежный жалобный звук. Гера слушает, слушает… Вдруг он замечает, что на сцене совсем не Ойстрах, а кто-то другой очень на него похожий. Ну да, так и есть — это Саша Морской. Саша играет, потом вдруг опускает скрипку. Но это уже не скрипка в его руках, а автомат…

Морской идет сквозь ряды, прямо к Георгию и, приблизив к нему лицо, говорит:

— Костя, пора!

— Костя, Костя, вставай, пора!

Гера открывает глаза, распрямляет затекшие ноги, дует на окоченевшие пальцы:

— Ну и бывают же сны, — он встряхивает головой. — Сидим мы с вами в концертном зале, в Москве… Кругом девушки и музыка… Да-а… Бывает… Все понимаю — и то, что ты, Саша, на Ойстраха похож, и то, что у тебя автомат в руке оказался, — что ж, случается. Но вот как я тебя, с твоим слухом на сцене увидел…

— А айзсарга[3] ты не встретил случайно? — мрачно отзывается Саша.

Гера тоже мрачнеет. Утром группа наткнулась на айзсарга и тот, наверное, уже успел сообщить о них немцам. Через час-два жди облавы. Как назло уже сутки нет метели, и на снегу следы отпечатываются, словно на бумаге. Этой ночью по морозу прошли тридцать немыслимых километров — лесом, полем, болотами. И вот снова надо идти.

Километров шестьдесят должны отмахать, не меньше. Иначе — плохо.

Георгий тяжело ступает следом за Сашей. Поправляет на ходу вещевой мешок. Невелика поклажа: радиостанция, батареи питания, антенна, а вот поди ж ты, как натерла плечи. Но и товарищам не легче! Вон как тяжело идет Володя — третий день шагает больной, с температурой. Маленький, молчаливый Володя, перехватив тревожный взгляд товарища, улыбается.

— Ничего! Где наша не пропадала, Костя!

Гера усмехается про себя: «Костя!» Сколько месяцев он бродит по лесам Брянщины и Латвии под этим именем. Ну, как, товарищ Константин Туманов, тяжело? Да, это вам не Брянские леса, где партизаны на каждом шагу.

Впрочем, и там было нелегко.

Брянщина… Каждый раз, когда он слышит или произносит это слово, теснясь, всплывают воспоминания.

…Тогда тоже, как сейчас, их блокировали. Вооруженный до зубов отряд карателей двинулся на партизан. Принять бой они не могли: мало сил, на руках раненые и дети. И партизаны затаились. А немцы все шли, шли… они все ближе, видны лица, блестит сталь автоматов, слышна гортанная речь. Еще немного, несколько минут, и немцы пройдут. Но вдруг — этого нельзя было предвидеть! — заплакал ребенок. Эсесовец остановился, вытянув шею, прислушался.

Партизаны замерли, видя, как мать лихорадочно сует младенцу грудь, наклоняется все ниже и ниже, словно стремясь укрыть сына от всего мира.

Когда каратели двинулись дальше, вырвался вздох облегчения. Цепь… вторая… третья… «Прошли!»

А потом… Нет, Георгию никогда не забыть этой женщины с расширенными от ужаса глазами, и командира отряда, отца ребенка, кинувшегося к жене и сразу вдруг окаменевшего. Партизанский врач, не поднимая лица к окружавшим его людям, проронил: «Задохнулся».

…Вспоминаются Георгию и светлые минуты, минуты радости. Ночное бдение у костра в кругу друзей, встреча с Ковпаком и с его отрядом. Знакомство с невысокой худенькой девушкой — легендарной партизанкой. Тогда разведчики пришли с очень удачного задания, и их успеху радовался весь отряд. Да, такие удачи бывают не каждый день! Удалось захватить штабную машину, которую они выслеживали несколько дней. Володина граната легла точно под колеса, и уже в следующую минуту довольный командир вытаскивал из кабины портфель с секретными документами. Здорово они пригодились, когда началась операция на Орловско-Курской дуге… Морской тогда торопил, но Георгий не удержался от искушения: отодрал от шикарного кителя убитого эсэсовца генеральский значок отличия…

Да, всякое бывало! Во время первого задания приходилось месяцами так же, как и сейчас, хорониться в лесу. Работали и легально. Георгий вспоминает себя в замасленной железнодорожной робе, когда он под видом простоватого сцепщика, на глазах у немцев добывал важнейшие сведения о передвижении врага в районе узловой станции.

И снова партизанский отряд. Тогда, в июле сорок третьего, ему удалось переправить на Большую землю весть о себе:

«Горячий партизанский привет!

Дорогие мои папа, мама и Люся.

Вам пишет ваш Георгий. Я жив и здоров. Как и все мои товарищи, я помогаю Красной Армии бить врага. С тех пор, как я расстался с вами, я сильно изменился, возмужал. Теперь вы б, наверное, меня не узнали.

За эти два года войны я увидел и узнал столько, сколько едва ли узнал бы за десять лет.

Живу хорошо, работой своей очень доволен. О многом можно было бы рассказать, но нет времени. И не все можно писать. После войны обо всем поговорим.

Пишете ли вы Науму Алексеевичу[4]? Правда, он очень занят, но в свободную минуту всегда ответит. Передайте привет преподавателям 36-й школы. Скажите, что знания, полученные в школе, мне сейчас очень помогают.

Привет всем моим друзьям, ребятам и девчатам! Скажите, что я их не забываю! Пока все. При возможности напишу. Крепко, крепко целую вас, мои дорогие».

…Саша сделал знак остановиться. Георгий взглянул вперед: в нескольких метрах от опушки — шоссе.

Опять! Нет, этот лес их вконец изведет. Там, на Урале, — лес как лес. А здесь он, как школьная тетрадка, расчерчен: на каждом шагу просеки. Да чуть ли не через каждые полкилометра — хутора.

До слуха разведчиков донесся близкий шум моторов, и из-за поворота на шоссе выползла колонна тягачей с зачехленными орудиями. Раз, два, три… десять… сорок… Колонна проехала. Тишина. Надо немедленно перебираться на ту сторону. «Приготовиться!» «Стой!». На шоссе выехала патрульная машина. Вот уже час разведчики неподвижно лежат на снегу. Опять тишина… Ну вот сейчас, кажется, можно. Вперед!

Из дневника Георгия:

«9 января 1944 года.

Прошло шесть дней. Длинные, однообразные, все время в ходьбе. Ни одной ночи не спали больше четырех часов. Холод, мокрые ноги, мокрые сами. Форсировали еще одну железку[5]

…Местность на десять-пятнадцать километров без кустика. Большак. Гарнизоны. Перед железкой — шоссе Полоцк — Резекне и сплошное поле. Проскочили шоссе. Залаяла сторожевая собака. Залегли. Тишина. Километр бежим полем. Мокрый глубокий снег затрудняет движение. Наконец, кусты. Проскакиваем их, проходим мимо какого-то домика и… перед нами опять железка. Разом цепью перебегаем полотно и пять километров бежим полем до леска.