Клайв Баркер - Проклятая игра

• Название: Проклятая игра
• Автор: Клайв Баркер
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30496-7

Оказывается, тюрьма не самое худшее место для человека, совершившего преступление. Мартин Штраус, отпущенный из тюрьмы до срока, убеждается в этом на собственной шкуре. Если у тебя на глазах начинают оживать трупы, трижды проклянешь день, когда в обмен на свободу ты согласился работать телохранителем у миллиардера, который отгородился от мира забором с колючей проволокой.

Перевод Д. Аношина для этого издания заново отредактирован.

---

— Как насчет тебя? — повторил Мамолиан.

Брир сознавал, что идет по тонкому льду, но решил не сдаваться. Если Мамолиану нужна помощь, он должен предоставить что-нибудь взамен.

— Что здесь для меня? — спросил Брир.

— Ты снова будешь со мной, — сказал Европеец.

Брир хмыкнул. Предложение не слишком заманчивое.

— Тебе недостаточно? — поинтересовался Мамолиан.

Лампа замигала еще сильнее, и внезапно Брир потерял желание сопротивляться.

— Отвечай мне, Энтони, — настаивал Европеец. — Если у тебя есть возражения, выскажи их.

Лампа мигала все чаще, и Брир понял, что напрасно пытался принудить Мамолиана к заключению сделки. Как он мог забыть, что Европеец ненавидел сделки и тех, кто их совершает! Инстинктивно он потянулся пальцами к вмятине от петли на своей шее. Она была глубокой и не собиралась исчезать.

— Прости меня, — запинаясь, сказал Брир.

Как раз перед тем, как лампочка погасла, Мамолиан кивнул головой. Крошечный кивок, почти как тик. Затем комната погрузилась во тьму.

— Ты со мной, Энтони? — прошептал Последний Европеец.

Его всегда ровный голос изменился до неузнаваемости.

— Да, — ответил Брир.

Его глаза медленно привыкали к темноте. Он прищурился, стараясь разглядеть силуэт Мамолиана в окружающем мраке, но мог бы и не беспокоиться. Мгновение спустя напротив него что-то вспыхнуло — Европеец вдруг зажег свою собственную ужасающую иллюминацию.

Когда Брир увидел этот страшный свет, от которого мутился разум, чай и извинения были забыты. Тьма и сама жизнь тоже были забыты. Комната вывернулась наизнанку, наполнилась ужасом и лепестками; можно лишь смотреть и смотреть, а еще — даже если это кажется смешным — молиться.

20

Когда Последний Европеец остался один в мерзкой, грязной комнате, он сел, достал любимую колоду карт и принялся раскладывать пасьянс. Пожиратель Лезвий переоделся и вышел, чтобы попробовать ночь на вкус. Сконцентрировавшись, Мамолиан мог проникнуть в его мозг и реально ощутить все, чем наслаждался Брир. Но сейчас его не привлекали подобные игры. К тому же он слишком хорошо знал, чем займется Пожиратель Лезвий, и это вызывало у него отвращение. Все искания плоти, традиционные или извращенные, были ему противны, и чем старше он становился, тем сильнее делалось омерзение. Иногда он не мог смотреть на человеческое животное, не отводя взгляд, или прикусывал язык, чтобы подавить поднимавшуюся тошноту. Но Брир мог пригодиться в предстоящей борьбе. Его странные желания давали ему возможность проникнуть, хотя и грубо, в глубину трагедии Мамолиана, и эта возможность делала его лучшим помощником, чем обычные компаньоны, которых Европеец терпел за свою долгую-долгую жизнь.

Большинство тех, в кого он верил — мужчин и женщин, — предавали его. История повторялась в течение десятилетий столь часто, что он не сомневался: настанет день и он обретет невосприимчивость к боли, причиняемой предательством. Но ему никак не удавалось достичь безразличия. Жестокость людей, грубо использовавших его, неизменно ранила; и хотя его снисходительность распространялась на самые разные душевные изъяны, подобная неблагодарность не имела извинений. Возможно, мечтал он, когда последняя игра будет завершена — когда он соберет свои долги в крови, ужасе и ночи, — тогда его оставит эта мучительная боль, вызывающая к жизни новые амбиции и новые предательства без надежды на покой. И если все это закончится, он сможет спокойно лечь и умереть.

Карты в его колоде были порнографическими. Он использовал их, только когда чувствовал себя сильным и только наедине с собой. Играя с образами крайней чувственности, он испытывал себя, а если проигрывал, то об этом не узнавал никто. Непристойности в колоде были, в конце концов, лишь человеческими пороками; он мог перевернуть карты и забыть о них. Мамолиан ценил остроумие художника: каждая масть соответствовала одному из видов сексуальной активности, и отдельные фрагменты соединялись в тщательно нарисованную общую картину. Черви изображали соития мужчин и женщин в самых разнообразных позициях. Пики живописали оральный секс — обычную фелляцию и более изысканные вариации. Для треф была избрана содомия: от туза до десятки — гомосексуальная и гетеросексуальная, а дальше — анальный секс с животными. Изысканно нарисованные бубны посвящались садомазохизму, и воображение художника не знало границ. На картах этой масти мужчины и женщины подвергались всевозможным унижениям. Их истерзанные тела покрывали ромбовидные раны.

Но самым потрясающим образом в колоде был изображен джокер. В виде копрофила он сидел перед блюдом с дымящимися экскрементами, и его глаза были широко открыты от жадности, пока паршивая обезьяна с голым лицом, жутко похожим на человеческое, показывала зрителю морщинистый зад.

Мамолиан отложил колоду и стал разглядывать картинку. Плотоядное лицо жрущего дерьмо дурака вызвало горькую улыбку на его бескровных губах. Это, вне всякого сомнения, точнейший человеческий портрет. Другие картинки с их потугами на любовь и физическое удовольствие лишь на время скрывали ужасную правду. Рано или поздно, несмотря на зрелое тело, прекрасное лицо, богатство, власть или веру, тебя отведут к столу, изнывающему под тяжестью твоего собственного дерьма, и придется все съесть, даже если чувства будут протестовать.

Вот зачем здесь Мамолиан. Чтобы заставить человека есть дерьмо.

Он бросил карту на стол и расхохотался в голос. Какие мучения грядут, какие жуткие сцены!

Ни одна бездна недостаточно глубока, пообещал он комнате — картам и чашкам — всему грязному миру.

Ни одна бездна недостаточно глубока.

IV Танец скелета

21

В вагоне метро мужчина называл вслух созвездия:

— Андромеда… Большая Медведица… Малая Медведица… Лебедь…

Почти никто не обращал внимания на его монолог, а когда парочка юнцов грубо предложила мужчине заткнуться, он отозвался, едва изменив интонацию, так что слова прозвучали между двумя созвездиями:

— За это вы умрете…

Ответ мгновенно укротил желающих вмешаться, и безумец продолжал путешествие по звездам.

Той решил, что это хороший знак. Он теперь обращал внимание на знамения, хотя никогда прежде не считал себя суеверным. Возможно, отвергнутый в детстве католицизм его матери нашел наконец выход. Только вместо мифа о непорочном зачатии и пресуществлении Той придавал особое значение мелочам, случайным совпадениям — старался обходить приставные лестницы и совершал полузабытый ритуал с рассыпанной солью. Все началось недавно, год или два назад. Это случилось из-за женщины, к которой он направлялся сейчас, — из-за Ивонны. Не то что бы она была набожной, вовсе нет. Но она внесла в его жизнь спокойствие и утешение, и теперь Той боялся, что она исчезнет. Именно страх заставлял его с опаской относиться к приставным лестницам и к рассыпанной соли — страх потерять Ивонну.

Он встретил ее шесть лет назад. Она работала секретарем в британском отделении немецкой химической корпорации. Веселая симпатичная женщина лет тридцати пяти; за ее официальными манерами, догадывался Той, скрывались теплота и чувство юмора. Он с самого начала почувствовал влечение к Ивонне, но его обычная склонность к сомнениям в подобных вопросах, да и существенная разница в возрасте удерживали от попыток завязать отношения. Именно Ивонна сломала лед между ними: она показала, что замечает малейшие изменения внешности Тоя — стрижку или новый галстук, — и таким образом засвидетельствовала безусловный интерес к его особе. Как только сигнал был подан, Той пригласил Ивонну пообедать вместе. Она согласилась. Это положило начало самым счастливым месяцам в его жизни.

Той был не слишком эмоциональным человеком. Он избегал крайностей, что делало его весьма полезной персоной в окружении Уайтхеда Он культивировал сдержанность, понимая, как выгодно можно ее продать, и к моменту встречи с Ивонной сам почти уверился в таком образе себя.

Именно Ивонна впервые назвала его «холодным как рыба». Она научила Тоя (и урок был очень трудным), как важно не стесняться показывать слабость — если не всему свету, то хотя бы близким. Это потребовало времени. Тою исполнилось пятьдесят три, когда они встретились, и новый образ мыслей сперва пришелся ему не по нутру. Но Ивонна настаивала, и постепенно он стал соглашаться с ней. Однажды сдавшись, он очень скоро перестал понимать, как жил последние двадцать лет — как мог преданно служить человеку, даже сочувствие которого выглядело неприглядным, эгоистичным и уродливым. Глазами Ивонны он увидел жестокость, заносчивость и лживость Уайтхеда; он надеялся, что ничем не выдал себя, но в нем зрело раздражение на грани ненависти. Только теперь, шесть лет спустя, Той сумел проанализировать свое отношение к хозяину, хотя порой был готов забыть плохое — по крайней мере когда находился вне сферы влияния Ивонны. На территории Уайтхеда было очень трудно сохранить ясный взгляд на вещи и увидеть священное чудовище в истинном свете — в виде чудовища, далекого от всего священного.