Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Вероятно, боясь, чтобы и его не послали туда же и чтобы его не убили на фронте русские, Планер никогда не ругал Россию и русских и не старался казаться большим патриотом. И все-таки он недолго пробыл в этой должности. Вместо него на кухне появился вернувшийся с фронта по ранению худощавый унтер-офицер, или по-австрийски цугсфюрер, по фамилии Петермихель. Он с ненавистью отзывался о войне и о правителях Австрии и Германии.

Однажды, придя на кухню выпивши, он заявил, что на фронте давно происходит братание русских солдат с немцами и австрийцами и что он тоже хочет брататься с нами. Мы сделали складчину и пригласили его. Он стал пить с нами на брудершафт и, когда очередь дошла до казака Саши Пичугова, стал особенно крепко целоваться и обниматься с ним, говоря:

— Вот бы ваш царь Николаус да наш новый кайзер Карл увидели, как русский казак и австрийский унтер-офицер целуются и обнимаются, у них бы селезенки лопнули.

— У нас же нет теперь царя, — заметил кто-то из нас.

— Правильно, нету, ваши его сбросили, но и наш Карл недолго продержится, мы тоже его сбросим, — пообещал Петермихель.

— А пока что вот ему! — сказал повар Гриша Клочков и плеснул на висевший на стене портрет-плакат Франца Иосифа ковшик суррогатного чая.

Все это происходило открыто, в присутствии двух других австрийских солдат. Так надоела им война. Нам это было ясно. Но не ясно было, что происходит в России. Дошли слухи об июльской демонстрации, слухи о советах рабочих и солдатских депутатов, слухи о введении в армии смертной казни, много разных слухов, и все они были тревожные, так как происходящие, по слухам, события в России не обещали ей скорой победы над немцами. Добиться этой победы над врагом Временному правительству мешают большевики, они хотят поражения своего правительства, которое пришло к власти в результате почти бескровной революции. Непонятно.

И вдруг в начале ноября новое ошеломляющее известие из России — Временное правительство свергнуто. Власть взяли большевики. Керенский, глава Временного правительства, бежал из Петрограда и собирает силы, чтобы ударить по большевикам, во главе которых стоят Ленин и Троцкий. Их портреты оба рядом были помещены в австрийской газете «Арбайтерцайтунг». Стали печатать о стычках большевиков с войсками Временного правительства. В каком-то журнале я увидел картинку: броневик, а поперек его капота мертвый солдат. Внизу подпись: «Убитый большевик». Потом в газетах замелькали заметки под названием «Хаос в России». Вот так бескровная революция!

В лагере распространялась газета на русском языке с названием «Неделя», писавшая о германских и австрийских победах. Большевики изображались узурпаторами. И вдруг та же газета стала хвалить большевиков за то, что они с первых шагов завоевания власти настойчиво добиваются мира. Запомнилась такая картинка в газете. Сугробы снега. Вдали виден Дворец мира. Ленин с лопатой в руках расчищает к Дворцу дорожку. Подпись: «Ленин хочет мира». Другая картинка. Обширное поле. Вдали видны селенья. По полю идет человек с демоническим лицом. В его руке дымный факел. Дым над полем черной тучей. По дыму слово «Война». И подпись: «Троцкий хочет войны». Обе картинки относились к переговорам в городе Брест-Литовске о заключении мира, которые предательски сорвал Троцкий, и мир, очень тяжелый для России, был заключен уже после удаления Троцкого от переговоров.

В моей личной жизни за это время произошло следующее. Меня попросили быть закупщиком для лагерной «кантины», а попросту маленькой кооперативной лавочки, организованной заключенными. В ней продавались ненормированные продукты и товары, которые можно было купить в городских магазинах, трактирах и у населения. Ассортимент был весьма скуден: вино, ром, сливовица, яблоки, какая-нибудь приправа к супу, курительная бумага, спички, какое-то эрзац-мыло, конверты и открытки. Вот, пожалуй, и все.

До меня эту должность исполнял бывший эстрадный артист поляк Закржевский. Но он, кажется, ушел с партией на работы или был переведен в Гроссау.

Я и мой помощник, то ли учитель, то ли дьячок из Волынской губернии по фамилии Савчук, получили у коменданта пропуска в городок и каждый день после завтрака брали по простому мешку и большую бутыль, обходили городок и покупали, что удавалось, затем с мешками на плечах возвращались в лагерь. Когда не удавалось ничего купить, возвращались с пустыми мешками, но не с пустой бутылью. Вина в городке было в изобилии в трактире у бывшего менажмайстера Франца Мандля. У него мы всегда и покупали.

Второе событие. Мне вместе с двумя товарищами — Федором Фроловым, зерновиком из Черниговской губернии, и Андреем Дроздовским, учителем с Волыни, дали «сепаратку», то есть отдельную комнатку в бараке, разделенном на клетушки для семейных; но семейных было мало, и нас пустили туда как общественников. Во всех «сепаратках» были чугунные печечки, на которых можно было варить суп, угля для нее каждый день понемножку выдавали, и вот мы перешли на сухой паек. Мы по очереди дежурили по своей комнатке. Это значит, что один из нас мыл пол, получал на всех положенные продукты и готовил еду и чай. Это было удобно.

Нашел я и «слово привета, что мне так нужно». Мне приглянулась молоденькая крестьянская девушка, тоже с Волыни, Маруся Матвеюк. Я не то чтобы в нее влюбился, а просто мне нравилось в свободное время заходить в женский барак и, присаживаясь возле Маруси, смотреть на ее чернобровое личико, говорить с ней и с ее землячкой, солдаткой Феклой, про всякую всячину и слушать Марусю, как она что-нибудь рассказывала на своем каком-то немножко особом русском языке. И когда я видел Марусю прогуливающейся возле барака со своим молодым черноусым земляком Пильгуем, я немножко ревновал, хотя всегда видел ее приветную улыбку, когда приходил в женский барак.

Вражьи происки

После Октябрьской революции в России в концлагере началась усиленная пропаганда среди заключенных поляков и украинцев за вступление первых в польские легионы, вторых в «сичевые стрельцы» — якобы для освобождения русской Польши и Украины от российского гнета. Поляки хмурились и не хотели слышать ни о каких легионах. Лишь двое-трое из них изъявили согласие, и их куда-то увезли. Недели через три один из них явился в новенькой военной форме, в фуражке-конфедератке с четырехугольным верхом и стал манить в легион своих земляков. Земляки, простые люди, ругали его «пся крев», «австрийско быдло» и посылали «к дьяблу». Легионер убрался из лагеря.

С украинцами у «сичевых стрельцов» получилось еще хуже. Обращенные к украинцам листовки (кстати, на русском языке) они получали, со смехом читали и, исписав поля самыми отборными выражениями в духе письма запорожцев турецкому султану, переделав подпись автора листовки Мороз на Мерзавец, Мразь, Морда, отсылали обратно. Один из украинцев, студент Кваша, сказал:

— Мы никогда не дадим оторвать Украину от России. Другое дело, если мы получим автономию. В отрыве от России нам не жить, мы одно с ней.

Но нашелся один предатель, тоже студент, по фамилии Гаркуша. Он согласился поехать на какие-то курсы агитаторов в Вену и, когда вернулся, стал агитировать украинцев вступать в батальоны «сичевых стрельцов», чтобы в составе австрийской армии «освобождать» Украину. Украинцы его презирали и утверждали, что он не украинец, а молдаванин. Кончилось тем, что один студент-грузин, князь Гриша Абашидзе, на виду у многих пленных избил Гаркушу. Грише ничего не было, а вражий агитатор тоже куда-то исчез.

Нас, русских, и других российских подданных, кроме двух упомянутых национальностей, никто никуда не вербовал, но зато по всему лагерю был пущен слух, что глава советского правительства Ленин запретил посылать пленным посылки с продуктами, которые мы изредка получали и делили. Это было неприятное известие.

Между прочим, Брестский мир был уже заключен, и мы со дня на день ждали отправки нас в Россию, но австрийцы медлили с этим. Говорили, что они и рады бы проводить нас в Россию с хлеба долой, да германский кайзер Вильгельм не позволяет.

И вот в одну ночь из лагеря бежали два человека. Потом еще один. Еще. В одно утро не оказалось на месте Н. А. Матавкина. Никого в лагерь не вернули. Узнав о побеге популярного в лагере Матавкина, переводчик Фильгур только пожал плечами и сказал:

— Ну и что, ну? Пусть бежит. Ну! Все равно ловить не будут, ну. Им самим есть нечего, ну. Сбежал, и хорошо, ну!

В лагере нашлись знатоки маршрутов побега, которые давали бесплатные консультации всем желающим.

Ну что ж, пора и нам в путь, решили мы втроем — Федя Фролов, Володя Литвинов, оба зерновики, и я. Получив консультацию у знающих людей, мы составили план и маршрут побега через Вену, Моравию, Краков, Львов и через пограничную станцию Подволочиск в Россию!