Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

Лисенсиат Каррильо, ухмыльнувшись, обратился к собравшимся:

— Господа, позволю себе привлечь ваше внимание к порученному нам делу. Лично мне кажется, что против полковника де ла Гандара имеется еще и другое обвинение. Этот наш приятель и прежде не вызывал особого доверия, а в нынешних скверных обстоятельствах не исключено, что он подумывает, как бы переметнуться к повстанцам.

Голоса присутствующих смешались в один общий гул:

— Всем известно, что он участвовал в заговоре.

— А между прочим, он всем обязан хозяину.

— Как и все мы.

— Свой священный долг перед хозяином я сознаю, как никто.

— Уплатить его я смогу только собственной жизнью.

— А вот Домисьяно отплатил хозяину самой черной неблагодарностью.

Все на этом сошлись, и, словно в знак примирения, майор делье Валье протянул присутствующим свою табакерку.

VII

Тиран шарил по небу подзорной трубой. Лунный свет серебрил его голову.

Еще пять суток, и мы увидим комету, появление которой предсказывают европейские астрономы. Не предупреди чужестранные ученые, мы бы ничего не знали об этом важном событии. Вполне допускаю, что в астральных мирах так же мало осведомлены о наших революциях. Тут мы квиты. И тем не менее наше отставание в науке просто нетерпимо! Вегильяс, прошу вас подготовить приказ об оснащении школы мореплавания и астрономии приличным телескопом.

Лисенсиат Вегильяс вытянулся на кривых, циркулем, ножках, выпятил грудь и с ораторским жестом отчеканил:

— Забота о родине начинается с заботы о ее культуре! Тиран Бандерас насмешливым кивком голого своего черепа отблагодарил несчастного прихлебателя за пьяную лесть и снова уставился в ночное небо. В таинственную лунную геометрию сада ворвался танцующий рой светлячков.

VIII

Вдруг, с пронзительными криками, вращая безумными, как у перепуганного зверька, глазами, к гостям вылетела простоволосая, в одной нижней рубашке девица. Разговоры разом оборвались, и воцарилось молчание. Тиран Бандерас, оправившись от испуга, гневно топнул ногой и выругался. В дверях застыли от страха перед неминуемым наказанием гнавшиеся за полураздетой горничная и лакей. Тиран рявкнул:

— Хорошо же ты смотришь за ребенком, свинья ты паршивая! Да и ты, собачий сын, не мог ее устеречь!

Лакей и служанка, что-то бормоча, в ужасе отступили за порог. В темной глубине дверного проема лишь неясно проступали их силуэты. Тиран Бандерас подошел к полураздетой девице, которая с яростью умалишенных вцепилась скрюченными пальцами в свои волосы и с истошными криками порывалась забиться в угол.

— Манолита, тебя никто не обидит! Иди к себе в комнату.

Простоволосая девица была дочерью тирана Бандераса.

Юная, цветущая, с блестящей бронзовой кожей, почти еще девочка, она неподвижно в испуге уставилась на гостей. В этот момент лицо ее походило на маску идола, хранящую печать какой-то ужасной тайны. Боязливо согнувшись, она метнулась под защиту своей горничной и лакея, застывших в дверном проеме. Они уговорили ее уйти, и все трое быстро скрылись в темноте. Тиран Бандерас, бормоча что-то себе под нос, зашагал взад и вперед. Наконец, словно отыскав нужное решение, он любезным кивком простился с гостями и стал подниматься по лестнице. Обернувшись, бросил майору дель Валье:

— А этого мерзавца, моего дружка, следовало бы сцапать сегодня же ночью.

Часть третья Загульная ночь

Книга первая Зеленая гостиная

I

Надолго врежутся в память эти празднества в день поминовения святых и усопших! Оружейная площадь, Монотомбо, Аркильо-де-Мадрес наводнены палатками, лотками, карточными и рулеточными столами. К Порталитос-де-Пенитентес сбегается народ, чтобы поглазеть на «огненного быка». Гася по дороге фонари иллюминации, мчатся толпы весельчаков: они хотят, чтобы бык светился еще ярче. В бескрайнем небе одолевает мрак задорная, насмешливая луна. Под навесами и у входов в балаганы и палатки коптят керосиновые лампы. Толпы бедняков окружают слепцов, поющих под гитары. Креолы-ранчеро — пончо, широкополые шляпы и сверкающие ножи — облепляют столики с азартными играми, уповая на изменчивое счастье. Волнами накатывается беднота, краснокожая, лохматая, босая. На каменных приступках церковных папертей горшечники-индейцы торгуют глиняными колокольчиками, расписанными кричаще-драматическими рисунками. Набожные женщины и дети покупают эти зловещие глиняные изделия, жалобным своим звоном напоминающие и стадную овцу, и странствующего монаха одновременно. На каждом шагу вспыхивает то бурное веселье, то яростная ссора. В галереях, палатках метисов и индейцев бренчат гитары и разливаются песни о чудесах и разбойниках:

Был Диего Педерналес
От рожденья именит…

II

Внутренний дворик публичного дома Кукарачиты был расцвечен пестрыми фонариками, а в Зеленой его гостиной были возжены поминальные лампады: в дни празднеств такое соседство неизбежно.

Лупита Романтик в пеньюаре с бантами и с растрепанной прической, провалившись в магнетический сон, тяжко вздыхала под взглядом и пассами доктора Поляка. Обессиленная, покорная, вся во власти видений, она только вскрикивала:

— Ах!

— Отвечайте, сеньорита медиум!

— Ах! Он весь светится и сейчас подымается по высокой лестнице… Не могу. Он пропал… Растаял…

— Еще, напрягитесь еще, пока он снова не явится вам!

— Он входит в дверь… возле нее стоит часовой.

— Они разговаривают?

— Да… Вот он опять пропал. Не вижу… Ах!

— Сосредоточьтесь, сеньорита медиум!

— Не могу.

— Приказываю вам!

— Ах!

— Сосредоточьтесь! Что вы видите вокруг?

— Ах! Огромные, словно луны, звезды… Они мчатся по небу…

— Вы еще на земле?

— Не знаю.

— Знаете! Отвечайте. Где вы сейчас?

— Я умерла!

— Я воскрешаю вас, медиум.

И с этими словами шарлатан коснулся перстнем ее лба. Потом стал делать какие-то пассы руками и дуть на веки спящей дайфы{109}.

— Ах!

— Сейчас вы проснетесь веселой, со свежей головой… Проснетесь бодрой, здоровой, словно ничего не было.

Монотонно бормотал он какие-то фразы, будто священник привычную проповедь. В коридоре бушевала рассерженная хозяйка, а во дворе, где танцы, попойка и игра слились в общий гул, куражился полковник Домисьяно де ла Гандара.

III

Полковник Домисьяно де ла Гандара бренчит на гитаре. В распахе выбившейся из штанов рубахи круглится сияющее брюшко тибетского божка. Домашние туфли на босу ногу, на голове широкополая шляпа, из-под которой выглядывают красный платок и ухо с серьгой. Подмигивая одним глазом и машинально настраивая гитару, он обменивается непристойными шуточками с девицами легкого поведения в сильно декольтированных халатиках и с длинными распущенными волосами. Смуглый, коренастый, кудрявый, полковник одет в пропахшую потом индейскую куртку и восточные шаровары, стянутые ремнем с крупной серебряной пряжкой. Непристойные, грубые шутки он сопровождает заливистым пьяным смехом. Ниньо Домисьяно никогда не бывал трезв и всю свою жизнь таскался по притонам и публичным домам, к концу же праздников он допивался до безобразия и начинал буянить. В креслах-качалках томно возлежали презрительно молчавшие блудницы: их присутствие угадывалось по лениво раскачивающимся огонькам сигар. Полковник, в последний раз проверив настройку, затянул на шутливый лад популярную в те времена песню о Диего Педерналесе. Тень его руки и отблески украшавших ее массивных перстней и колец световым узором вплелись в звуковой узор гитары:

Едет он на драной кляче,
Караулом окружен,
Он в Вальдивии был схвачен
Возле дома своего.
Дочь ревнивая ранчеро
Судьям выдала его!

IV

А в зале, которую называли Зеленой гостиной, уныло тренькало пианино. Зарешеченные окна гостиной, прикрытые трепетавшими на ветру легкими муслиновыми занавесками, выходили во внутренний дворик. От лившихся оттуда грохота оргии и света стены гостиной, казалось, раздвинулись и часто мигали яркими бликами. «Слепой Сыч» — таково было шутливое прозвище тапера — барабанил по мертвенно-белым клавишам, аккомпанируя чахлой певичке, некрасивой, унылой девице из местного приюта. Приклеившись к решетке окна, оплакивали свою злую картежную судьбу две куклы-мулатки. Темная глина их лиц умягчалась изяществом и раскраской их черного дерева головок, причудливо убранных высокими гребнями и перьями и напоминавших восточную миниатюру, выдержанную в зеленовато-коричневых тонах. Слепой Сыч тренькал на пианино, которое днем, подобно сове, дремало под чехлом из черной фланели. Девушка пела, теребя шнуровку убогого своего корсажа; лицо ее было неподвижно, словно сковано смертью, и на груди скорбно мерцал медный подносик для сбора пожертвований: