Игорь Бестужев-Лада - Отвага

• Название: Отвага
• Автор: Игорь Бестужев-Лада
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Сборник повестей и рассказов романтико-героической направленности. Остросюжетные, занимательные произведения на разнообразном материале раскрывают перед читателем понятие «отвага».

---

Нас встретила жена Колодяжного — Татьяна Георгиевна. Похоже, она была человеком общительным и любила, когда дома гости. Она была не очень красивая, уже с легкой сединкой в волосах, разговорчивая и, по-моему, очень добрая. Сыну Колодяжного было на вид лет семь, может, чуть меньше, и, здороваясь с ним по-взрослому за руку, я подумал: а куда же он будет ходить в школу — ведь ему будущей осенью наверняка пора в школу.

Вечер прошел не так, как я ожидал, — лучше. Ни Колодяжный, ни его жена совсем не пытались меня воспитывать и готовить к трудностям предстоящей службы. Единственное, что я заметил, — они как-то исподволь, ненавязчиво хвалили свой городок, а приближающуюся полуполярную зиму (в декабре солнце здесь, оказывается, появляется всего часа на два) рисовали как распрекраснейшее время года. О лыжных прогулках и метелях рассказывали с восторгом. И знаете — их настроение передалось мне: захотелось, чтоб уж скорей наступила эта очаровательная зима — заснеженный кедровник, тропки в синих сугробах, раскачиваемые ветром, еле заметные в метель фонари. И дрова, полыхающие в жаркой печке нашего холостяцкого общежития… О том, каково в это время на стартовой позиции, я тогда не подумал.

Мы пили чай — крепкий, душистый, заваренный как-то по-особенному Татьяной Георгиевной. Колодяжный хвастал своими новыми приобретениями, и за вечер мы успели прослушать, пожалуй, пластинок пять. Наибольшее удовольствие я получил от Первой симфонии Чайковского (а написал-то он ее двадцати шести лет от роду!) и от Бранденбургских концертов Баха.

Часов в девять я уже невыносимо, постыдно хотел спать.

— Извините, — сказал я, — разрешите мне уйти, безбожно в сон клонит. Наверно — с дороги.

Горели вдоль просеки неяркие фонари и окна в домиках. Вверху, в черных провалах меж облаков, посверкивали редкие яркие звезды.

Странно, но тоски, которая внезапно охватила меня, когда я сидел один в комнате, этой тоски я сейчас не чувствовал. И одолеть ее, конечно же, помогли мне Колодяжные.

НОЧЬ ВОСПОМИНАНИЙ

У них удивительная, какая-то странно-дикая логика, у этих ночных воспоминаний: вспоминаешь или то, что тебе приятно, или то, что лежит прямо перед тобой, на поверхности — так, чтобы не напрягать памяти. Плывешь по течению, одно цепляется за другое, это «другое» неожиданно извлекает откуда-то из тьмы нечто третье. И так без конца.

…Она не выглядела современной — наверно, потому, что принципиально не употребляла никакой косметики (ей это совсем не было нужно) и заплетала волосы в чудесные толстые косы. И, может быть, отчасти потому, что звали ее — Александрина. Не Александра, а именно Александрина.

Мы — Борис Ивакин, я и почти все, кто ее знал, звали ее Риной. Сейчас в темной тишине нашей комнатки я видел ее перед собой — такой, какой она была в аэропорту чуть более двух суток назад. Большие серые, немножко печальные глаза, голубая спортивная куртка, вся на «молниях», и серо-синие, подвернутые над блестящими черными туфельками джинсы.

Мы учились в одной школе, только Рина — на два класса младше. А сейчас она была уже студентка мединститута.

Когда Борис Ивакин сказал мне, что тоже хочет подавать в командное зенитное ракетное, я, по правде говоря, удивился.

— Хочу в генералы прорваться, — мрачновато пошутил он. — Только вот фамилия… Ивакин! Нечто квакающее. У тебя — другое дело — Игнатьев. Хотя генерал такой уже был. Граф. Даже писатель. Ты гляди, почти все сходится: к сочинительству тебя тянет, генералом стать тоже будет шанс… Только вот насчет титула… Но это же мелочь! Точно? А ты попробуй сделать военную карьеру с моей фамилией. Ивакин! Фи!..

— Но ты же вообще… Ты же никогда не думал об училище, — сказал я тогда. — Отчего это вдруг такой поворот на все сто восемьдесят?

— Золотые погоны покоя не дают, сплю и вижу у себя на плечах. Посодействуешь? Папахен у тебя как-никак начальник училища… Может, без экзаменов возьмут, а?

— Лично я буду поступать на общих, как и все, основаниях.

— Я, Саша, пошутил, неужели ты не понимаешь? А если серьезно, то что я могу тебе ответить? Конечно, если б я захотел, я мог бы поступить куда угодно — и в политех, и в технологический, и даже в институт международных отношений попробовал бы рискнуть — об этом страшно мечтает моя драгоценная и очень пробивная мамочка… Только меня вот почему-то не спросила. Целиком надеется на свои знакомства и связи. А я готовлю ей сюрприз!..

Тут необходимо заметить, что отец Бориса, кандидат наук, преподавал в технологическом высшую математику и уже несколько лет бился над докторской диссертацией, а командовала в доме — полновластно и единовластно — «мама Боря»: она была поистине домашним деспотом, в этом не раз признавался и сам Борис, по существу, ее презиравший. У нее была одна главная цель — устроить Борю. Ради этого она завязывала нужные знакомства и могла пройти по чьим угодно костям, даже по костям собственного мужа. Поговаривали в училище, что «мама Боря» подыскала сыну и соответствующую невесту. Не знаю, было так или не было, но другое знаю наверняка: сам Боря замечал только Рину. Только Рину и больше никого.

— Но жизнь, Саша-Игнаша, есть жизнь, — продолжал Борис. — В ИМО я наверняка не пройду и прежде всего потому, что сдавать туда буду без охоты: дипломатия не по мне — там нужен слишком жесткий самоконтроль, а я к этому не приучен.

— Но ведь и в армии…

— Понимаю. Но в армии все-таки среди своих — в случае чего поддержат. А что политех или технологический? Ну, промучаюсь я пять лет, стану рядовым инженером… Вон Гришка, мой двоюродный брат, инженер, аспирант-заочник, а получает сто двадцать. Какая тут, к черту, жизнь!

— Значит, только из этих соображений? Денежки, обмундирование, золотые погончики…

— Зачем же так прямолинейно, Игнаша! — обиделся Борис. — Я все-таки лучше, чем ты обо мне думаешь. Мне тоже нормально жить хочется.

Честно говоря, он никогда не был мне по душе, я успокаивал себя тем, что вот кончим мы школу — и дороги наши разойдутся. Но разошлись они много позже, не тогда, а только недавно — там, в нашем городе, в аэропорту, за полчаса до того, как мой Ту-154 поднялся в воздух и взял курс на восток.

У меня относительно моего будущего никогда не было сомнений. Я вырос в семье военного, дед мой тоже был военным — летчиком-истребителем, заместителем командира гвардейского авиаполка. Он погиб во время нашего наступления под Москвой, в январе сорок второго, когда отцу моему шел только пятнадцатый год. У нас дома, в самой большой комнате, над диваном висит его увеличенная (уже после войны) фотография: дед и его командир полка. Снялись через месяц после начала войны, когда им обоим вручили первые ордена Красного Знамени. Сейчас бывший командир полка — генерал-полковник авиации в отставке, дважды Герой Советского Союза. Отцу моему и жене своего заместителя (моей бабушке) он во многом после войны помог и вообще никогда их не забывал — писал, интересовался нашей жизнью и больше всего внуками своего фронтового однополчанина, то есть мною и моим старшим братом Володей. Решение мое быть военным зрело исподволь — и в те минуты, когда я наблюдал за солдатами, маршировавшими на плацах военных городков, в которых прошло мое детство, и когда я с восторгом смотрел, как отец, собираясь на службу, скрипит ремнями и кобурой пистолета… Оно окончательно окрепло, когда я, девятиклассник, увидел нашего Володю в парадной лейтенантской форме — он закончил высшее инженерное артиллерийское училище и перед тем, как направиться к месту службы, заехал в отпуск домой. Мы жили тогда уже в… назову наш город Энском — незадолго до этого отцу присвоили генерал-майора и назначили туда, в Энск, начальником зенитного ракетного командного училища. Может быть, и синий мундир, и золото погон тоже сыграли свою роль, но я хорошо помню, что именно в ту минуту, когда я увидел Володю, я твердо решил: после десятого только к отцу в училище, и никуда больше! Я совершенно не подумал о том, что мне, сыну начальника, будет там намного трудней, чем другим.

Когда я уже заканчивал десятый, накануне Дня Победы, отец позвал меня к себе в кабинет и показал фронтовые письма деда.

— К сожалению, всего три письма, — сказал он, — остальные не сохранились. Дед твой писал нам каждую неделю, мы тогда с твоей бабушкой жили в эвакуации, в Ульяновской области, работали в колхозе.

Нет, я сейчас, конечно, ничего из дедовых писем дословно не помню, и, наверно, читал-то я их тогда не очень внимательно. Но одно место все-таки врубилось мне в память.

«Ваня, дорогой мой сынок, — писал дед, — до конца войны еще очень далеко, со мною мажет быть всякое. Но я твердо уверен, что мы победим. Так вот, сынок, если мне не суждено дожить до победы, я прошу тебя по-отцовски: если позволит здоровье, иди на военную службу и служи Родине, сколько хватит сил… Эта война, которую мы наверняка закончим своей победой, тяжела и страшна, а если начнется когда-нибудь третья мировая — она будет еще страшней… Только мы, только наша страна, если мы будем сильными и первоклассно вооруженными, только мы сможем обеспечить на земле мир…»