Игорь Бестужев-Лада - Отвага

• Название: Отвага
• Автор: Игорь Бестужев-Лада
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Сборник повестей и рассказов романтико-героической направленности. Остросюжетные, занимательные произведения на разнообразном материале раскрывают перед читателем понятие «отвага».

---

— Хочешь не хочешь, а надо, — нервно усмехнулась Рина, покусывая нижнюю губу.

Я протянул ей руку:

— Счастливо оставаться! Успешно окончить институт… и вообще — счастливо!..

Борис долго и, казалось, искренне тряс мне руку — видимо, он был рад, что я уезжаю первым, а у него в запасе еще несколько дней.

— А как же мы с тобой спишемся? — спросил он.

«Видимо, никак», — хотелось ответить мне, но я только пожал плечами.

— Напишите мне, — сказала Рина. — Адрес же знаете.

— Точно! — обрадовался Борис. — Ты ей напиши, и я ей напишу. И она перешлет нам наши адреса. Ты нас, Риночка, выручила. Гениальная до простоты идея! Спасибо!

— Пожалуйста.

— Договорились, Игнаша?

— Хорошо, договорились.

— Да, кстати! — воскликнул вдруг Ивакин. — Ты репеллентами запасся? «Тайга» или еще что-то, кажется, есть… Там же небось комарья!..

— Запасся!

Рина язвительно усмехнулась:

— Ему репелленты не нужны — он толстокожий. — Она отвернулась, а я фактически пропустил ее едкое замечание мимо ушей — надо было поторапливаться. А оно, это замечание, как выяснится потом, имело глубочайший смысл.

Я пожал отцу руку и не оглядываясь побежал пристраиваться в хвост очереди на посадку. Все!.. Не помню, когда, но, кажется, уже в самолете я принял твердое решение не сообщать своего адреса для передачи Борису и вообще — забыть о ней навсегда. Забыть! Забыть! Забыть!

У меня был ее портрет, я сделал его акварелью, по памяти. Похожа она не очень. Я хотел перед отъездом подарить этот рисунок Рине, но, как и следовало ожидать, в самую последнюю минуту позорно струсил. Конечно, она взяла бы его, наверное, даже поблагодарила бы. Но стоил ли ее этот портрет? Едва ли. А мне он здесь будет очень нужен! Очень! Нет, я не повешу его над изголовьем своей холостяцкой койки — пусть он лучше лежит в чемодане: я не хочу, чтобы его видел Гелий Емельянович Нагорный. Я буду смотреть на него, когда станет совсем невмоготу…

Светящиеся стрелки часов, переведенных на местное время, показывали пять. Еще верных полтора часа я мог поспать, но… Правильно: я так и не уснул — я стал рисовать себе, как буду принимать взвод, как прапорщик Гущин, которого я видел вчера только мельком, представит меня личному составу, как я буду знакомиться с командирами расчетов. Передо мной открылась вдруг солнечная поляна среди векового кедровника, окопы установок под маскировочными сетками, зеленый округлый холмик над укрытием, строй моих — МОИХ! — солдат неподалеку, я перед ними…

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия… жлаем… варищ… лейтенант!

НАЧИНАЮЩИЙ ЛЕЙТЕНАНТ

И вдруг я услышал, как где-то запел петух. Самый настоящий, самый обыкновенный горластый петух!

— Во батуринский петя надрессировался! — хохотнул Нагорный. — Как в дивизионе подъем — и он во весь голос трубит. Хоть часы проверяй. Будто в деревне живем. Сергей! Нажми-ка там выключатель. Наш начинающий лейтенант, по-моему, уже проснувшись — не побеспокоим.

Щелкнул выключатель, и в очень ярком от неожиданности свете я увидел их обоих — и Нагорного и Моложаева. Моложаев — обыкновенный парень, похоже — мой ровесник, белобрысый, коренастый.

— Па-ад-дъем! — глядя на меня, завопил Нагорный.

— Слышу, — сказал я. — Не глухой, кажется.

— Как спалось на новом месте? — спросил Моложаев, и теперь я увидел его глаза — голубые-голубые. — Судя по некоторым данным — плоховато.

— Точно.

— Неделька, брат, верная пройдет, пока ваши внутренние часы перестроятся. — Моложаев пружинисто поднялся, подошел ко мне, протянул руку: — Лейтенант-инженер Моложаев. Сергей.

— Александр, — ответил я и быстро поправился: — Лейтенант Игнатьев. — Надо было что-то сказать еще, и я спросил: — Спортгородок тут далеко?

У меня совершенно вылетело из памяти, что вчера днем я сам видел этот спортгородок рядом со столовой и еще пожалел, что наше общежитие не внутри городка — тогда можно было бы каждый день выкраивать себе полчаса на утреннюю физзарядку.

— Далековато, почти возле самой позиции.

— Дождь, какой сейчас к черту спортгородок! — добавил Нагорный. — Я, конечно, сам по утрам при случае зарядочкой не брезгую, поскольку надо держаться в форме и не отращивать штабную грудь. Только не в городке, а на подножном корму, рядом с домом. А сегодня — в такую погоду? Бр-р!.. Предпочитаю поскакать тут, не отходя от кассы.

Мне тоже не очень хотелось идти на улицу, под дождь, и там делать физзарядку. Но именно потому, что не хотелось, я решил пойти, и еще — назло Нагорному.

— Погода — чепуха! — Я повернулся к Моложаеву: — Вы как, Сергей? Составите мне компанию?

Убей меня бог, но не могу я с малознакомым человеком быть на «ты»! А ведь некоторые сразу, со второго слова, «тыкают». Только для Нагорного я сделал исключение, поскольку, как говорят дети, он «начал первый».

— Поддерживаю! — сказал Моложаев.

— Ну вот и подобралась к сапогу пара, — добродушно ухмыльнулся Нагорный. — Вы оба ненормальные. Честное слово!

Да, на улице шел дождь, несильный, но всерьез и, кажется, надолго, в сером небе не было ничего похожего на просвет, и полчаса мы с Моложаевым, разумеется, не выдержали. Так — побегали малость, покрутились немного на перекладине, которая была рядом с нашим домиком (Моложаев сказал, что это он с радиотехниками соорудил), и минут через пятнадцать пошли обратно — как раз в тот момент (от нас было неплохо видно), когда по распорядку дня начиналась утренняя физзарядка и весь дивизион в белых нательных рубахах высыпал из казармы на площадку спортгородка.

Когда мы вернулись, Нагорный заканчивал бриться.

— Как погодка? — спросил он, выдернув из розетки шнур.

— Терпимо, — сказал Моложаев. — Дождь скоро кончится.

— Побачим, какое ты у нас бюро погоды. — Нагорный повернулся в мою сторону: — Ты с Гущиным-то познакомился? Его у нас, между прочим, неофициально генерал-лейтенантом зовут.

— Как?

— Генерал-лейтенантом. От наших девочек-связисток пошло, точнее, от одной… ну… это совсем неважно, от какой. Так вот она, когда в первый день на службу шла, проспала, опаздывала и в проходной с Гущиным — нос к носу. На погоны зыркнула: батюшки мои! — поле чистое и на каждом по две звезды. Козырнула и на всю тайгу: «Товарищ генерал-лейтенант! Разрешите пройти?» Дежурные на проходной, как один, с хохоту попадали. Гущин чуть растерялся от такого пассажа, потом нахмурился, терпеливо объяснил, что он не генерал-лейтенант, а пока всего только прапорщик, предложил ей досконально изучить воинские знаки различия и не бежать сломя голову, поскольку до начала занятий еще «шесть с половиночкой минут»… Но «генерал-лейтенант» так к нему и прилепился. Кстати, в порядке информации к размышлению. О том, что твой взвод считается пока лучшим, я тебе уже говорил. Хочу добавить, что не только лучшим, но и самым оригинальным. У тебя служат, — Нагорный стал загибать на левой руке пальцы, — восходящая звезда зенитных ракетных войск старший сержант Донцов, во-вторых — самый молчаливый человек в дивизионе старший сержант Кривожихин, и в-третьих — ссыльный товарищ, рядовой Броварич.

Я переспросил:

— Ссыльный? Это как прикажете понимать?

— Из училища его отчислили, — сказал Моложаев.

«Н-да, такого мне во взводе как раз и не хватало!»

— За что отчислили? — спросил я.

Нагорный съязвил:

— Полагаю, не за высокую успеваемость и примерное поведение. Так что срочно добывай учебники по педагогике или доставай старые конспекты… Только что ты в них найдешь — не знаю.

Я сидел за столом рядом с прапорщиком Гущиным и рассказывал взводу свою биографию.

Представление состоялось за пять минут до этого. Я, как и ожидал, встретил естественную любопытную настороженность во взглядах всех моих будущих подчиненных: как, мол, возьмется за дело эта новая метла? Откуда они могли знать, что я никогда не собирался быть ни этой самой новой метлой, которая якобы чисто метет, ни новатором-реформатором, которому все не так и который обязательно начнет переиначивать все по-своему, что надо и что не надо. Не собирался потому, что в армии, если вникнуть в суть дела, ничего не надо переиначивать по-своему — тут есть уставы, наставления, инструкции, и во всех случаях жизни действовать надлежит согласно им — куда денешься от такого казенно-делового оборота? Единственное, что я мог себе позволить, скорее даже обязан был делать, — это изыскивать возможности и способы наиболее точно следовать уставам, инструкциям и наставлениям, то есть — в широком плане — наиболее эффективно и качественно нести свою службу и требовать такого же отношения к ней от своих подчиненных.

Люди во взводе, как я понял, были неплохие — знающие, образованные, идейно подкованные и дисциплинированные. И что весьма показательно — все без исключения комсомольцы. Точнее, все, кроме троих — Донцов, Кривожихин и ефрейтор Фролов были, как и я, кандидатами в члены партии. Наиболее сильное впечатление произвел на меня не старший сержант Донцов, как можно было бы ожидать после информации к размышлению, полученной от Нагорного, а старший сержант Василий Кривожихин. Когда Кривожихин встал по моему вызову и начал отвечать на вопросы, я понял, что мне с заместителем и командиром первого расчета, вероятно, повезло. Что мне в нем понравилось прежде всего — так это прямой, смелый взгляд, ясность и краткость ответов, никакого желания произвести впечатление и внутреннее, какое-то природное чувство собственного достоинства — не гипертрофированное, как это иногда случается, а скромное и очень твердое. И еще, конечно, внешний вид: обмундирование у него было такое же, как у всех, а вот носил он его как-то по-особенному красиво, попросту элегантно, и оно — и повыгоревшее от времени, и кое-где изрядно потертое — выглядело новей, чем у других. В этом смысле от него не отставал, пожалуй, только Донцов, который, если говорить об общем впечатлении, показался мне несколько самонадеянным и обидчивым, как постоянно захваливаемый ребенок. Но дело свое он тоже знал отменно. Оба они были москвичами, представителями «гегемона» — рабочего класса. Кривожихин — с автозавода имени Лихачева, а Донцов — из метростроевцев. Окончили учебное подразделение, получили «сержантов», у нас в дивизионе стали «старшими», и через год должны были вместе увольняться. Между ними, как доложил мне потом Гущин, все время шло и гласное и негласное состязание, умело подогреваемое извне — командиром батареи, политработниками, комсомольской организацией. Вперед они вырывались сначала поочередно — то Донцов, то Кривожихин, но последнее время, перед моим прибытием в дивизион, лидерство в соцсоревновании, по словам того же Гущина, прочно захватил Донцов, к которому, как я понял из некоторых намеков и недоговоренностей со стороны врио командира взвода, явно благоволил командир батареи капитан Лялько. Все сказанное я, разумеется, принял к сведению, но поскольку я придерживался правила верить в первую очередь делам, решил про себя, что с этой минуты все командиры расчетов, как и все солдаты взвода, передо мной равны. Кто из них лучше, пусть покажут мне служба и время, а не аттестация моего предшественника. Что же касается «ссыльного» — рядового Виталия Броварича, то ничем особенным он среди своих товарищей не выделялся, если не считать, что он был на год старше тех, кто прибыл в дивизион вместе с ним. Когда Броварич по моему вызову поднялся, я сразу почувствовал повышенную настороженность — видимо, он подумал, что вот сейчас при всех я начну расспрашивать его о неприятных для него вещах. Но я задал ему точно такие же вопросы, какие задавал другим, — и все прошло нормально. Внешне Броварич тоже ничем особенным не выделялся: не красавец, роста среднего, светлые волосы — чуть с рыжинкой, крепок, широкоплеч, ясноглаз. Но, вероятно — я это подчеркиваю: вероятно, он был не очень общителен и не имел в дивизионе друга. Во всяком случае, мне так показалось.