Александр Петрушевский - Генералиссимус князь Суворов

• Название: Генералиссимус князь Суворов
• Автор: Александр Петрушевский
• Издательство: Типография М.М. Стасюлевича, Вас. Остр., 2 лин.7
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1884

Перед вами книга, не издававшаяся в России более 100 лет. Это удивительно потому, что интерес к Суворову во все времена велик, а данная книга, состоящая из 3 томов общим объемом почти в полторы тысячи страниц, признана историками лучшей биографией величайшего русского полководца. И неудивительно, потому что по прочтении этой книги складывается образ гения, не укладывающийся в официальные рамки.

Издание представляет собой фундаментальное исследование жизни и военной карьеры генералиссимуса, наиболее полное и подробное из существующих монографий.

Первое издание этой книги, вышедшее в 1884 году, состоит из 3 томов приблизительно по 500 стр. каждый. В 1900 году вышло второе, переработанное издание - 1 том объемом около 800 стр. Оно содержит некоторые уточнения частных фактов биографии Суворова но, конечно, не может соперничать по объему фактического материала с первым изданием. 

Эта книга — первое издание.

Осенью 2005 года второе издание было переиздано издательством "Русская симфония". К сожалению, малым тиражом - всего 1000 экземпляров. Тем не менее, лед тронулся. Спасибо людям, вспомнившим о лучшем русском полководце.

Книга написана известным историком 19 века Александром Фомичем Петрушевским, генерал-лейтенантом русской армии. Биография составлена на основе анализа источников, по большей части рукописных и остававшихся неизвестными к тому времени, а также практически всей изданной литературы о Суворове. В конце 3 тома приведен полный список источников с краткой их характеристикой. Петрушевский советовал перед прочтением книги ознакомиться с этими источниками. Последовав его совету, действительно, многие вопросы, возникающие при прочтении, отпадают сами собой. Автором было изучено огромнейшее количество документов, но, как признается сам Петрушевский, его жизни не хватило бы для внимательного и всестороннего изучения всех материалов, которыми он располагал. На книгу у автора ушло 8 лет усидчивого труда.

 Труд сей, будучи весьма серьезным по содержанию, написан живым языком и легко усваивается каждым человеком, военным и невоенным, историком и даже системным администратором. Петрушевский ставил перед собой задачу беспристрастного жизнеописания Суворова. Это удалось ему совершенно.

---

Молодой сын Суворова перешел на попечение Хвостова, который однако не мог взять на себя ничего, кроме общего надзора и руководства; следовало приискать воспитателя или гувернера, который находился бы при мальчике безотлучно. Суворов добыл, не знаем откуда и но чьей рекомендации, Ивана Дементьевича Канищева, может быть служившего раньше под его начальством. По этому случаю Суворов пишет Хвостову: «я полагаю Аркадия у кас на воспитании; причем к нему для ассистенции П. Д. Канищев, не ради наук, но для благонравия. Он получает от меня 300 руб. в год; он у вас и на квартире с Аркадием». Тогда же он сообщил об этом и сыну, прибавив: «будь благонравен, последуй моим правилам, будь почтителен к Дмитрию Ивановичу, употребляй праздное время к просвещению себя в добродетелях; Господь Бог с тобою». Вообще в своих довольно редких письмах к сыну и даже в приписках к письмам Хвостову, Суворов любил обращаться к Аркадию с краткими наставлениями, в роде приведенного или следующего: «Аркадию-благочестие, благонравие, доблесть; отвращение к экивоку, энигму, фразе; умеренность, терпеливость, постоянство». Едва прошел месяц по прибытии в Петербург Канищева, как Суворов, вероятно получив одобрительный от Хвостова отзыв о новом воспитателе, пишет сыну: «доколе при нас И. Д. Канищев, он получает ежегодно 300 рублей; по кончине ж моей, определи ему ту ж сумму ежегодно до его смерти». Это показывает, до какой степени Суворов был отзывчив к впечатлениям и скор в решениях, особенно если находился под влиянием контраста, который в настоящем случае олицетворялся Сионом.

Делая сыну такой завет, Суворов основывался на недавно состоявшемся заявлении своей воли на случай смерти. Написав несколько лет назад завещание, он обозначил в нем только то, что касалось дочери, т.е. упомянул про меньшую долю своего состояния; остальною же, наибольшею, не распорядился. После того недвижимое его имущество увеличилось вчетверо, а здоровье ухудшилось и временами возникали недоразумения и неприятности с зятем. Все это заставило его подумать об обеспечении будущности сына, и в сентябре 1798 года он составил новое духовное завещание, в смысле дополнения первого. Сыну он оставлял все свои родовые и за службу пожалованные имения, дом в Москве и жалованные бриллианты, а дочери назначал по прежнему благоприобретенные имения и купленные бриллианты. Распоряжение свое Суворов представил Государю, прося утверждения, что Государь и исполнил рескриптом 9 октября; копию с рескрипта Суворов препроводил к Хвостову, прося его «что надлежать будет, выполнить после моей смерти», а также к сыну, заключив свое короткое письмо пожеланием: «Господь Бог продолжи тебе долгий век» 10.

Не переводившиеся беспокойства и тревоги делали для Суворова необходимыми развлечения и разнообразие занятий, а этого-то и не было. Впрочем, летом еще представлялось кое-что: постройки в усадьбе, уход за садом, посещение крестьянских работ, купанье, прогулки. Любимым его местом была гора Дубиха, в полуверсте от дома; самое её название показывает, каким лесом она была покрыта, но это относилось к очень давнему времени, а при Суворове дубов и в помине не было. Росли огромные ели (как и теперь); с вершины горы, в просветах между лесом, открывались дальние виды, которые оживлялись большим количеством воды. Здесь Суворов построил двухэтажный домик с кухней и людской, приходил сюда часто и оставался по долгу, так как не утратил живого чувства природы; тишина и некоторая унылость места не наводили на него тоску, как на людей, искалеченных городской жизнью и вкусами, а напротив успокаивали его. Часто посещал он и крестьянские дворы, устраивал свадьбы, бывал на венчаньях и крестинах, ласкал крестьянских ребятишек и принимал участие в их играх. Однажды он играл с крестьянскими подростками на кончанской улице в бабки; тут его застал какой-то гость, который не сумел скрыть своего удивления. Суворов объяснил, что в России развелось очень много фельдмаршалов, делать им нечего, а потому приходится играть в бабки. Зимою программа летнего препровождения времени суживалась, и приходилось чаще просиживать дома. Он устроил себе «птичью горницу», некоторое подобие зимнего сада, о котором было говорено в главе IX; напустил туда птиц, сидел в этой комнате, прохаживался, даже обедал. Каждую неделю он парился в жарко натопленной бане, часто посещал церковь, сам звонил в колокола, сам читал громогласно апостол и с певчими пел на клиросе.

Привыкнув с юных лет к умственным занятиям, Суворов разумеется не мог без них обойтись в своем унылом уединении. Читал он много, сколько только дозволяли глаза, начинавшие слабеть; в Кончанске была библиотека; он ее по временам пополнял, но не знаем — чем именно; один только раз встречаем в его переписке, что требовались, «между прочим», ода Хвостова — на Измаил, ода Кострова — на Варшаву, песнь — на Варшаву Державина, Оссиан в переводе Кострова. Надо полагать, что чтение Суворова было, как и до того времени, энциклопедическое, но преимущественно историческое, а также современные газеты. Он жадно следил за ходом политических и военных дел в Европе и искренно смеялся над замышляемою высадкою Французов в Англии, называя приготовления к ней «репетициею трагикомической военной драмы, которая никогда не будет разыграна». В начале сентября, в виду усложнившихся обстоятельств и становившейся возможною войны с Францией, Государь пожелал узнать мнение Суворова по этому предмету, для чего и послал к нему генерал-майора Прево де Люмиана, старого знакомого и сослуживца Суворова еще в 1791 году, в Финляндии. Суворов передал ему на словах свои мысли и даже продиктовал в общих чертах план кампании (см. Приложение VIII) [11]. Из этого ничего не вышло, потому что предположения, выросшие из Суворовского военного взгляда и дарования, требовали для своего исполнения этого же самого своеобразного дарования; для других они должны были представляться или непосильными, или невразумительными и причудливыми. В этом легко убедиться по прочтении самого плана 11.

Но все эти занятия были не то, чем мог удовлетвориться Суворов, привыкший к практической деятельности и для нее одной считавший себя предназначенным и подготовленным. Скука и тоска одолевали его все больше, тем паче, что он не имел самого необходимого условия для довольства настоящим, — личной свободы. Он вернулся в свою глушь по доброй воле, прежний надзор был с него снят, переписка его не контролировалась, а между тем симптомы опалы и ссылки продолжали существовать. Подобная непоследовательность, странная в другое время и при другом режиме, в ту нору не поражала, потому что проглядывала во всем. Государь был недоволен Суворовым за его нежелание поступить на службу. и это должно было в чем-нибудь выразиться. Узнав, быть может по внушению Суворовских недоброжелателей или по излишнему усердию своих приближенных, что Суворов делает частые выезды и приемы, Государь в порыве раздражительности приказал исключит из службы своего флигель-адъютанта, младшего Горчакова. Хотя сердце у него скоро прошло, и на другой или на третий день он приказал снова зачислить на службу племянника Суворова, но случай этот служил дурным предзнаменованием. Суворов растревожился и счел нужным снабдить Хвостова объяснением образа своей жизни, упомянув и про наговоры своих зложелателей, до него дошедшие или им предполагаемые. В письме его говорилось: «меня желают», — я Цинцинат; «солдаты меня любят», — я их люблю; «дворяне меня любят», — я их люблю и морально безгрешен; «весело живу», — весело жил, весело умру, весел родился, не мизантроп; «много ездят», — в торжественные дни препровождаем весело императорские праздники и даже до полуночи, иначе счел бы я за преступление; итак глас бездушных крамольников предавать насмешеству. Редко мой выезд; прочие многие дни я, как Цинцинат, препровождаю в глубоком уединении». С приближением в 1798 году святок, которые Суворов издавна привык проводить в забавах, он как будто опасается в этом помехи и снова возвращается к той же теме. «Бездушные крамольники», — пишет он: «да не вменят во зло, что я здесь иногда упражняюсь с моими соседями непорочно в дружеских утехах; они меня любят за мое чистосердечие, как любили солдаты; тако препроводя святые вечера, изготовлюсь к великому посту». Высчитывая свой домашний бюджет на следующий год и определяя себе на первое полугодие, в виду крайнего расстройства дел, всего 1,600 рублей, Суворов указывает на свой образ жизни: «5-6 дней собрания и иногда с виватом из пушек за высочайшее здоровье; обеды с друзьями, в числе полудюжины, вдвоем и втроем приезжающих нечаянно, иногда сам друг со священником — вдвое, втрое против того; да сверх того в расходе дюжина дней, — сам в гостях, согласились мы на непорочные игрища в святые вечера; неужто в сем вы мне воспретите?» Не довольствуясь этим предупреждением, — а может быть и вследствие новых дошедших до него слухов, Суворов обращается к самому Лопухину: «войск здесь нет, обращение мое две трети года с дворянами, в государские дни званы были раз 5-6: их не торжествовать я считал за грех. Не званые, по дружбе, — и в другие праздники были у меня к службе Божией и одному обеду раз до восьми человек от трех до полдюжины; сам я был в гостях меньше 10 раз; прочее время препровождал я в глубоком уединении, сам друг, сам третей, или со священником».