Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

• Название: Суворов и Потемкин
• Автор: Вячеслав Лопатин
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-02-009553-2

С середины XIX в. зародилась версия о Г. А. Потемкине как о «завистливом временщике», «бездарном военачальнике», который мешал своему подчиненному А. В. Суворову победоносно закончить войну 1787—1791 гг., утвердившую Россию в положении черноморской державы. На основании обширного документального материала, в том числе новых архивных документов, в книге опровергается эта легенда, показана истинная роль этою выдающегося государственного и военного деятеля России, восстанавливается правда об отношениях этих исторических личностей нашей страны, рука об руку трудившихся на благо Родины.

Для широкого круга читателей.

---

Я русский, не стану француза или немца оскорблять. Злословить можно... Ежели ничего не получу, пусть тогда Князь сделает милость — позволит мне пожить некоторое время наподобие Лаудона, а там пусть действуют за меня тряпки, вдохновляемые Минервой. А коли нет, так я ужо ославлю авантюриста до самых полюсов. Разбранили меня также в газете. Нет, лавры 18 июня— мои, а Нассау только фитиль поджег; а скажу и более — неблагодарный он! Пусть Князь гневается хоть бы и в 10 раз сильнее, все равно не могу Вам не писать. Тошно мне... Здесь у Репнина свой фагот: "племянничек, журавль с крестом, все для предбывшей Чесмы».

Его задевает тот факт, что весь успех сражения 18 июня, когда турецкому флоту были нанесены самые тяжелые потери, приписан Нассау, а его — Суворова — разбранили в газете (в какой, установить не удалось), и он остался не только без наград, но и подвергается насмешкам Репнина, который завел песню о том, будто бы Суворов хлопочет о наградах для своего племянника князя Алексея Горчакова за сражения на Лимане, сравнимые по результатам с Чесмой. Заезжие герои — «тряпки, вдохновляемые Минервой». Они, как греки под стенами Трои, медлительны и нерешительны. Даже прославленный Джонс действовал со своей парусной эскадрой крайне пассивно. Суворов не говорит об этом прямо, но в других письмах (Рибасу и самому Потемкину) Джонсу достается не меньше Нассау, который, кстати говоря, первым вынес приговор американцу: «Поль Джонс доказал нам,— писал он своей жене после боя 18 июня,— что не одно и тоже командовать одним корсаром и целой эскадрой. Однако его преувеличенная репутация затмила бы меня, если бы я не победил» [100].

Разумеется, не все слова Суворова следует принимать на веру. Блокфорт внес важную лепту в победу 18 июня, но ведь и Нассау пришлось выдержать противодействие Джонса и проявить решимость, чтобы успеть настигнуть турецкие корабли, деморализованные экипажи которых ждали утра, чтобы прорваться из Лимана в открытое мор В тех же письмах жене Нассау отдает должное своим соратникам: «Нет большего удовольствия, как содействовать выигрышу сражения! Но это удовольствие я буду часто иметь с русскими. Офицеры, бывшие под моей командой, солдаты и матросы — все вели себя как герои! Никого нет в мире храбрее русских» [101]

В отрывистом тексте письма Суворова Рибасу проступают новые подробности злополучного боя 27 июля, случившегося на глазах иностранцев, заезжих «знатоков военного искусства», не способных даже понять, что он — Суворов — знает военное дело не хуже самого Тюренна или знаменитого адмирала Турвилля.

«Проклятые волонтеры, самый проклятый — Дама, словно мне равный... Коли не в нашей службе, с радостью уступлю место Нассау-иностранцу, а иначе — ни за что, хоть даже и в одном был со мною чине... Сопливец Дама, друг его (Нассау.— В.Л.), возомнил, что мне равен, подходит и кричит мне: "Сударь!" ... Берется в полный голос распоряжаться, русские слышат язык французский словно от играющего свою роль актера, а между тем я, командующий, ни на мгновение ни единого слова, кроме его приказов, услышать не могу. Я в бешенство пришел. Думали, что я в тылу, а я принужден был команды давать чрез младших чинов, и потому Фишера упустил, который дошел уже до края бездны, а как достал я его, он уже был там. Другой, повежливее Дама, привязался ко мне, представлялся будто на обеде, из виду меня не терял (говорю Вам, пусть Князь о сем думает, как хочет, я же все сие видел. В другой раз, коли так придется, выгоню их, да и наших, кнутом, ибо за исход боя я отвечаю, а ежели им угодно, так я их саблей). Есть способ от пуль укрыться. Кстати, слева от меня был один, но честный человек. Я поворачиваю круто вправо, воспитанный волонтер предо мной. Вдруг левый повод у меня хватает, моя лошадь еще на пядь — и конец. Хотел бы я, чтобы Вы о нем разузнали. Коли останусь жив, буду у Князя. Я русский, не потерплю, чтоб меня теснили эти господа... боюсь рана моя чрез месяц заживет, а за три недели скажу спасибо. Турки больше делать вылазок не станут. Другое дело, если надобно, приманим их... У меня 27 артиллерии не было. Она была в резервном корпусе. Александр Николаевич там был. С. меня фальготировал... Последние слова мои были касательно того, чтоб другой баталион позвать, а 1-й притянуть... Вы знаете, у меня всегда ординарцев мало... Мне бы их прислали, у меня бы их на раздачу приказов не хватило. Субординация! Стыдно мне говорить о сем. Разве не я громче всех кричал против неподчинения?! Хватит... да, истинная правда: я ведь не разбираюсь в пехоте, я там и недели подряд не служил во всю жизнь, которая вот-вот кончится, а до того пребуду при Князе, ежеле только сам он меня не откомандирует».

Как видим, во время боя не только Дама давал советы русскому генерал-аншефу. Какой-то другой волонтер-иностранец даже схватил лошадь Суворова за повод — и тут последовал выстрел. Без преувеличения Суворов был на волос от смерти. Весь ход боя в пересказе Суворова выглядит, как жаркая, неуправляемая стычка, что подтверждается и другими свидетельствами. С опозданием Суворов дает ответ на запрос Потемкина о причине отсутствия артиллерии.

Она, по его словам, была неподалеку, у Александра Николаевича Самойлова, но, очевидно, последний не проявил инициативы и не поддержал попавшего в трудное положение Суворова. Возможно, в своих рапортах Потемкину от 28 июля Суворов сознательно затемнил ход дела, не желая перекладывать свою вину на других. В конце письма звучит горькая ирония: сначала иностранцы оттерли его от боевого дела под предлогом незнания им морской службы, теперь, чего доброго, обвинят в незнании азов военного ремесла.

Рибас, похоже, поделился содержанием суворовского письма с Поповым, и 18 августа Суворов в большом письме Василию Степановичу вынужден оправдываться: «Басни и дело!.. Вы сами знаете, подозрения быть не могло: природа не одарила меня безчестностью, перемениться мне поздно, буду всегда тот же... Честь моя мне дороже всего, покровитель ей Бог!» Чувствуя, что переборщил, нападая на Нассау и других волонтеров, Суворов просит Попова различать слова и дела. И тут же напоминает о своей якобы «смертельной ране», которая и «ныне с остатком того, будто до будущей недели. Знаете, что лекари льстят»,

простодушно прибавляет он, рассчитывая на передачу этих слов Потемкину.

Ни одно ответное письмо Попова, Рибаса и Потемкина тех дней до нас не дошло. М. Антоновский в первом издании «Науки побеждать» опубликовал в приложении несколько писем Суворова, среди которых оказалось еще одно «послание» Потемкину, относящееся к очаковскому конфликту: «Боже мой! Как я обезпокоил Вашу Светлость, моего благодетеля. Скромность, притворство, благонравие, своенравие, твердость и упрямство равногласны, что разуметь изволите? Общий порок человечества». (Потемкин, судя по всему, передал своему любимцу благожелательный ответ, но напомнил ему о его горячности и стремлении всюду быть первым. «Суворова не пересуворишь!» — говаривал он. Поэтому Суворов и переводит диалог в русло моральных сентенций, рассуждая о слабостях, присущих всему человеческому роду). «Для меня толк пятой заповеди по естеству или случаям,— продолжает он.— Один способен к первой роле, другой ко второй; не в своей роле испортят. Обоим воинские законы руководством, щастье от их правил!.. Лаудон добрый человек, взял шуткою — Дубицу. Кто у Вас отнимает, Светлейший Князь, Вы великий человек, Вы начальник начальников, Вы говорите: их слава — Ваша слава; кто ж из них за нею бегает — она бежит от того, а истина благосклонна одному достоинству.

Милостивый Государь, добродетель всегда гонима, покровительство ближе всех к Вам, Вы вечны, Вы кратки, в него я себя поручаю».

Ссылка на австрийского полководца Лаудона, победителя прусаков в Семилетней войне, весьма примечательна. Престарелый фельдмаршал жил на покое. Неудачи австрийцев в кампании против турок 1788 г. заставили императора Иосифа «вспомнить» старика. Возглавив армию, Лаудон сразу вдохнул в нее победоносный дух и без особого труда — «шуткою»— взял сильную крепость Дубицу, Намек очевиден: недостатки недостатками, а положиться на него — Суворова, как и на Лаудона, можно — он не подведет. Уже это письмо, написанное судя по всему, 18 августа, одновременно с датированным письмом Попову, свидетельствует о том, что конфликт почти исчерпан.

18 августа противник сделал новую вылазку, во время которой был тяжело ранен в голову Кутузов. Де Линь, стоявший с ним рядом, написал в Вену: «Кутузов не доживет до утра». Он ошибся, как ошибся и Суворов, уверявший Рибаса в том, что после 27 июля «турки больше делать вылазок не станут». Потери только убитыми составили 6 офицеров и 70 солдат. Дама, раненный пулей в плечо, вспоминал, что «никогда еще турки не делали вылазки с подобной яростью. Я должен признаться, что в этот день я видел самое большое колебание в русских войсках, в особенности между офицерами». Помог Нассау, открывший с судов флотилии огонь во фланг туркам.