Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

• Название: Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли
• Автор: Вольдемар Балязин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0284-8

О жизни прославленного российского военачальника М. Б. Барклая-де-Толли рассказывает роман известного писателя-историка Вольдемара Балязина.

---

Главнокомандующий имел право «без всякого различия званий и чина отрешать от должности, высылать из армии, предавать суду и утверждать окончательно смертные приговоры вплоть до полковников».

По параграфу четырнадцатому «и самые члены императорской фамилии, прибыв в армию, вступают в непосредственное и полное начальство главнокомандующего».

И наконец, параграф восемнадцатый гласил, что только тогда, когда император находится при армии, верховная власть переходит к нему, да и то лишь после того, как об этом будет дан особый приказ, которым главнокомандующий будет лишен верховной власти на время нахождения царя при армии.

Еще раз внимательно перечитав все это и в который уж раз обдумав, Александр подписал оба документа, решив, что не станет ставить подпись в присутствии Барклая, а вручит ему «Учреждение» и «Уложение» уже как акты монаршей воли, принятые его собственным соизволением.

И когда дежурный генерал-адъютант доложил, что военный министр прибыл, Александр велел попросить Барклая пройти.

Как только тот появился на пороге кабинета, Александр вышел из-за стола и неспешно пошел навстречу, ласково улыбаясь. Очень осторожно и мягко пожав ему руку и даже этим рукопожатием выказывая, что он помнит о его ранении, Александр сказал:

— Вот, Михаил Богданович, то, чего все мы с таким нетерпением ждали два года. — И, указав на две папки, в которых лежали подписанные им документы, добавил: — Теперь станем следовать тому, что сами мы посчитали истинным и справедливым, и, если Бог будет на нашей стороне, вернемся со щитом.

Пригласив затем Барклая сесть, царь одну за другой раскрыл папки на последних страницах, где стояло его размашистое «Быть по сему. Александр», и подвинул их своему военному министру.

Тот неловко, раненой правой рукой, подтянул их к себе и спросил:

— Позвольте, ваше величество, передать их адъютанту моему, полковнику Воейкову. Он ждет в приемной, имея при себе документы, которые я, с вашего позволения, предоставлю вам. — И, встретив вопросительный взгляд Александра, пояснил: — Это следующий этап подготовки к войне, ваше величество. «Учреждение» и «Уложение» говорят, что надлежит предпринять нам, чтобы встретить неприятеля во всеоружии, а доставленные мною документы — планы будущей войны, поступившие в квартирмейстерскую часть свиты вашего величества и доставленные мне князем Петром Михайловичем, проекты, поступившие в мою канцелярию, а также предложения наших заграничных благожелателей, переправленные нашими военными агентами.

— И много их? — спросил Александр.

— Наиболее важных около пятидесяти, — ответил Барклай чуть смущенно, потому что столь большое число проектов говорило о том, что единого стратегического предначертания все еще нет.

Александр не сдержал досадливого вздоха: это могло означать и хлопотное для него чтение вороха бумаг, и недовольство и самим собой, и военным министром, и Аракчеевым, и Волконским, что плана до сих пор нет.

Полковник Воейков вошел в кабинет, неся огромный портфель, и замер на пороге. Александр улыбнулся:

— Проходите, полковник. Даже если каждый фунт находящейся в портфеле бумаги даст всего один золотник истины или просто материи, полезной для правильного решения, быть может, для размышления в верном направлении, то и тогда мы извлечем из портфеля не менее двадцати золотников алхимического философского камня.

Полковник недаром носил звание флигель-адъютанта, он был не только офицером, но и придворным.

— Нет более искусного философа, чем вы, ваше величество, и, разумеется, истина не сумеет скрыться от глаз ваших, — мгновенно ответил Воейков.

И Барклай заметил, как лицо царя порозовело от удовольствия, но ответил он чуть ворчливо:

— Полно, Воейков, какой же ты любезник, право. Но, даст Бог, попробую отыскать истину.

Воейков, оставив портфель, выпорхнул из кабинета, а Александр, не вынимая бумаг, спросил:

— А кто все же еще осчастливил нас своими суждениями?

Теперь настал черед Барклая сокрушенно вздохнуть, и он стал называть одну за другой фамилии тех, кого на Руси называли «затейниками» и «задумщиками», а на французский лад звали «прожектерами».

Он упоминал только тех, чьи записки Александр еще не читал, потому что, как только планы отечественных и иноземных стратегов поступали к царю, к Волконскому и в военное министерство, с ними непременно знакомили Александра.

На сей раз Воейков принес все проекты — и те, с какими царь уже был знаком, и те, что еще не были ему известны.

Проекты Александр разложил на большом столе, на котором обычно рассматривал он планы и карты, и Барклай стал перечислять один проект за другим, давая краткую характеристику автору и излагая существо замысла.

Когда Барклай назвал первую фамилию — «Вольцоген», Александр проговорил:

— Знаю, Михаил Богданович, с Вольцогеном знаком — и читал, и говорил. Продолжайте, пожалуйста, — и улыбнулся.

Барклай понял, чему улыбается его собеседник: Вольцоген был единомышленником Барклая, дополнившим его «скифский план» собственными прибавлениями и соображениями, и потому Михаил Богданович сказал:

— Может быть, государь, я не стану докладывать и о проектах Фуля, адмирала Мордвинова, графа д’Алонвиля, барона Туилль ван Сераскена, полковника Толя и статского советника Фонтон де Веранона, ибо они лишь повторяют небезызвестный «скифский план», доложенный мною вашему величеству пять лет назад в Мемеле?

— Плана Мордвинова нет, — вдруг сказал Александр, — Есть план д’Алонвиля. Именно его и представил мне в прошлом году граф Николай Семенович. Сам же он написал к записке д’Алонвиля лишь комментарий. Однако, признаюсь, в комментарии содержится не меньше соображений, чем в записке. — И добавил: — Впрочем, таков уж Мордвинов — умен, весьма умен.

И Барклай еще раз убедился, что царь за всем, следит, все помнит и об очень многом знает, редко выказывая свою колоссальную осведомленность.

Не меняя тона, Александр спросил:

— Что существенно нового по сравнению с вашим планом имеется у этих господ?

— Мне не хотелось бы выглядеть в ваших глазах высокомерным зазнайкой, но каких-то совершенно новых идей и подходов там нет, государь. Так мне, по крайней мере, кажется. Все они говорят о том, что нам следует избегать генерального сражения, действовать наверняка, проявлять упорство, сохранять холодную мудрость, соединенную с энергией, растягивая коммуникации, перерезая линии снабжения, уничтожая обозы и магазины противника, и отступать, пока подошедшие к нам резервы не создадут очевидного и подавляющего преимущества. В целом же они призывают действовать таким образом, чтобы на сто процентов использовать все выгоды, которые имеет армия, воюющая на своей земле, по сравнению с армией, отдалившейся от границ собственной страны на две тысячи верст.

— А есть ли иные прожекты?

— Есть, государь. Сторонниками оборонительной концепции в ее традиционном виде являются известные вам граф Ливен, полковник Чернышев, прусский посланник фон Кнезебек и шведский кронпринц Бернадот.

— Я читал все это, Михаил Богданович. И еще скажу вам, что самый последний стратегический план предложил Петр Иванович Багратион. Он прислал мне план войны наступательной, которую советует начать весною движением на Вислу и осадой Данцига, сводя к нулю все выгоды, которые имел бы Наполеон, произведи он нападение первым.

«Ах, как скрытен, как осторожен государь, — подумал Барклай, — он получает, кажется, копии всех важнейших документов, а порой и такие, каких нет ни у меня, ни у Волконского, ни у Аракчеева. Вот кто на самом деле главнокомандующий», — пришло на ум Барклаю, и он спросил:

— Оставить вам эти бумаги, государь?

— Конечно, Михаил Богданович, конечно, — с наигранной готовностью откликнулся царь. — Я еще раз почитаю их и постараюсь предложить какое-нибудь окончательное решение.

Барклай встал, положил в опустевший огромный портфель папки с «Учреждением» и «Уложением» и с горечью подумал: «Не постигла бы и их та же участь, что и кучи прожектов, не оказались бы оба эти документа такой же фантазией».

Была, однако, еще одна реляция, в которой тоже говорилось о предстоящей войне, но написана она была человеком сугубо статским, и о ней Александр не сказал Барклаю ни единого слова. Называлась сия реляция «О вероятностях войны с Францией после Тильзитского мира», и автором ее был неутомимый Сперанский.

Люди, близко знавшие Сперанского, полагали, что доминантой государственного секретаря были два качества — ум и одержимость работой, но они ошибались.

Да, он был чрезвычайно умен и необычайно трудолюбив, и все же его господствующим качеством было гипертрофированное самолюбие и эгоизм, давно перешедший в эгоцентризм.