Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10

• Название: Наш Современник, 2005 № 10
• Автор: Журнал «Наш современник»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2005

Литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал

«Наш современник», 2005 № 10

---

Холст наконец был развернут, но художник не спешил обращать его лицевой стороной кверху. Размером примерно метр на восемьдесят, он был темен по виду, с толстыми, крепкой пряжи нитями основы. Соломон привычным движением погладил ткань, покрутил пальцами кончики ниток.

— Тряпочка, видно, старинная, — пробормотал он. — Ну-ка, открой, посмотрим, что там на обороте…

— Аккуратнее, Соломон, не так грубо.

— Что же прикажешь — молиться на него?

— Может, и молиться…

Осторожно, бережно, точно это был хрупкий, засушенный лепесток неведомого растения, Яковлев приподнял холст, держа его за два конца на весу, чуть помедлил, соображая, куда его лучше пристроить, и, отойдя в сторонку, уложил на стеклянную витрину, на то место, куда в это время из окна падал узкий солнечный луч.

— Смотри!

Казалось, тихое серебристое сияние разлилось в привычном сумраке магазина! Оно отразилось в зеркальном трюмо, выставленном на продажу, в хрусталиках канделябров, в толстых стеклах очков Соломона, склонившегося к витрине. Антиквар впился в картину, клонясь все ниже и ниже, точно хотел проткнуть ее своим длинным хрящеватым носом.

— Что-о-о?! — через нестерпимо долгую паузу шепотом закричал он, глядя снизу на художника. — Что-о-о?!

Его лицо с открытым ртом выражало то ли восторг, то ли ужас.

— Я не виноват, — таким же кричащим шепотом оправдывался Яковлев. — Я же тебе говорю, я только помыл ее водичкой.

— Но ведь это же… Эль Греко!

— Похоже!.. Но не могу поверить!..

Соломон вывалил из шкафов на витрину кучу альбомов и справочников.

— Так, это здесь… — Он судорожно листал толстые листы веленевой бумаги. — Так… Ага… Маньериз… Вот: Эль… Теотокопули Доменико… Итальянский период… Тициан… не то, не то… Ага, Испания… «Святое семейство», «Портрет главного инквизитора» — резкие ракурсы… Автопортрет художника… «Снятие пятой печати»… Это все известно… Вот оно: «Утраченные работы», «Портрет дона…», не то, не то…

Яковлев из-за плеча антиквара пробегал глазами страницу справочника, вдруг резко отодвинул руку Соломона и ткнул пальцем в строчку.

— Да вот же!

Они медленно, вполголоса прочли краткое описание утерянного шедевра знаменитого испанца Эль Греко, или Доменико Теотокопули, под настоящим греческим именем которого, данным ему при крещении, его почти никто не знал.

Странная судьба была у этого художника. Грек по рождению, он в молодости учился живописи у иконописцев острова Крит. Потом уехал в Италию, эту Мекку живописцев, брал уроки у Тициана в Венеции, работал в Риме, считал своими учителями мастеров позднего Возрождения Бассано и Тинторетто. В конце шестнадцатого века перебрался в Испанию, поселился в Толедо и своими картинами, как пишут справочники, религиозно-мистического содержания, портретами кардиналов и великих инквизиторов создал вторую, бессмертную славу и своему новому имени, и древнему городу, известному до этого знаменитыми толедскими клинками уникальной холодной ковки.

После смерти художника имя его было забыто чуть ли не на два с лишним века. Картины Эль Греко тихо хранились в музеях Европы. Часть их утерялась. Виной тому были войны, революции, потрясавшие одна за другой старый континент. Потери от пропажи были невозвратны — копий не оставалось. Были только краткие словесные описания той или иной утерянной работы художника. И вот теперь, глубокой осенью двадцать первого года, словно каким-то волшебством возникшая из скудной словесной ориентировки, перед потрясенным антикваром лежало прекрасное творение позднего периода гениального мастера. Капризная мода конца девятнадцатого века открыла его заново, как когда-то европейские меценаты открыли заново античную культуру.

Долго смотрел Соломон на чудесное полотно. Лак, покрывавший картину, потрескался от времени, но это не портило чистоту оттенков. Краски переливались, горели, точно художник положил их на холст только вчера.

— Нужна серьезная экспертиза, — как бы очнувшись от затяжного сна, сказал Соломон.

— А я что говорю! Конечно! Я же… прямо к тебе! Ты специалист! Мэтр! Тебе решать.

Антиквар решился. Он взял полотно на комиссию. Через несколько дней он позвал к себе Яковлева.

— Все сходится! — сказал он.

Выражение лица его было растерянным. Он, казалось, не верил до конца в то, что говорил.

— …И краски, и холст, и манера, — все его! Семнадцатый век… Чертовщина какая-то! Бред! Не могу до конца поверить.

Он долго молчал, сопел носом, протирал линзы очков, потом, не глядя на собеседника, спросил:

— Что собираешься делать с картиной?

Эти слова застали Яковлева врасплох.

— Я как-то не думал… Может, в музей?

— Какой… музей! — передразнил его Соломон. — Музеи сейчас самое ненадежное место. Большевички лучшие работы продают за рубеж. На государственном уровне продают. Пролетариям не нужны картины на библейские темы. Опиум для народа!.. Музей…

— Что же делать?

Соломон опять затянул паузу.

— Продавать надо. В хорошие руки.

— Где же теперь найдешь «хорошие руки»?

— А это моя забота, — осторожно, но твердо сказал Соломон.

Он нашел покупателя, старый пройдоха! Кто он был такой, этот покупатель, черт его знает. Какой-то западник, скорей всего американец. С толстым карманом, цепкими руками и тончайшим нюхом на все, что плохо лежит. Картину проверяли долго. Еще дольше торговались. Наконец сошлись. Сумма была приличная. Вполне приличная. Эль Греко серьезно опустошил карманы заграничного любителя раритетов…

Когда через какое-то время Яковлев вновь посетил антикварный магазин на Арбате, его было не узнать. Соломон так и сказал вместо «здрассьте»:

— Ну, тебя не узнать! Прямо денди с обложки журнала!

И действительно, молодой художник был «упакован» с головы до ног во все новое. Все блестело на нем, шуршало, скрипело, начиная от велюровой шляпы и кончая модными туфлями на толстой каучуковой подошве.

— Конец света! — дивился Соломон. — В семнадцатом ты в таких шикарных тряпках и шагу бы не сделал по Москве: попудрили бы и сразу — к стенке!

— Газеты надо читать, Соломон, — с некоторой долей небрежности кинул Яковлев, усаживаясь в какое-то музейное кресло. — Нэп гуляет по России. Слыхал о таком, Соломончик? Новая экономическая политика! Что это означает? А то и означает, что полки в коммерческих магазинах ломятся — бери, что душа пожелает, только плати. Валютой. А она у нас с тобой пока имеется.

И он удовлетворенно, коротко хохотнул.

Соломон ничего не ответил. Был он какой-то скучный, смотрел в одну точку.

— Ты, случаем, не заболел?

— Что? — очнувшись, откликнулся антиквар. — А-а… Нет-нет… Я вот все думаю — как он там?

— Кто он? Где там?

— Да я насчет нашего Эль Греко. Как он там?..

— А-а-а, вон ты о чем. — Художник раскурил темную трубку с прямым мундштуком. Сладковатый запах табака поплыл в застоявшемся воздухе магазина. — А что ему там сделается? Висит небось на стене в отдельном помещении, ему этот жирный ворюга наверняка отдельный зал выделил в своем доме. Чтобы перед такими же болванами, как он, на званых вечеринках хвастаться. Ну и пусть его хвастает…

— А не жалко? — в голосе старика послышалась Яковлеву какая-то несвойственная тому нота.

— Ты о чем это? — удивился художник. — Сперва, значит, помог толкнуть, а теперь жалеешь?

— Ну я… Я — это другое дело! Я прежде всего коммерсант. Мне за это и ответ держать перед Богом… А ты все-таки художник… Так я и спрашиваю — не жалко, что Эль Греко уплыл из России? Тут вот, — он ткнул пальцами в левую полу манишки, — тут, говорю, у тебя ничего не скребет?

— Тут у меня, Соломон, портмоне лежит. И, смею тебя заверить, лежит смирно, не скребется. Повода нет… Я тебе больше скажу. Тут на днях на Сушке опять холстик присмотрел… Помыл дома, луком потер, гляжу — мать честная!..

— Что? — у Соломона округлился рот.

— На Рембрандта тянет!

— Не может быть!

— Не меньше! Поздний и опять неизвестный!

— А-а?..

— А насчет Эль Греко, — перебил его художник, — пусть себе там висит, за океаном. А если хозяину захочется вдруг ни с того ни с сего подчистить штихельком правый нижний угол картинки, то он там может прочесть… Если, конечно, он по-русски петрит. Так вот, говорю, может прочесть слова, писанные жженой костью тонкой колонковой кисточкой: «X… вам. Сделано русским художником Василием Яковлевым». Что с тобой, Соломон? На… попей водички. Легче? Вот и славно… Ищи покупателя на Рембрандта!

Нижнее фойе

Странная все-таки штука — актерская судьба в театре. То взлеты, то падения. Оно, с одной стороны, вроде и понятно. Тут все, как в жизни — свои пригорки и ручейки. Но с другой стороны… Если в жизни непредсказуемость человеческой судьбы закономерна: и рождение, и смерть, и краткий промежуток между ними запланирован не тобой и над всем властвует закон предопределенности, то тут… К примеру, поступает молодой актер в театр, начинает служение святому искусству. Все у актера есть: и молодость, и талант, и желание работать. Да что говорить, другой такой скотины, которая бы сама мечтала залезть в ярмо и поволочить воз потяжелее и подальше, во всем тягловом братстве не сыщешь. Везет и радуется. А уж когда кнутом его подстегнут, то радости предела нет: «Спасибо, родной, — говорит он погоняльщику, — не забыл меня, направил на торный путь».