Хари Кунзру - Без лица

• Название: Без лица
• Автор: Хари Кунзру
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8370-0490-2

Англичанин по отцу, индиец по матери, герой этой книги вынужден перевоплощаться, становясь тем, кого в нем хотят видеть другие. В Индии он — мальчишка-неприкасаемый, в Англии — молодой аристократ. Меняя маски, он вдруг понимает, что своего лица у него уже нет. Этот реалистический роман, написанный сухим и размеренным языком, затягивает в себя, как воронка, и в конце концов выводит читателя на границы реальности, к метафизическому ужасу пустоты.

Хари Кунзру, английский писатель индийского происхождения, несмотря на свою молодость, уже вошел в обойму лучших писателей Старого Света. Роман «Без лица» был признан в Англии лучшим литературным дебютом 2002 года.

---

— Десять лет? Но ведь это еще не наверняка?

— Именно в этом, — говорит профессор, — пытался меня убедить человек из окружения губернатора. Когда дорожная сетка этого района будет завершена согласно плану, фоце будут сконцентрированы в поселках вокруг основных узлов. Он посоветовал мне собрать все, что я могу, сейчас. Я сказал ему, что это ужасно, но он вполне предсказуемо ответил насчет рыбку съесть и тому подобное.

— А что, если они не захотят уйти? — спрашивает Джонатан.

— Я полагаю, власти к этому готовы. В таких случаях без принуждения не обойтись.

Морган задумывается на некоторое время.

— С экономической точки зрения в этом есть огромный смысл. Урожаи, которые они тут собирают, просто ужасны. Если мы покажем им, как правильно сеять, и переместим на более плодородные земли, может быть, через двадцать лет они смогут даже выращивать зерновые на экспорт. Не лишено вероятности. Если скрестить их коз с европейскими породами… Они смогут давать больше молока…

— А что, о козах говорить обязательно? — вздыхает Гиттенс. — Я бы совсем не плакал, если бы никогда больше не увидел ни одной козы.

— Как ни странно, козы мне очень нравятся, — натянуто говорит Морган.

У Джонатана возникает вопрос:

— А вы не думаете, что лучше оставить их в покое?

— Коз? — усмехается Марчент.

— Фоце.

На него смотрят недоверчиво.

— Не знаю, к чему вы клоните, — осторожно говорит Гиттенс, — но мне кажется, это очень характерно для вашего отношения к работе, Бриджмен. Я знаю, что не одинок в своем мнении.

Профессор хмурит брови:

— Я думаю, что ошибся, пригласив вас принять участие в экспедиции. Вы не справились с работой. Вы не испытываете к ней интереса. Вы безучастны ко всему. Ваша главная проблема, Бриджмен, в том, что вам не хватает командного духа.

— Командного духа?

Морган жалостливо смотрит на него:

— Правда же, вы не любите общественной работы?

Джонатан смотрит на них. За границами лагеря ветер шуршит в траве.

— Нет, — говорит он, — не люблю. Наверное, вы правы.

Несмотря на то что еще рано, он откланивается и уходит спать. Но засыпает не сразу. Он осознает, что между всеми объектами и людьми в окружающей его темноте натянуты провода и канаты, создавая единый взаимосвязанный механизм. Каждый раз, меняя позу или поднимая руку к лицу, он дает начало каскаду последствий, уходящему за пределы понимания. Иногда эти изменения влияют на него — двигают его руками, его веками. Если бы он хотя бы понял, как работает эта система, он мог бы обрести какую-то независимость от нее. Он представляет себе, как хижины фоце сминаются под бульдозерами, как сами фоце маршируют к местам новых поселений возле новых дорог. В такие минуты прошлое кажется ему еще более запутанным, чем будущее. Что, если он — давным-давно — заблудился? Что, если он потерял сам себя и никогда не сможет вернуться?

На следующее утро он покидает лагерь, сказав Чэпелу, что хочет продолжить перепись, не откладывая на потом. Профессор говорит, что может дать ему только двоих носильщиков, потому что еще несколько мальчишек сбежали, и теперь им не хватает рабочих рук. Джонатан с готовностью кивает и устремляется вверх по высохшему руслу, огибающему землю Дау. Он не знает, куда направляется. Он знает только, что не может оставаться на месте.

Джонатан следует изгибам реки, шагая по пастушьей тропе среди валунов и жесткой, колючей травы. Проходя мимо поселений, он больше не останавливается. Возле первого он вытаскивает было блокнот, но не может заставить себя написать хотя бы слово.

Когда солнце достигает зенита, каменное ложе реки поворачивает в сторону скалистой гряды, растянувшейся на мили к северу и югу. Джонатан устраивает стоянку в расселине между двумя гигантскими валунами, у подножия скалы. Ему почему-то кажется, что в скале произошли изменения, что она стала немного выше. Похоже, что утес попросту сконцентрировал свою сущность, окреп.

На второй день, с утра до ночи шагая под пристальным взором утеса, Джонатан чувствует себя еще хуже и не может уснуть ночью. Он слышит шум на границе лагеря, сначала с одной стороны, затем с другой, и абсолютно убежден, что вокруг палатки кто-то ходит. Вместо того чтобы откидывать полог или выбегать с револьвером, он лежит очень тихо под пропотевшим одеялом — глаза широко распахнуты, руки вытянуты по швам — и думает: пусть они придут.

Они не приходят. Но поутру носильщиков в лагере нет. Одеяла по-прежнему лежат возле тлеющих углей костра. Он долго выкрикивает имена носильщиков, но их и след простыл. Он пытается разобраться в том, что произошло, но ничего не понимает. Свет, проникающий через его темные очки, неприятно ярок. В замешательстве Джонатан пытается свернуть лагерь, но обнаруживает, что сложить палатку не так-то просто. В конце концов он сворачивает ее и пытается втиснуть в холщовый чехол. Ничего не получается. Эти усилия утомляют его. Он бродит по лагерю, все валится у него из рук, он постоянно зовет своих слуг. Сначала гневно. Потом с тоскою в голосе. Он ощущает сильнейшую пульсацию крови в висках. Внезапно он понимает, что его лихорадит, но ему по-прежнему необходимо двигаться — даже если некому идти следом.

Оборудования слишком много, поэтому он просто бросает большую часть на месте. Несколько вещей он складывает в стопку под деревом, затем сдается, запихивает в рюкзак еще несколько банок с консервами и подбирает одеяло, ружье, необходимые мелочи. Лагерь как будто кренится, и Джонатан, пошатываясь, начинает ковылять по тропе. Куда? Он бредет, и плотно сбитая грязь тропы крошится, превращаясь в комья земли, по которым так трудно идти. Даже просто ставить одну ногу перед другой. Солнце пронизывает лучами его непокрытую голову (где он обронил шлем?), и в конце концов зрение становится таким нерезким, а голова кружится так сильно, что он присаживается на минутку, просто чтобы отдохнуть, и не успевает опомниться, как уже лежит, глядя в небо, и ветка дерева вползает в поле его зрения, как трещина на голубом оконном стекле.

Я, наверное, умираю, думает он.

Его тело высушено, в нем нет больше пота. В нем гуляют сквозняки, волны холода, распространяющиеся по ноющим рукам и ногам, тошнотворным приливом поднимающиеся к центру его тела. Приходят галлюцинации. Высоко над землей он видит старика, который карабкается по стене утеса. На нем красные ботинки и красная шапка. Зрение Джонатана усиливается, и он различает, что старик прижимается к скале, как паук, неторопливо спускаясь к нему головой вперед. Иногда он останавливается, чтобы растереть ладонями белый порошок из кисета на поясе. Иногда повисает на одной руке на высоте нескольких сотен футов. Он двигается быстро и спускается прямо к нему, красный цвет его шапки и ботинок становится нестерпимо насыщенным… Следующее, что он видит, — это как голубое стекло заполняется лицами фоце — этих людей с жидкими глазами и завитками шрамов на щеках. Множество рук поднимают его, он слабо вырывается и пытается сесть, но все, на что способно его тело, — крупная дрожь. Ему дают воды, и голубое небесное стекло раскачивается влево и вправо, влево и вправо под звуки низких голосов, поющих отрывок какой-то песни — снова, и снова, и снова. Солнце печет кожу, натягивая и опаляя ее. Небо скачет и дрожит над головой, пока в какой-то момент не исчезает вовсе, и все, что остается, — это холод и мерцающий отблеск огня на камне. Все, что он знает — единственная понятная вещь, — это что он теперь под землей.

Фоце принесли его в глубь земли и оставили там, где под ногами что-то хрустит, а потолок выгнут, как купол. В свете огня он видит, что пещера украшена тысячами красных отпечатков рук, затем купол из красных ладоней неожиданно заслоняют головы, склонившиеся над ним. На одной из них красная шапка: это старик, который резкими паучьими движениями трясет костяной погремушкой и поет низким голосом прямо ему в ухо. Его вновь поднимают на руках и медленно раздевают: неловкие пальцы возятся с его пуговицами, чьи-то ладони стягивают шорты. Он слишком слаб, чтобы сопротивляться, когда его удерживают за голени, разведя ноги, растирают и пощипывают каждую частицу его кожи, раздвигая ягодицы, поднимая мошонку, открывая ему рот, вдувая что-то в ноздри и уши, сдвигая к макушке кожу лба, поднимая руки и ощупывая кожу под волосами. Все это время энергичное лицо в красной шапке то появляется, то пропадает из виду, погремушка стучит возле уха, низкое пение замирает на секунду, чтобы выделить что-то, повторяется снова и снова. Те же руки покрывают все его тело жидкой грязью, которая высыхает, запекаясь на нем, как новая каолиновая кожа. Твердый глиняный край чашки скрежещет по зубам: ему приподнимают голову и заставляют выпить горькую жидкость, струйкой сбегающую по подбородку.

Он снова опускается на землю.