Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

• Название: Сочинение на вольную тему
• Автор: Анатолий Кудравец
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00783-0

Роман белорусского прозаика Анатоля Кудравца «Сочинение на вольную тему» и его рассказы посвящены людям села, их житейским заботам.

Автор пишет о самых будничных событиях, осмысливая жизнь целого поколения — с довоенной поры по сегодняшний день, со всеми присущими этому поколению конфликтами.

---

— Какой там снег, малость припорошило землю. А вы потихоньку, по дорожке.

— Помирать погожу, а ежели почую силу, то, может, и приду.

— Она как когда: то весь день топает, помогает, а то целыми днями лежит, — сказала дочь. Сказала так, как говорят о детях или о тяжело больных людях, не обращая внимания на их присутствие.

Глаза бабы Зоси вдруг оживились:

— Скажи, внучек, вот я слухаю радиво, — она кивнула на стену, на репродуктор. — Там передают, што на море много кораблев этих всяких, ну, этих, американских…

— Много.

— И ты их видел?

— Не очень близко, но видел.

— Тебе только кораблев этих не хватало, — укорила ее дочь. Старуха стрельнула на нее глазами, недовольно пожевала губами, но в тот же миг лицо ее, словно подсвеченное изнутри, прояснилось:

— А може, внучек, ты надумал жениться? — Уголки ее глаз сверкнули остро и весело.

Вопрос этот настиг Михаила у порога, и он обернулся, держась рукой за дверной косяк:

— Надумал, бабуль, надумал. Только это будет в следующий отпуск. — Он смотрел на бабу Зосю и смеялся своими карими глазами.

«Как он похож на Евмена, весь Евмен», — снова подумала баба Зося, вспомнив своего давно умершего мужа, но спросила о другом:

— И она будет?

— Должна быть, — ответил внук серьезно и повторил: — Должна быть.

— Ну то добра, — сказала баба Зося, хотя ни дочь, ни внук уже не слышали ее: они были в сенях.

Тетка Нина проводила племянника до ворот и тут, словно только вспомнив, сказала:

— Она и правда помирать собралась было… Взяла себе в голову: умру да умру.

— А может, и нет… — улыбнулся Михаил. — Помните, то самое было и в позапрошлом году, и зимой. Собралась умирать, и одежду на смерть подготовила, а потом передумала: пускай Нинина Валя замуж выйдет, тогда… А на свадьбе даже танцевала. А еще раньше мне говорила: «Ну, внучек, только бы дождаться, чтоб ты школу кончил, вырос, очень уж хочется увидеть, каким ты станешь, а там и помру…»

— То когда было… А теперь говорит и сама верит тому, что говорит. Три дня на одной чашке молока… Да еще этот холод. Мерзнуть начала. Но вот услышала, что ты приехал, и ожила. Все о тебе и о тебе говорит: «Хочу видеть Мишку». Сегодня даже тарелочку супу съела. А то ведь ничего в рот не брала.

— Она у нас молодчина, — задумчиво проговорил Михаил. — Так вы не опаздывайте, тетя Нина, вместе с дядей приходите…

— А как же не прийти… Придем, — ответила она и снова радостно улыбнулась.

На другой стороне улицы — на открытой со всех сторон площадке-пригорке — стояла церквушка. Маленькая, свежеокрашенная, обнесенная квадратом подновленной ограды, она красиво выступала на фоне серого неба бело-голубым куполом, остро напомнив о школе и школьных годах. Их школа стояла немного поодаль, в окружении дуплистых лип и кленов, и из ее окон хорошо была видна церквушка. Интересно было наблюдать, как сюда в религиозные праздники одна за другой шли старенькие бабульки — тихие, сосредоточенные. Ступят на церковный двор — перекрестятся, подходят к церкви — перекрестятся, и все это серьезно, как «день добрый» при встрече.

Старики — это ладно. Это было откуда-то из далекого прошлого, из такой старины, как Ярослав Мудрый или Евфросинья Полоцкая, чему, как сказке, трудно поверить умом, но что принимается сердцем. Смех начинался, когда к церкви подъезжала машина — «Москвич» или «Волга» — и из нее выходили совсем молодые папа и мама, с ребенком на руках. Они и того ребенка еще не умеют держать, и обычаев не знают, даже куда и как идти, и словно стыдятся чего-то или боятся, особенно хлопцы — втягивают головы в плечи. Когда детей несли пожилые люди — все воспринималось как должное. Они и несли их торжественно, важно, как и надо носить детей. А тут вылезает молодой папаша с недавно отращенной бородкой а-ля апостол и прется в ту высокую дверь с крестом наверху. Начиналась игра в отгадайку: «Кто он, отец? Откуда? Кем работает? И много ли километров довелось ему накрутить, чтобы добраться до этой небольшой церквушки, где его ребенку помажут лоб водой, которую берут из одного колодца школа и церковь?»

Тогда было весело, а теперь подумалось с грустью: что-то же гнало и гонит людей за сотни километров сюда, в эту маленькую церквушку. Вера в бога? Вряд ли. Тогда что? Мода на крестики? Мода на крещение?..

Пока он заканчивал училище да плавал, построили новую школу — уже подальше от церкви. Интересно, что теперь изобретают сорванцы, чтобы школьная жизнь текла быстрее и веселее? Придумать обязательно придумают, на это ума и фантазии всегда хватит. А каким смешным и ненужным кажется теперь желание ускорить бег времени — «быстрее, быстрее», пока сидишь за школьной партой. Как потом будет жалко этого времени, промелькнувшего так быстро. Хотя, если разобраться, в этом запоздалом сожалении чувствуется практицизм уже другого возраста, когда в человеке сидит трезвый практик — то существо, которое и на время глядит как на товар, забывая о том, что, может, из-за этого мгновения, такого, каким оно было, и стоило жить. Хотя бы потому, что было оно бескорыстным. Дай само это сожаление — не что иное, как разбежка между возрастами, непонимание одного возраста другим.

Снег, поскрипывая, мягко оседал под ногами. Михаил шел серединой главной улицы поселка. Прямая и широкая, она тянулась километра на полтора. Лохматые, разбухшие от снега деревья образовали розово-белый тоннель, он прорезал поселок насквозь и терялся где-то в конце, словно врастал в дальний лес.

На улице никого не было, и ничто не мешало оставаться в том идиллическом настроении, которое охватывает на первых порах по прибытии домой, когда кажется, что весь мир создан для тебя и всем людям только и забот, что любоваться тобой… Хотя при чем тут он? Он в отпуске, дома, вечером соберутся соседи, родня. Приедет Лариса. Они уже решили пожениться в следующий его отпуск, но это пока их тайна. А сегодня просто посидят, поговорят, попоют песни, потанцуют. Танцы танцами, а без песен не бывает ни одного такого вечера. Стариков хлебом не корми, но дай вот так собраться, выпить чарку, вспомнить, что с ними было или могло быть. Растревожат душу этими разговорами, распалятся и незаметно перейдут к песне. И тогда, кроме песни, для них не существует ничего на свете.

Возле старенькой, вросшей в землю хаты с кривой грушей перед заколоченными досками крест-накрест окнами Михаил свернул в улочку — обнесенный жердями проезд, что вел в другой поселок. Свернул, но дальше не пошел, остановился, смахнул с жерди снег и взялся за нее руками.

Это была хата бабы Зоси. В ней она родила, выкормила и пустила в свет четверых своих детей. Старшие — тетка Нина и отец Михаила — остались тут, средняя дочь в Барановичах, младший сын во Владивостоке. В этой хате родился и Михаил — это позже они поставили свою. Лет пять назад, когда стало трудно жить одной, перешла баба Зося к тетке Нине, а хата стоит, дряхлеет. Может, у кого и поднялась бы рука развалить ее, но баба Зося не дает на это согласия.

Второй поселок выстроился параллельно первому, такой же широкий и прямой, и дома новее и просторнее, среди них попадались и кирпичные, и деревца вдоль дворов и сады помоложе. Его называли «новым» в отличие от «старого», в котором живет тетка Нина и стоит хата бабы Зоси.

В новом поселке было всего хат пять, когда получил участок и начал строиться отец Михаила, а за ним и дядька Кондрат. Отец работал на тракторе, дядька — на машине. Дружили они еще со школы, поэтому и участки взяли рядом, через улицу. Поселок разросся быстро и уже уперся одним концом в цех промкомбината, а другим — в гравийку и готов к прыжку через нее.

За поселком открывался глазу широкий заливной луг, за ним, подмывая берега на крутых поворотах, текла Щара. Михаил вышел за новый поселок и остановился, завороженный нетронутой белой пустыней, простиравшейся прямо перед ним, которая вздыбливалась вдали линией, шедшей параллельно поселку и помечавшей русло реки, замедленно спокойной и сонной в эту зимнюю пору.

И ему представилось — словно бы только что прошло перед глазами, — как это ровное, бескрайнее покрывало снега пойдет темными пятнами, будто лицо женщины перед родами, потом пятна начнут синеть, набухать влагой — поначалу на более низких местах, потом и выше. Пятна станут расти, расползаться, как чернила на промокашке, соединяться друг с другом, пока не займут весь луг до самых хат. Издали вода кажется синей, а подойдет поближе, заплещется у плетней, и все увидят, что она сивая, промозглая — обычная весенняя паводковая вода. Вот когда самая пора столкнуть в нее ворота, взять шест и погнать их куда глаза глядят, аж до самой Щары. Только не на Щару, потому что в это время она шуток не понимает… подхватит на спину этот примитивный корабль, крутнет, словно листик, туда-сюда и понесет к мосту с такой грубой силой и злостью, что не хватит духа и «мама» крикнуть. А если и крикнешь, то вряд ли кто услышит этот зов в седом бескрайнем море.