Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

• Название: Сочинение на вольную тему
• Автор: Анатолий Кудравец
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00783-0

Роман белорусского прозаика Анатоля Кудравца «Сочинение на вольную тему» и его рассказы посвящены людям села, их житейским заботам.

Автор пишет о самых будничных событиях, осмысливая жизнь целого поколения — с довоенной поры по сегодняшний день, со всеми присущими этому поколению конфликтами.

---

И вот, когда были сказаны первые тосты, когда прошел первый голод на вопросы, когда застолье набрало возбужденный, хотя и не хаотичный разгон, вдруг раздался звонок в дверь. Открыли — и в комнату вошел не кто иной, как финагент Василь. Мало того что зашел, в руках у него была все та же на истрепанном ремешке финагентовская сумка.

Все это было для меня неожиданно. А он улыбался такой знакомой белозубой улыбкой. И зубы, было видно, все свои, и лицо молодое, и глаза смеются, словно и не прошло более четверти века с того дня, как мы виделись с ним в последний раз. А виделись мы в Липнице, на прощальном вечере, когда я уходил в армию.

— Вы что, и здесь все так же финагентом? — спросил я.

— Нет, теперь не финагентом. Теперь — страховым агентом. Страхую — мебель, машины, дачи, жизнь… Хочешь, могу застраховать твою жизнь, если ты еще не застрахован, а? Ты же много ездишь, много летаешь, всякое бывает, а?

Жизнь моя была не застрахована, но и страховать ее я не хотел, лишь заметил — с искренним удивлением, — что годы не берут финагента.

— А что им брать меня? Я на пенсии, а что им нужно от пенсионера? Имею шахтерскую пенсию, хорошую пенсию, а страховка — это так, доплата, приварок.

— Ты думаешь, он на шахте жил без нее? — кивнула тетка на Василеву сумку. — Не-е, она и там была ему и мамка, и тятька.

— Ага, выдавал зарплату шахтерам, — подтвердил Василь, все так же усмехаясь и шевеля тонкими крыльями носа, будто принюхиваясь. Он уже сидел за столом, и перед ним стояла полная чарка.

Под вечер, когда жара немного спала и потянуло прохладой, я с теткиным сыном Володей вышел в городской парк. В одном из дальних его уголков присели на лавочку. Он рассказывал о своей жизни, о том, как ему работается на шахте. Работается и живется неплохо.

— Но по всему видно, я долго здесь не задержусь. Поеду на БАМ или на Камчатку… Хочется поглядеть свет, пока молодой, — неожиданно закончил он свой рассказ.

— А как же мать? — спросил я.

— Мать? — он задумался. — Мать… Чем дальше, тем труднее с нею. Как только приближается весна, она начинает собираться домой, в Липницу. Ехать — и все тут. И календарь свой имеет: «Там уже земляника зацвела…»; «Наверное, грибы первые пошли»; «В Борках в нынешнем году клюквы должно быть много, вишь, по телевизору все передают: дожди да дожди». И так, пока осень не склонится к зиме. Тогда успокаивается, затихает. А потом все сначала. Мне кажется, это старость.

— Старость — одно, но это скорее болезнь.

— Может, и болезнь. И еда ей невкусная, и все не так.

— Ну, а что вы думаете?

— А что тут думать? Был бы жив отец, можно было бы что-то думать, а так… К кому она туда поедет? Все ж таки здесь…

Где-то сбоку за спиной у нас зашелестели кусты. Я оглянулся. Оттуда с черной хозяйственной сумкой в руках вышла еще совсем не старая женщина и пошла вдоль зарослей акации, пристально вглядываясь в кусты. Что-то показалось мне знакомым в ней, но ощущение это мелькнуло, как смутное воспоминание, и исчезло. Володя тоже поглядел вслед женщине, затем повернулся ко мне:

— Ты узнал ее?

— Нет. Да и как я мог узнать?

— Мог… Это же Гелька.

— Питерова Гелька?..

— Она.

— И что она здесь… делает?

— Собирает бутылки. Сюда, бывает, приходят семьями на весь день, с детьми, с едой. И часто, чтобы не тащить домой, оставляют бутылки под кустами. Вот она и ходит, собирает их.

Это уже было слишком. Гелька… Гелька собирает в городском парке брошенную посуду. Вспомнился Василь — не по летам молодой, красивый, шахтерская пенсия, агент по страхованию. Припомнились его слова: «Хочешь, могу застраховать твою жизнь».

— Слушай, Володя, а он, Василь, знает, что она ходит вот так?..

— Знает. И хорошо знает…

— Он что, не дает ей денег?..

— Видимо, не дает: он очень скупой. И все как-то раскололось у них, пошло в распыл… Она иногда заходит к нам, к матери. Все Липницу вспоминает… — Володя сказал это задумчиво, растягивая слова.

Я не стал больше ничего спрашивать у него, хотя мне очень многое хотелось знать.

…И был еще один день цветущей весны. Это уже было после того, как умер отец.

Приехал я домой, подхожу к двору, думаю, как в дом зайду. Хотя мы и просили двоюродную сестру Соню присматривать за хатой, — она жила через улицу, — но просьба просьбой, а у нее свои заботы, хозяйство…

Захожу во двор, гляжу, а из трубы тихонько дым вьется. Оказалось, брат приехал и затопил печь, чтобы обогреть хату. Тем более что дров далеко искать не надо было: отец запас их года на три. Обогрели мы хату, переночевали, а назавтра утром решили пройти в лес — туда, на Борки. В болото лезть было еще рано, хотя мелиорационные канавы и сделали его более доступным. Шли берегом леса, перелезая через сдвинутые тракторами в кучи изжеванные кусты и молодые деревца.

Было начало мая, стояла теплынь, светло-зеленые, острые, как иглы, стрелки травы смело и легко прошивали прошлогоднюю бескровную листву и настырно тянулись вверх. Над кочками стлался бледно-зеленый волглый дымок. В воздухе стоял смоляной запах еще зажатой в почках, но готовой вырваться на волю листвы молодых тополей и осин.

Мы то углублялись в заросли, обходя желтоватые, словно заплесневелые лужи еще не впитанной землей воды, то забирались в лозняк, то входили в молодой, сырой ельник. Плутали так довольно долго, пока не выбрались на более светлое место.

Это была чья-то усадьба, чей-то сад. Хотя березняк и осинник, цепко переплетенные лозняком, обступили все вокруг, место это выделялось правильностью линий когда-то посаженных деревьев. Сливы шли по периметру сада, они давно одичали, обросли побегами, их трудно было отличить от лозняка. Внутри этого четырехугольника ровными рядами стояли яблони. Было видно, что люди давно оставили этот надел когда-то отвоеванной у леса, возделанной земли. На местах, где когда-то стояли строения, сплошным бледно-зеленым массивом росла крапива.

Но поразило не это. Поразил цветущий сад. Соцветья так густо облепили ветви, что самих ветвей не было видно. Одни пуки цветов — крупных, разлапистых.

Подошли ближе, и тут я остановился как вкопанный. Глядел на стволы яблонь и ничего не мог понять. Стволы были не круглые, а квадратные! Кора, как и должна быть на яблонях, только в одних местах темно-бурая, а в других — светлая, мягко-шоколадная, и эти цветы тянулись от кроны до земли, словно кто-то провел кистью по стволу сверху вниз: раз — одним цветом, раз — другим. Но стволы были квадратными, как столбики на веранде дачного домика.

— Ничего не понимаю, — повернулся я к брату, вопросительно поглядел ему в глаза.

— Чего не понимаешь? — Он говорил спокойно, даже слишком спокойно.

— Ты погляди на стволы. Какие они?

— Обтесанные.

— Как… обтесанные?

— Топором. Обычным топором.

Я подошел ближе к яблоне. Вся она была бледно-розовая от соцветий, там мирно, еще несмело в начале весны гудели пчелы. Ствол дерева действительно был когда-то грубо — чах, чах, — видимо, человек торопился или нервничал, — обтесан топором. Но дерево нашло в себе силу залечить эти раны, почти все обтесанное затянуло молодой корой, и даже те участки, где вместе с корой была снята и древесина, покрылись тоненькой коричневой пленкой. То же было и с другой яблоней, и с третьей… И сад цвел.

С немым вопросом я смотрел на брата. Ожидал, что он скажет.

— А ты знаешь, чей это сад? — спросил он.

— Не знаю.

— Питеровой Гельки. Уезжая отсюда, она взяла топор — а ты должен помнить, что у Питера они были острые, — выскочила в сад, как сумасшедшая, и пообтесала все деревья. Говорили, будто бы на это место хотела переселиться одна женщина, из тех, у кого, будучи финагентом, останавливался на ночлег ее Василь. И вот Гелька топор в руки и… «Не мне, так пускай никому». А как там на самом деле…

Я больше ни о чем не спрашивал. Мне вспомнилось, как когда-то мы с братом лазили по болоту, обдирали лозу, чтобы купить тетради и учебники, и какими сиротливыми и голыми стояли те лозины. И вот яблони. Хорошо, что она не обтесала их вокруг, а только с боков, оставив полосы живой коры.

Домой мы шли молча. Брат все время курил, глядя перед собой. Мне тоже не хотелось говорить. На душе было пусто и неприятно. Словно кто-то очень близкий предал тебя, и предал открыто, бесстыдно.

Я не стал рассказывать брату о том, что не так давно видел Гельку.

И вот этот телефонный звонок.

Я сижу на кухне, курю, хотя два месяца тому назад бросил курить… И жене клялся, что это навсегда…

1983

ПЕСНЯ

От молодого снега весь двор был светлым и белым, как хорошо выстиранная и высушенная на морозе скатерть, но Алене показалось, что на дворе стало еще светлее, когда на него ступил сын, — в строго-черной, ладно подогнанной парадной форме морского офицера, высокий, стройный, с тонкими стрелками усов на красивом лице.