Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

Изотка молчал, виновато отмаргивался васильковыми глазами. Как бы ни шпынял его батька, он никогда поперек слова не скажет — молчит и молчит. Ахимью Ивановну постоянно удивляла и забавляла Изоткина терпеливость и добродушие. «Ну и терпелив… накричаться дает… знает, что старик отмякнет. Умышленный!» — одобряла она приемыша.

Терпеливо и безмолвно выслушав батьку до конца и наевшись, Изотка уходил в читальню. Там было шумно, весело, — пищала детвора, толкались и пересмеивались девки и парни, и заезжий механик часто показывал живые картины на полотне. Изотке очень нравилось кино, он не пропускал ни одного сеанса. Через эти картины родная деревня стала казаться ему тесной и тусклой, и он ощущал в груди неясную тоску, желание вырваться в какой-то красочный, неведомый и широкий мир.

Избач частенько беседовал с новоявленными комсомольцами о коллективизации, доказывал преимущество ее перед единоличным хозяйством, приводил примеры, называл цифры, и случалось, кто-нибудь из ребят многозначительно произносил:

— Вот похороним стариков, тогда живо коммуну устроим. Изотка ничего не имел против колхоза, но это и не увлекало его, — это было ведь все то же изведанное им с детства копанье в еде, а ему хотелось чего-то большего. И это большее не заставило себя долго ждать. Однажды в Никольское приехал вербовщик, он набирал рабочих в город на стройку стеклолита — завода механизированного стекольного литья. Вербовщик объявил, что такого завода не бывало еще в стране, да и во всем мире их не так уж много, что работа будет интересная и заработки немалые. Изотка попросил внести его в список. Никого из окружающих это не удивило. Этой весною из Хонхолоя, из Загана и прочих семейских деревень густо шел народ на заработки. Пятилетка неслыханно широко раскидала свои крылья: на заводы, на шахты, на прииски — всюду нужны были люди. Никольцы уезжали на Бодайбо, на Олекму, это исконное место семейского отходничества, на Амур, на Петровский металлургический новый завод — далеко и поблизости, на все новые стройки края.

Изотка объявил матери, что записался у вербовщика и собирается идти на заработки. Ахимья Ивановна не стала перечить: пусть идет, может, хорошо заработает, что-нибудь домой принесет, денег, лопатины какой. Зато Аноха Кондратьич принялся кричать насчет близкой вёшной, и Ахимье Ивановне стоило-таки труда уломать старика… Как обычно, пошумев, Аноха Кондратьич отступился, и завербованный Изотка живо собрался и уехал.

Ахимья Ивановна не побоялась отпустить парня в город. Пусть сама никогда не бывала там, — ей ведомо, что творится на белом свете. «Шибко я теперь грамотная стала», — посмеивалась она над собой. Все эти годы она не переставала ходить на женские собрания — и в совет, и у себя в десятке. В последний раз ее даже кооперативным уполномоченным выбрали бабы — паевые собирать да Василию Домничу относить.

— Ахтивистка! — подтрунивал над нею Аноха Кондратьич. — Скоро поди кичку бросишь?

— Ну уж, ты скажешь…

— А што говорят-то на ваших собраниях? — спросил однажды Аноха Кондратьич.

— Да то же, что и везде… насчет колхозу обхаживают баб, — ответила она и, помолчав, задумчиво добавила: — Который месяц одно и то же постановление всем читают. Не может быть, чтоб так это нам сошло… уж и не знай, что и придумать, батька.

— Да ты, никак, в колхоз клонишься? — вскипел Аноха Кондратьич.

О колхозе он не хотел и слышать…

За последний год, не считая ушедшего на заработки Изота семейство Ахимьи Ивановны уменьшилось еще на одного человека: после Лампеи замуж вышла Фрося, и остались в избе Никишка да три дочки: младшие Катька с Грипкой да старшая Фиска.

Фиска годом постарше Лампеи, а вот, поди ж ты, засиделась. Непонятные вещи творились с нею: после Ламиеиной свадьбы бросила она на гулянки бегать, жениха искать, исхудала, в зеленоватых глазах появилась грусть… Ахимья Ивановна не могда не заметить этого, — что с девкой?

— Ты что сидишь-то, чего дожидаешься? — пыталась она иногда расшевелить Фиску. — Думаешь, женихи-то сами к тебе в избу побегут? Дожидайся, как раз!.. Прождешь так-то, засидишься в девках.

Фиска отмалчивалась, но однажды вспыхнула до корня волос:

— Ну и засижусь, какая беда! Ни за кого я не пойду… так и знай! Перебила у меня Лампея моего жениха…

Она грохнулась на лавку и заревела.

— Это ль не бедынька! — всплеснула руками Ахимья Ивановна. — Да ты сдурела? Эка, хватилась! Да у них уж двое растут, скоро третий будет.

— Все равно… — вздрагивала плечами Фиска. — Не пойду за другого.

— Да чем он тебя приворожил? Вот ведь… а мне-то, дуре, невдомек.

Только теперь поняла Ахимья Ивановна, почему так часто наведывается Фиска нянчиться с Епишкиными ребятами, отчего, стала бегать она в сельсовет на разные собрания, — ей бы только с Епихи глаз не спускать.

Проплакавшись, Фиска подняла красное, смущенное лицо:

— Я не хотела сказывать… никому не хотела, да вот вырвалось… Ты уж молчи, мамка, пуще всего Лампее не говори.

— Ладно уж.

Ахимья Ивановна не знала, какими словами утешать ей старшую дочь, — не было таких слов, впервой в жизни встречался подобный и, казалось, невозможный случай. Она только тоскливо поглядела на Фиску и вздохнула.

Много невиданного творится в этом мире, на глазах меняется жизнь, требует от нее, Ахимьи, каких-то определенных решений, А где их взять, у кого спросить? Жалко ей всех: сперва вот жалко было Лампею, сейчас — Фиску. Жалко и зятя Самоху: отняли у него дядю, у всего мира уставщика, батюшку отняли, как бы и Самоху не увезли.

«Кому чо плохого сделал Ипат Ипатыч? — часто думала Ахимья Ивановна. — А вот, поди ж ты, взяли, увезли… Пять лет отсылки — шутка ли такому старику, не доведется ему, видно, повидать родимых мест… как бы не помёр на чужой стороне…»

Зачастую, по праздникам, у гостеприимной Ахимьи Ивановны собирался народ. Приходили зятья: Самоха, Гриша, Мартьян, Хвиёха. Весельчак Мартьян Яковлевич приводил с собою Кузнеца и плотника Викула Пахомыча, — вместе они клуб рубили, вместе и погуливали. Погуливать теперь завсяко-просто: самогон не надо, да и кто его гонит сейчас, — пошел в лавку да и купил, — и гулеваны приносили с собою к Анохе Кондратьичу зеленые поллитровки, и начиналось весельство, шумный разговор.

Мартьян и Викул, не говоря уже об Епихе, значились в сельсоветском активе, и ото всех троих можно было узнать много новостей.

Тон обычно задавали Мартьян и Викул, оба веселые и до того крикливые, что у Самохи аж в ушах трещало. Этот-то, как всегда, был тих, а теперешнее его положение, — как-никак уставщиком после Ипата Ипатыча остался, — еще больше обязывало его к сдержанности на людях. Он и пил-то мало, только пригубливал, — как бы не сказали чего про нового уставщика. Он не из этого общества свояков-активистов, напротив, будто невзначай, сходился с ними у тестя Анохи, — надо же пощупать, чем советчики дышат.

Как-то зятья дольше обычного засиделись у хлебосольной тещи. После третьей чарки Аноха Кондратьич пожаловался на холодную весну, — не грозит ли, дескать, неурожай, а тут и без того хлеба нет:

— Осенью-то здорово выгребли!

— Выгребли, так уж выгребли, все подчистую, — с затаенной злостью сказал Самоха.

— Все? — подскочил тощий Викул Пахомыч. — А это чо мы едим, норму, чо ли?

— Норму не норму… — замялся Самоха. — Я про других сказываю.

— Про других? Да твой же свояк Епиха в тройке по дворам ходил: свой-то знает, у кого были большие излишки… Вот мы, свои, в тройках загадывать да назначать вывозку по дворам ходили — ошибки быть не могло.

— Рассказывай! — сощурился Самоха. — Из-за этого свояка я видуальный налог получил.

И он неприязненно скосился на Епиху.

— Вольно тебе было сан на себя принимать! — выпятил губу Епиха. — Умный, кажись, мужик, на фронтах был, а в такое время связался… уставщик!

— Кому-нибудь божье дело вершить надобно, — наливая всем, примирительно проговорила Ахимья Ивановна.

— Тебя не спросили! — зашипел чуть слышно Самоха в сторону Епихи, глаза его зажглись огнем необоримой ненависти, и он повернулся к теще: — Еретикам, конечно, уставщик не нужон… Им бы всех уставщиков сослать, вот бы добро было!.. От такого свояка жди послабления!

— Тише вы, петухи! — замахал руками Викул Пахомыч, смеющиеся глазки которого перепрыгивали от одного к другому. — Конечно… ну, конечно, нонешней зимой были перегибы. Слов нет. Но ведь партия и советская власть осудили их.

— Осуди-или! А в колхоз пошто тянут? — не то серьезно, не то издеваясь над Самохой, закричал Мартьян Яковлевич.

— То-то и оно… верить не приходится, — ухватился за это Самоха. — Кабы знатьё…

— Ты-то знаешь! — отрезал напрямик Епиха.

— Власть на местах, вот она и крутит нашего брата… Дюже оно неправильно… — попытался высказаться Аноха Кондратьич.