Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

— Чо, брат, посеешь, то и пожнешь. А сеяли мы, все видели, дерьмо… Кому угодно это скажу, не побоюсь!

В разговоре с закоульцами он пуще всего упирал именно на это — на свою безбоязненность, отчаянность, — он готов раскрыть правду и никого не устрашится. Он явно угрожал, и выходило, будто он знает такое, что, откройся он как следует, не миновать Мартьяну суда и тюрьмы.

При встрече с партизанами в речах Хвиёхи звучала неподдельная зависть:

— И черт меня дернул вписаться к этим закоульцам! Почему я дурочку такую свалял, к вам не пошел?

Епиха победно усмехался на такие слова:

— Тебе говорили! Слухать надо было…

Хвиеха считал себя одураченным: он работал целое лето, к примеру, так же, как Корней Косорукий, как Аника, но ему ссыпали в амбар какой-то пустяк. Да и что это за хлеб — пополам с мякиной! Он не задумывался над тем, что дальше так продолжаться не может, что колхоз идет к гибели. Не об общей беде сокрушался Хвиеха, — о собственном промахе, о собственной неудаче: «Вот взошел бы к партизанам, и ничего этого не было бы. Сидел бы зиму с хлебом». Он далек был от мысли о злой воле Мартьяна и его ближайших сподвижников. Он рассказывал Епихе, Анохе Кондратьичу и другим об отдельных неполадках в его артели, не связывал их в одну картину, не делал последнего и самого верного вывода. Он говорил о странных приказах бригадира Куприяна Кривого во время сева. Вспоминая весну, сенокос, страдную пору, он ругался и отплевывался.

Епиха только похохатывал:

— Хозяйствовать еще не умеете… не научились!

А Гриша Солодушонок говорил тоном наставника:

— Не теряться при стихийных бедствиях — вот что главное. Травы погорели? Так у всех они погорели. Надо было закладывать силос… Хлеба плохие? Надо было лучше сеять, лучше посевы обихаживать…

— Вам дивья теперь сказки рассказывать! — кричал Хвиеха. — Покрутились бы на моем месте…

Хвиёхины злые разговоры доставили Мартьяну Алексеевичу немало тревожных часов, лишили его спокойного сна, и когда из района было получено требование отправить артельщиков на лесозаготовки, Мартьян по совету Цыгана нарядил в первую голову Хвиёху. Нужда ли его к тому принудила, хороший ли заработок в лесу прельстил, сказалась ли страсть к бродяжничеству, к скитаниям, — Хвиеха согласился, не стал упираться. Подумай он: «Опять меня с глаз долой, чтоб не мешал», — заартачился бы Хвиеха, заупрямился, нагрубил и никуда не поехал бы, хоть гони его из артели вон. Такой уж он мужик — вздорный, упрямый. Но ничего такого в голову ему не пришло, — другие едут, почему и ему не поехать?

Выпроводив Хвиёху, председатель Мартьян вздохнул с облегчением. Впрочем, надолго ли это облегчение: ведь другие-то не перестают укорять, партизан в пример ставить. И по урожаю, и по всем прочим статьям закоульцы сильно отстали от партизан.

С хлебозаготовками «Красный партизан» покончил сразу же после того, как расплатились с МТС за машины. Епиха не стал повторять прошлогодней ошибки, теперь у партизан пошло совсем наоборот: сперва рассчитались с государством, а потом уж и доходы делить.

— Семена и всякие фонды засыпали по закону, — заявил Епиха на общем собрании, — через год наверняка урожай будет настоящий… А что касаемо теперешнего положения, доведется поясок потуже на брюхе затянуть…

Кто и согласился, что затягивать поясок — не впервой, дело знакомое, а кто и зашумел:

— Эстоль хлеба свезли, а сами без хлеба сиди! Как это так? Епиха нахмурился, осерчал:

— Без хлеба? Ты соврешь, паря, не дорого возьмешь… Вам бы столько его, хлеба, чтоб по вольной цене в Завод целую зиму возить, деньги копить. Ну, меньше будешь возить, и только. А прошлогодних запасов своих не считаете? У кого хлеба было мало… у кого, я спрашиваю?

Будто подхлестнутый молчанием, Епиха замахал руками, закричал:

— У большинства старых артельщиков прошлогодний хлеб не перевелся еще, — хоть сейчас спросите. Аноха Кондратьич, у тебя, к примеру?

— Хэка, паря, по чужим закромам нюхать вздумал еще! — ощерился старик на зятя, — не дело, паря Епифан… того… не дело.

— Да я к примеру.

— Вот то я и говорю: не дело, — гнул свое Аноха Кондратьич и только под нажимом зятя-председателя вынужден был, чтоб отвязаться, чтоб оставили его наконец в покое, заявить все же: — До чего докучлив, не отвяжешься никак… Ну, самая малость в двух сусеках…

И, будто спохватившись, он замотал головой, хитро сощурился:

— А чем скотину кормить прикажешь? Травы много мы нынче накосили?

Старики поддержали Аноху:

— Верное твое слово, Кондратьич. Резать скот, что ли, раз кормов нету?

Тут вступился заместитель Гриша:

— Силосом кормить будем. Резать не дадим.

— Посмотрим еще, как она, квашенина эта, еще действовать будет, — откликнулись старики. — Спробуйте сначала, а потом говорите.

— И спробуем, ничего такого… оно это самое дело, — затрясся Корней Косорукий.

Как бы то ни было, артельщикам «Красного партизана» никакая беда не угрожала, и, хотя ворчали старики, они твердо знали это; они убеждены были, что Епиха с Гришей в случае крайней нужды пустят в оборот запасной фонд, исхлопочут помощь от государства, — они верили в хозяйственность и находчивость своих руководителей, привыкли полагаться на умные их головы.

Но если красные партизаны не боялись, то закоульцы, те, кто победнее, пребывали в постоянном страхе за свою судьбу. Как прокормят они себя, жен и детей, если на трудодень Мартьян Алексеевич насчитал меньше килограмма? Картошки и той досталось по два куля на работника, — да куда же это годится, в какие годы так бывало! О продаже излишков, чтоб купить одежонки, обнов каких, нечего было и думать, — какие уж тут излишки, не околеть бы с голодухи. Да и что за хлеб это: то пополам с мякиной, то прель одна. И деньгами ничего почти не выдал Мартьян, — жалкие копейки, курам на смех, умным людям на стыд. У партизан куда как больше — и хлеба, и денег, и всего! Видать, вовсе не дала дохода скотная ферма на Тугнуе, где Пистя, жена сосланного Спирьки, полной хозяйкой. А почему не дала, ведь у партизан получился же какой-то прибыток от продажи масла и шерсти? Десятки подобных вопросов возникали перед закоульцами и не находили ответа. Не мог Мартьян Алексеевич подавить тревогу своих артельщиков, убаюкать их обещаниями, — все казалось многим из них сомнительным, недостоверным, эти многие попросту не доверяли своим руководителям.

А чем скотину до новых кормов содержать? Партизаны вон и травы хоть и не густо, но накосили и квашенины в ямы нарезали, агронома послушались, а им, закоульцам, как долгую зиму прожить? Кончать скотину всю без остатка, да мясо продавать, да на вырученные деньги хлеб по соседним деревням покупать? А кони к весне опять одрами должны оставаться? Много на одрах напашешь!

Тревога и злоба овладевали Мартьяновыми артельщиками все сильнее, все крепче. И быть бы на деревне большой суматохе, если бы не разогнал Мартьян своих людей на лесозаготовки. Мало мужиков осталось в деревне: кто в лес, кто на какие другие заработки ушел. На заработках-то зиму крутиться можно, так-то легче…

Смущало закоульцев и то, что Епиха с Гришей уж не похохатывают, как осенью, над их безрукостью, не говорят уж больше о плохих хозяевах, а, будто что вынюхивая, расспрашивают о разных разностях, будто невзначай поминают Цыгана, справляются о бригадире Куприяне, о самом Мартьяне Алексеевиче, — как, мол, они и что слыхать? Корней Косорукий много раз совал свой нос в Закоулок, заходил то в бригадный двор, ровно дело у него какое есть, то в кузню, то к кладовщику. Насчет чего уж он пытал, никто этого сказать не мог, но только зря пытать Косорукий не станет… И раза три приезжал на деревню сам начальник Полынкин, и этот будто чего-то добивался, — такой у него был строгий, выпытывающий взгляд…

Закоульцам от всех этих оказий хоть ревмя реви…

7

Все шло своим чередом. Зима засыпала деревню снегом, никольцы возили сено с Обора и дрова из лесу, в студеные дни народ отсиживался больше в избах, только парни и девки бегали на посиделки — этих никакой мороз не удержит. Недовольные закоульцы все еще гуторили, что их обошла судьба, по-прежнему ворчали на Мартьяна Алексеевича. Глухо покашливая, Епиха поговаривал уже о новой весне, а кузнец Викул начинал понемногу ладить разбитые плуги и бороны.

Гриша Солодушонок остепенился, хотя и не перестал пить тайком от людей… Егор Терентьевич уговорил Гришу жениться на Марфиной Марье, и, хотя эта скромная девушка ничуть его не привлекала, он женился на ней — с горя женился, Фиске назло. Он не любил тихую Марью, не уважал ее, называл за глаза, в кругу своих приятелей, мокрой курицей. Жизнь у Гриши пошла обидная. Марья ничего не понимала в делах своего мужа, не совалась в них, — знай себе работает, и довольна этим. Она попала к справным людям, кругом нее достаток, мужика ее все уважают, — чего ж ей больше?