Илья Чернев - Семейщина

• Название: Семейщина
• Автор: Илья Чернев
• Издательство: Бурятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1988

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.

Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».

В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.

Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

---

Со двора, где ярко светило зимнее солнце, шумно пошаркав в сенцах обутками, вошла Анисья. В распахнутую на миг дверь вполз морозный туман.

— Студено! — пряча глаза, сказала она. — Убралась.

— Убралась — и хорошо, обедать станем, — отозвался Дементей.

Он оглядел коренастую фигуру невестки, ухмыльнулся про себя: «Экая кобыла! Аккуратности Устиньиной нету, чисто колода. И что Андрюха выбирал! Не было ему девок в деревне, господи».

Анисья торопко скрылась за печкой.

«И чего она хоронится? Как прибитая ходит…» — Дементей припомнил, как из горницы, где спали пять дней назад — первую ночь — молодые, он сквозь сон слышал бранные крики брата, женский плач, а наутро Андрей сидел за столом сумный, сразу после чая вскочил на Пегашку и умчался к батьке.

— Зачем он? — удивился тогда Дементей.

— Не сказывал, — будто поперхнулась молодуха… «Неладно у них что-то, — подумал Дементей, грех промеж них приключился. Что за оказия?» Тут он с еще большей веселостью обернулся к Устинье, — у него такой оказии не было и не бывать! Любуясь женою, он уже забыл о странном поведении брата и Анисьи.

Тем временем Устинья расставила на столе посуду, налила в пузатую чашку щей из чугуна и кромсала двумя ножами мясо в корыте.

— Давайте садиться, Иваныч, — управившись, сказала она певуче.

Все трое — Анисья позади — в такт закрестились и поясно закланялись в передний угол на медную резьбу икон…

С причмокиванием обгладывая мосол, Дементей балагурил:

— Кормишь ты, Семеновна, дай бог всякому. С такой кормежки и работать не захочешь, а токмо с бабой на койке… а?

Устинья застенчиво фыркала:

— Ту ты! И всегда у него на уме…

И краснела, прикрывая ладошкой блестящие свои, чуть бараньи, карие глаза.

— Ничего, ничего, — похохатывал Дементей, — народи перво ребят, а потом-от перестану! — И он весело поглядывал на полнеющий живот Устиньи.

Анисья весь обед просидела молча. Убрав со стола посуду, она сказалась нездоровой и ушла в горницу…

Под вечер Анисья скрылась со двора — по загуменью ушла к сестре. Устинья покачала головою.

— Ума не приложу, что с ней.

Дементею, должно быть, прискучило возиться в мыслях с невесткою, — он буркнул:

— Каку хворобу выдумала… оказия! Скорей бы Андрюха вернулся!

В ужин пожаловал сосед Ивай Лисеич. Перекрестившись, он сел около койки на лавку — подальше от стола.

— Здоровате…

— Здорово, Иван Лисеич… Кушать с нами.

— Спаси Христос, было дело.

— Садись чаевать.

Иван Лисеич важно погладил патлатую, волнистую ржавую бороду, помялся для прилику, и снова взмахнув двуперстием, присел к столу.

И когда отчаевали и с мужиков сбежал не один пот, — тогда только Лисеич открыл причину своего прихода в этот поздний час:

— Намедни Дементей Иваныч, в Завод с братом ездили… Железа, кажись, колесного привезли сколь-то?

Дементей неопределенно гмыкнул.

— На ободья мне. Незадача вышла… лопнуло, язви его. Ехать надо, в Кяхту за китайским товаром собрались, а тут… — Иван Лисеич просительно уставился на хозяина.

Дементей еще раз шмыгнул носом и промолчал. — Выручай, паря, покуда што, — прервал гость неудобное молчание. — Вскорости оборочу.

— Оно бы можно, почему не так. Дело суседское, — произнес наконец Дементей, — а только в кузню отдал всю полосу. Одну и привез.

Иван Лисеич мужик справный, ему, Дементею, по достатку ровня, и годами куда старее, но все же… «Как же без припасу? — подумал Дементей, — для себя куплял…» И когда он солгал, стало как-то легче, он заулыбался, начал расспрашивать о несчастье с Ивановой телегой, сочувственно поддакивал, предложил снова чаю:

— Станови еще. Но сосед уже заторопился домой.

Ночью, прижимаясь к мужу под шубой, Устинья прошептала:

— Пошто ты так-то, Дементеюшка? Железо-то все одно в амбаре стоит.

— Мекнул я: неладно сделал. Антихрист за язык дернул, не иначе. Слово не воробей… Не бежать же мне к нему теперь, в самом деле, — нашлось, дескать, железо, Лисеич. A? Прости господи…

— Грех вить!

— Грех… обман… Нужды нет, найдет, у Микиты вона… Оказия! — Дементей позевнул, скрипнул челюстями и, повернувшись на другой бок, тотчас сонно засопел.

6

Словно невзначай подкралась весна. Сдунуло редкий снежный покров с промерзлой земли. Бурыми пятнами выбивается на степи к свету летошняя жухлая трава. Посмотреть кругом: Тугнуй серый, скучный и упирается — там, вдали — в кольцо голых, таких же серых и скучных сопок. Лишь в полдень, когда с безоблачной высоты льют золотые потоки, молодеет Тугнуй, молодеют далекие горбы сопок. Не скучно тогда. До боли в глазах резвится над степью полуденное солнце. Но не греет еще оно. По Тугную гуляют студеные ветры-хиусы, хлещут в избы… Незаметная, невеселая весна, всегда почти так.

В этот год вёшную начали после Николы. На пашнях мерзли, норовили засветло попасть домой, ночевать в полях оставались лишь самые дальние.

— Тугая земля, — ворчал на пашне Дементей. — Весь сошник обломишь, коней ухайдакаешь.

Андрей работал молча. Совсем переменился он за зиму: смеется реже, почитай и не увидишь его белых долгих зубов, неразговорчивый стал. Дементей дивился, — первый раз в жизни схоронил от него младший брат свою печаль. Дементей как-то посоветовал отцу:

— Не иначе с сглазу… Сходить бы к Сидорихе: она от дурного глаза пользует.

Иван Финогеныч только махнул рукою, не стал выдавать тайны Андрюхиного горя. Так и не узнал Дементий правды. Сколько ни приставал он к Андрею с расспросами, сколько ни утруждал голову догадками — все напрасно.

Зимою, после загадочного бегства на Обор, Андрей по возвращении домой повадился на посиделки, зачастил на гулянки, точно и не женатый. Как-то приплелся он в полночь пьяным-пьянехонек, плакал со всхлипом, аж сердце у домашних переворачивалось. Анисья глядела на мужа округлившимися немигающими глазами, в них был испуг и мольба.

Андрей причитал:

— Собирался спалить… Силов моих нету. К бабушке Афонихе за наговором идти — пусть подохнет курва, — опять-же… Нету мочи!

Он горестно взмахивал рукою и плакал.

Наутро Тимохин парень — из соседнего проулка — постучал с улицы в окно длинным прутом.

— Дома хозяева?.. Здоровате, — сказал он выбежавшей на крыльцо Устинье.

— Здоровенько.

— Дома Дементей?

— Нетути. — Вчерась ваш Андрюха чуть было избу у Микиты не спалил.

— Что ж не ревешь? Вот язва-то! — всплеснула руками Устинья.

— Заложил парень, напился как ошалелый.

Когда Дементею передали это, он, оставшись с братом наедине, глянул на него в упор:

— Ты за что натокался тестя спалить?

— Напился, — виновато отвечал Андрей.

— Оказия! Пошто не скажешь, что с Анисьей-то у тебя деется? — Ничего. Пьяный был, говорю…

Случайно проведав о пьяной блажи младшего сына, Иван Финогеныч нагрянул с Обора.

— С чего он, бать? — встречая отца на пороге, развел руками Дементей.

Ивану Финогенычу не надо было гадать — с чего. И вновь, с еще горшей болью, почувствовал он, что враждебные силы чужого мира, ворвавшиеся в согласную семейскую жизнь, несправедливо, слепо обрушили удары на его голову. Почему он первый? Разве он плоше всех? Сухая злость, как тогда, подступила к горлу.

Андрея он разыскал на заднем дворе.

— Палить, сказывают, Микиту сбирался? — вперил он острые глаза в сына. — Трезвенность бросаешь?

— Не бросаю я, батя. Не любо мне вино, да… Эх! Тяжко мне! — всхлипнул Андрей.

— Что ж, сынок, делать станешь… Что бог связал, человеку, видно, не развязать. Поедем-ка со мной на Убор, для охоты самое время.

Последний зимний месяц Андрей провел в оборском убежище отца. Горе уже не скребло сердца и не давило камнем голову, но прежняя веселость и бездумье не возвращались к нему.

7

На пятый день пахоты Устинья принесла сына. Было это глубокой ночью. Андрея разбудил приглушенный, сквозь зубы, стон за стенкой. «Родит», — сообразил он.

Дементей кликнул Анисью, послал ее за бабкой. Вздули в избе огонь. Устинья металась по койке.

Пришла бабка, и черных морщинах, с кичкастой головою, туго повязанной полушалком. Голова у нее тряслась от старости, полушалок вихрасто торчал на макушке связанными концами.

Бабка выпроводила мужиков из избы, но немного погодя отворила дверь в сенцы, глухо крикнула:

— Хозяин, беги к Ипату Ипатычу. Пущай царские врата отворяет: роды тяжелые.

По гулкому безлюдью Кандабая, под лай встревоженных псов, Дементей побежал на Церковную улицу.

Остановившись у избы уставщика, он постучал в ставень. Тихо… Звякнул еще раз, сильнее.

— Господи Сусе Христе, — пробурчал за ставнем старческий голос.