Юрий Воробьевский - Черный снег на белом поле

• Название: Черный снег на белом поле
• Автор: Юрий Воробьевский
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Кажется, стоит только написать - «тайна», и она исчезает. Стоит упомянуть о заговоре - и нет его. Что-то неуловимое метнулось и тут же ушло в другое, невидимое место. Опять не рассмотришь, что это было. Только смех звучит как эхо. Заговор? Жидо-масонский? Ха-ха-ха! Смеются едва ли не все. И уже не помнят, какой смехотворец начал первым.

Друзья! Главный, фундаментальный заговор против человечества - Открытый. Он назван и описан самими создателями. Его суть положена на видное место. Поэтому почти никто не видит его... Результат этого заговора - массовый идиотизм.

Когда-то античный философ Анаксагор утверждал, что снег - черный. Никто не верил ему. Прошли века, и некто сказал: мы промоем мозги так, что поверят и этому. Не улыбайтесь: зачастую наведенная глупость - высокохудожественный и наукоемкий продукт...

---

Итак, я получил образование физика. Работал в институте онкологии, занимался физиотерапией — обслуживал и налаживал ускорители. На двери был знак: «Осторожно, радиоактивность!», поэтому почти никто и не входил. Оставалось свободное время — брался за любимое дело. Резал по дереву.

Как-то увидел в музее мелкую пластику, подумал: и я могу сделать не хуже... Правда, тут же засомневался. Почувствовал: что за сила идет от этих изделий! Я испытывал трепет, ощущал сакральность вырезанных когда-то православными мастерами предметов. И действительно, когда попытался сделать «так же», оказалось, что мое «не работает», мертво.

Как просто могли выразиться старинные мастера! А к концу XVII века кресты, например, оказались уже перегружены деталями, их перестали понимать. Нельзя современным русским языком некоторые духовные понятия точно выразить. Так же и здесь.

Могу ли я — «не хуже»? Уже потом стало понятно, что такое гордыня. Когда смиряешься, тебя пропускают. А так — стукнулся, а дверь не открывается. Если работаешь просто руками, у тебя не получится. Сначала надо измениться самому, внутри. Кто получил, тот может и отдать.

В стране шла «перестройка». Кругом распад, разлад. Во время отпуска, чтобы заработать, нанимался строить на зоне.

В какой-то момент — появились уже постперестроечные богатеи — кто-то из них предлагал: мы построим тебе фабрику в Питере... Только твори.

Но едва ты соблазняешься и доверяешь кому-то решать твои проблемы, оказываешься на мели. Это я понял тогда точно.

Невозможно сразу взять и на заказ что-то настоящее сделать. (Это было под силу инокам, которые постоянно находились в молитвенном состоянии).[124] Однажды целых четыре года потребовалось, чтобы выполнить просьбу валаамских монахов. Значит, их молитвы дошли. Значит, работа потихонечку шла у меня внутри. Кстати, заказана была резная икона Преображения Господня. Крест — это путь, а цель — Преображение. А для католиков — крест — цель медитации... И все заканчивается стигматами. Но это так, к слову. Точно также рождался нательный крест для бойцов ВДВ. Пять лет прошло, прежде чем реализовалась задумка. И вот он готов, на нем несколько икон, в том числе — изображающая пророка Илию, покровителя десантников. А на обороте — первые буквы слов из славословия Кресту складываются в «ВДВ». В нынешнем году на Ильин день несколько таких крестов были подарены в Москве генералам- десантникам. Кто-то из них, возможно, уже вскоре оказался в Южной Осетии...

Митрополит Антоний (Мельников) собирал коллекцию подобных предметов, и вот он стал мне делать заказы. Молюсь о нем, как о благодетеле. В то время еще не было специальной литературы. Приходилось многому учиться, начинать с нуля. Порой владыка подсказывал.

Сама работа вызывала трепет. Когда работаешь — паришь. Это священнодействие. Я не постился тогда, но и не участвовал во внешней жизни — ничто не разрушало моего состояния. Работал иногда по шестнадцать часов краду. А выполнял каждый заказ и два, и три месяца. Был случай — три дня ничего не ел, даже воды не пил. Тогда казалось, что в мастерской я становился ближе к Богу, чем в храме. Потом понял: Литургия — это и есть образ делания. Начал узнавать в Литургии свои «рабочие» состояния. И одно стало срастаться с другим. Когда деятельность евхаристична, это признак ее истинности».

...На ювелирной выставке в Сокольниках, где мы беседуем с Федоровым, есть несколько его замечательных произведений того периода. Пасхальные яйца и наперсные кресты из самшита и пальмового дерева. Теперь он работает иначе: вырезает модели, по которым потом делаются отливки. В основном это нательные кресты, нагрудные иконки, мощевики, складни.

Его витрины отличаются от многих других. Там — сверкают драгоценности, символы богатства. А здесь — иное. Символы, связывающие наш мир с миром горним. Золото ведь может быть знаком вечности, а может — кусочком «золотого тельца». Иногда смотришь на изделия и думаешь: дьявольски красиво! Иначе и не скажешь.

А уж сколько здесь знаков зодиака, разных псевдоязыческих «фенечек» и оберегов! «Магический подход, — говорит Федоров, — очень благоприятен для рынка, где производить и продавать продукт, вызывающий ту или иную зависимость, очень выгодно. Это хорошо понятно на примере наркотиков, алкоголя и табака. Всевозможные амулеты и обереги — тоже своеобразный «опиум для народа» или, по словам Святых Отцов, «темницы для души».

«— Сегодняшний мир — ограничитель для художника, — продолжает Юрий Анатольевич. — Я считаю, что мои кресты — не для всех. У большинства отсутствует символичность мышления...

Над иконой я не работаю. Я — свидетель процесса. Эскизов не рисую. Светский заказ оказался однажды каторгой — пришлось вспомнить учение в Академии и все продумать. Иногда говорят так: сейчас сделаю для денег, а потом — для души. Это не правильный подход. Пока делаешь для денег — от тебя уже убыло».

* * *

На очередной рождественской выставке на ВВЦ Юрия Анатольевича не было. Я направлялся к книжным стеллажам, но вдруг остановился. Услышал фамилию Федорова. Рядом оказался ювелирный прилавок, и покупатели спрашивали о нем... Чего я только не наслушался! Кто-то назвал его, пятидесятилетнего человека, старейшим ювелиром России, учеником Фаберже. Другой говорит: у него в мастерской работают одни иеромонахи. Третий «поправляет»: да нет больше Федорова, перед смертью передал свое дело другим...

Да, была такая ситуация, когда деловой партнер вдруг сказал ему: «Запомни, “Федоров” — это не твоя фамилия. Это мой бренд». Вот так художник действительно чуть было не «передал» свое дело другим. И даже — едва не лишился имени.

Именно тогда восторженное православие неофита стало дополняться осознанием реальности сатаны в мире. Федоров понял, что борьба идет не с конкретным человеком, а с огромной силой. Знакомые бизнесмены подтверждали догадки: охрана недвижимости с помощью огнестрельного оружия — куда менее эффективна, чем молитва. Один рассказывал, что сказал своему недругу: я за тебя молюсь... И того вдруг вырвало.

«— Я молился, — продолжает Федоров. — И уже потом понял: приди я в нужное место на полминуты позже — все бы разрушилось. Не стало бы моего предприятия. Это был ценный опыт. Так что я благодарен своим врагам. Надо быть внимательнее.

Вообще-то любая работа христианина — это церковное служение. Но когда делаешь кресты и иконы — это деятельность особенная. Я иногда напоминаю своим сотрудника за верстаком: то, что вы делаете, очень не нравится врагу. Он будет мстить. А вы можете защититься только молитвой. И не надо забывать о причастии»...

Мне приходилось слышать: «Почему-то изделия Федорова стали как будто холоднее»... В том-то и дело, что некоторые стали путать с его работами — продукцию подражателей. Внимательный взгляд, однако, говорит: то — да не то. Иногда и вовсе возникает недоумение: смотришь на ладанку с изображением Николы Можайского, а у святого в руках не меч, а какой-то прутик погнутый торчит. Как издевка. На такие детали не все обращают внимание, а напрасно. Жаль, что покупают «красивое», «богатое» изделие, не видя излома и изъяна в нем.

Порой в церковной лавке просят «Федорова», а продавец, понимая, что это подлог, продает неискушенному человеку нечто похожее. Юрий Анатольевич в одном монастыре сам был свидетелем подобной ситуации. Обратился к менеджеру: каждое изделие, это как проповедь, а здесь — такая подмена! Мастеру ответили: какая проповедь? Нам выручка нужна. И недвусмысленно дали понять: не нравится — убирайся вместе со своей продукцией. Деньги будут нужны — приползешь еще!

Иногда еще, продавая подделки, говорят: нам деньги нужны на благие дела. Надо храм ремонтировать... «Но ведь церковное искусство - это тоже часть предания, — размышляет Федоров. — Оно не может быть средством. Что такое литургия? Если это — всего лишь декорация, то все, что находится в храме — предмет прикладного искусства. В том-то и дело, что это театр — изображает, а Церковь — являет. Страшно подумать: священник во время службы являет Самого Христа!»

Интересно, что люди, задействованные в индустрии подделок, иногда даже имеют наглость делать Федорову «богословские» упреки. Например, говорят, что выпячивать свое имя — гордыня. Что настоящие церковные мастера, дескать, всегда были анонимы... Что ответить? Конечно, это не так. И разве не является гордыней выступать не от своего только имени, а от имени Церкви?! Все это ясно. Интересно другое: как «благочестиво» обставляется обычное воровство! Как «освящаются» грехи, проникающие за церковную ограду! Какие елейно-блеющие интонации выработаны проходимцами!

Иногда, впрочем, плагиаторы вполне искренни. Подходят, берут автографы, восхищаются мастерством художника и прямо говорят, что покупают его изделия, чтобы копировать их. И тут возникает странный диалог.