Игорь Смирнов - Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

• Название: Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015
• Автор: Игорь Смирнов
• Жанр: Культурология
• Год: 2015

Подборка около 60 статей написанных с 1997 по 2015 гг

Игорь Павлович Смирнов (р. 1941) — филолог, писатель, автор многочисленных работ по истории и теории литературы, культурной антропологии, политической философии. Закончил филологический факультет ЛГУ, с 1966 по 1979 год — научный сотрудник Института русской литературы АН СССР, в 1981 году переехал в ФРГ, с 1982 года — профессор Констанцского университета (Германия). Живет в Констанце (Германия) и Санкт-Петербурге.

---

Мне хотелось, чтобы современный читатель мог найти путь, по которому возможно подойти к освоению (подчеркнуто автором письма. — И. С.) поэзии Сыкуна. Конечно, всегда неприятно видеть, как с тобой спорят, как тебя опровергают, но я в данном случае спорю с Вашей книгой, стараясь вызволить Сыкуна от старо-китайского подхода к нему — и подойти к нему с европейской точки зрения. Мне кажется, Вам гораздо более неприятно видеть, когда спорят не с Вашей концепцией (подчеркнуто автором письма. — И. С.), а просто принимают всю концепцию безоговорочно, но только для того, чтобы вместе с ней выкинуть из поэзии и Сыкуна.

11

В. АЛЕКСЕЕВ — С. БОБРОВУ

15 ноября 1940

(1)

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Благодарю Вас за присланную мне копию Вашей статьи к переводу поэмы Сыкун Ту на поэтический язык. Этому начинанию и факту, как я Вам уже неоднократно писал, я очень радуюсь, ибо, несомненно, что рождение чего-то живого и поэтичного из моего "некритического упрощения и известной легкости суждений" есть жизнь произведения, пускаемого в литературу из ученого, очевидно, [нрзб.].

Мне, конечно, чужд этот причудливый конгломерат всевозможных литературных и художественных allusions, которые щедрою рукою разбросаны по всей Вашей статье, но здесь наука бессильна. Я, действительно, друг поэзии, как Вы говорите, но, главным образом, ее историк и теоретик (ибо наука только в этом), и если Вы это считаете "старо-китайским подходом", то что же мне, вообще, дальше возражать, поскольку я старый русский ученый, а не старый наглец?

Что поэма Сыкуна — дело святое, а не исповедное, это ясно. Но она имеет, мне кажется, лимиты, за которыми всякое снабжение ее собственными ассоциациями теряет, по-моему, с нею связь.

В том моем положении, в которое Вы меня хотите поставить, обособив меня от дальнейшего развития мысли о "Поэме", мне трудно судить о "справедливости и полезности" (по Вашей формуле) Вашей "попытки", но я вряд ли могу отрицать за Вами, как и за всяким другим поэтом, право на эволюцию мысли, понятой мною из старо-китайских фактов и, судя по Вашему отзыву, уже отсталой. Думаю, что и Вы признаете за мной право, пока я еще не мертв, по выходе Вашей статьи и перевода, со своей стороны, точно так же печатно их рассмотреть в альманахе, который мы будем издавать здесь, в Институте Востоковедения, и в котором я буду помещать свои дальнейшие статьи и переводы, по-прежнему не выходящие из лимита, данного мне текстом, предоставив дальнейший рост ассоциаций особому роду воображения, который не может быть уделом старой науки.

Еще раз благодарю Вас за большое удовольствие, которое Вы мне доставили Вашими письмами и статьей, ибо редко кому из нас, филологов, удается привлечь к объекту своего исследования живую и творческую мысль, как это удалось мне в Вашем лице, — и я это, поверьте, очень ценю.

Свидетельствую Вам по этому поводу свои наилучшие чувства.

P.S. На первое Ваше письмо я уже имел удовольствие Вам ответить вчера.

(2)

15 ноября 1940

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Ознакомившись теперь, после Вашего письма и статьи-предисловия с направлением Вашей полемики и приемами Вашей работы, я вижу только одно: нам нужно не соединяться, а всячески размежовываться.

"Поэт свободен, как стихия"… чего про ученого сказать нельзя.

Я думаю, что сейчас я отвечать Вам в полемическом, тем более аналогичном Вашему, тоне не буду, но с выходом Вашей статьи и переводов в свет я также найду возможным по поводу всего этого высказаться, хотя, конечно, не в том издательстве, которое возвращает обратно мои переводы и принимает Ваши версии их. Мы здесь в Ленинграде основываем систему периодических альманахов художественной литературы Востока, где я и предполагаю печататься.

Как я уже Вам писал, я не вижу никакой пользы от моего сотрудничества в московских изданиях, которые, между прочим, продолжают выпускать переводы английских переводов с китайского. ГИХЛ от моих переводов отказался. Служить официальным подстрочником намерений я не имею, и в арбитраже моем при подобных условиях никто не ощутит никакой нужды, а прежде всего, сам я.

При сем возвращаю вам Вашу рукопись, нисколько не сомневаясь в том, что она вызывает к себе интерес.

С пожеланием всяческого успеха

Ваш В. Алексеев.

15 ноября 1940

(3)

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Позвольте Вас поблагодарить за интересное письмо и еще более интересное предисловие к Вашей версии перевода Сыкун Ту. Я имел, таким образом, возможность познакомиться с характером и содержанием Вашей полемики. Само собой, покуда я жив, я считаю себя вправе принимать в ней участие и со своей стороны, печатно, в альманахе, который мы будем издавать здесь в Ленинграде, в лекциях и курсах.

Наше расхождение во взглядах на науку и на выводы из нее, сделанные в другой плоскости, по-видимому, весьма серьезно расходятся. Вряд ли я соглашусь с той аттестацией, которую Вы мне дали, меня, правда, не называя, как и вообще с ролью официального подстрочника, знающего свой шесток. Наука имеет лимиты и законы, которые я буду уважать до самой смерти, и в этом не вижу признака отсталости.

Я не прилагал корректорской руки к Вашей рукописи, но думаю, что в ней есть упущения.

Само собой разумеется, что сосуществовать в одной книге два не признающие друг друга метода вряд ли могут. К тому же издательство, возвратившее мне рукопись за неимением для меня бумаги и печатающее Вашу версию, мне кажется, определяет судьбу и направленность проектируемого сборника, за которым я также буду следить с интересом, но участия в нем не приму.

При сем возвращаю Вам Вашу статью, считая, что она имеет все свои права и что филолог, вызвавший интерес к своей книге (вернее — к своему сюжету), даже выходящий за рамки научного преемства, должен быть, в конце концов, довольным.

Позвольте пожелать Вам успеха[1].

12

В. АЛЕКСЕЕВ — С. БОБРОВУ

17 декабря 1940

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Я только что прочитал в "Интерн. лит." (7–8) Вашу интересную статью о стихотв. переводе, с которою, во всяком случае, буду считаться, хотя, мне кажется, речь идет не о переводе, а о переложении, и это не спор о словах, а о разных вещах. Но правоту Вашу, глубоко Вами прочувствованную, я оспаривать не буду.

Позвольте мне поднести Вам, во имя нашей общей любви к поэме Сыкун Ту, снимки с некоторых рисунков к ней, изданных не так давно одним из почитателей поэмы. В них больше усердия, чем "прочего", но они могут быть любопытны, как couleur locale[1].

Желаю Вам всего наилучшего.

В. Алексеев.

13

С. БОБРОВ — В. АЛЕКСЕЕВУ

28 декабря 1940

Глубокоуважаемый Василий Михайлович.

Письмо Ваше от 17-го получил только вчера, так как уезжал из Москвы, — поэтому не сердитесь за опоздание с ответом. Письму Вашему и картинкам к Сыкун Ту очень порадовался. Сами по себе картинки мне не кажутся особенно замечательными — автор хватается за внешние образы стансов, не более того, — но все же приятно видеть даже и такую любовь к Сыкун Ту, а кроме того, мне хочется рассматривать Ваш милый подарок просто как знак Вашего доброжелательного внимания — и это меня очень утешает.

Что касается до вопроса о переводах и переложениях, то, конечно, Вы правы в том смысле, что это, разумеется, не одно и то же, и речь идет, конечно, не только о словах. Однако все-таки не следует упускать из вида того, что уже много лет — начиная с перевода Кантемировского из Анакреонта или с перевода Ломоносова оды Руссо (который Ломоносов, кстати сказать, напечатал орегар[1]с французским текстом оды) — стихотворные переводы русские именовались именно "переводами", а не переложениями. Переложение — слово новое, ему от роду, если не ошибаюсь, два десятилетия, три, от силы. Таким образом, за словом "перевод" в приложении к стихотворному переводу стоит традиция, которая не моложе вообще русской письменной поэзии.

Если обратиться к существу дела, то основное здесь в том, что стихотворный перевод можно дать любому читателю, а перевод в Вашем смысле рассчитан на очень ограниченный круг читателей. Вероятно, и Вы, как и многое множество людей грамотных, читали в раннем юношестве песнь о Гайавате в Бунинском переводе, может быть, Вас это трогало и пленяло. Однако вряд ли возможно, чтобы Вы или кто-то другой в том же возрасте взялся изучать предания и сказки сев. — америк. индейцев по научным филологическим трудам о них. С другой стороны, желательно все же, чтобы перевод в моем смысле не был бы в вопиющем противоречии с переводом в Вашем смысле, или точнее: чтобы эти противоречия ограничивались теми рамками, которые им положены существом дела, — то есть языком, эстетическими требованиями к стиху, к его звучности и т. п. Другими словами — если невозможно перевести в полной точности (не дает язык, стих, размер, рифма и пр.), то чтобы все опущенное было по возможности замещено вещами более или менее равноценными. Конечно, это не всегда возможно, и вряд ли какой-нибудь переводчик подписал бы договор на перевод стихов Гете, Байрона, Сыкун Ту, Данте с юридическим обязательством замещать пропущенное равноценным, — но всякий переводчик должен к тому стремиться, и не на словах, а на деле, по крайнему своему разумению. Дело это отнюдь не легкое, недаром Пушкин говорил, что переводчики — вьючные лошади от литературы[2]. Мне кажется, если взять такого высокодобросовестного и талантливого переводчика, каким был Жуковский (которого Вы уж очень сурово осудили за переложения Слова о Полку Игореве в Вашем предисловии к Ляо Чжаю[3]) и которого Пушкин недаром в почтительной шутке называл "штабс-капитаном, Гете, Греем…" и так далее, — а с другой стороны, серьезного ученого-филолога, то их роли разделятся в полной безобидности — ученый даст материал, а стихотворец донесет его до самого нехитрого читателя. Возможно, что на досуге сам стихотворец предпочтет перечитывать оригинал в ученом переводе, а читатель, конечно, скорее возьмется за стихи. За ученым останется первое слово и самая изысканная аудитория, но мне кажется, что для него ничего не будет обидного и в том, если его, пусть даже в упрощенном виде, прочтут и те, кому ученые труды не под силу или просто совсем не по вкусу из-за отсутствия навыка к чтению таких серьезных вещей.