Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

• Название: Дневник 1984-96 годов
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вечером был в "Москве" — премия мэрии Москвы Л. Бородину. Проханов, Куняев, Распутин, Белов, Кожинов, Ирина Архипова. В кабинете главного старинная мебель, много бутылок, но мало пили. Кожинов чудесно пел романсы.

Я получил годовую премию "Нашего современника" за повесть "Стоящая в дверях".

29 января, пятница. Занимался землей под институт. Пишу и составляю бумаги. Распоряжения и указы правительства постоянно создают новую заботу и головную боль. Деканат: итоги сессии, увольнения, досдачи и т.д. Все распустились, и все расклеилось. Мелодия о либеральном институте произрастает. Выяснилось, что некому везти итальянок в аэропорт: надо покупать автобус.

Вечером ходил в Дом кино на фильм "В осаде" — триллер о захвате военного корабля. Не интересно. Дом кино был в полном составе. Ну, я-то, глупый и совсем не кумир зрителя, но как все умные люди смотрят? Встретил А. Мкртчяна. Он рассказал о методике вытеснения в свое время "Имитатора" с "Мосфильма": в объединении нужно было освободить место для Швейцера. Опять, по словам осмелевшего Мкртчяна, еврейская проблема.

30 января, суббота. Перевозили С.П. с квартиры на квартиру в Видном. Вот это удача. Были Крапивин, Саша, Валя, Игорь. Скрутили и подняли все быстро.

Вечером вчера смотрел "Аморальные истории" — далеко не все мне нравится. Секс в кружевах. Интересно, что молодежь, особенно пары, уходят почти с начала фильма — тайное стыдливое чувство.

Вчера шел "Книжный двор". Объективно это интересно; кроме меня — Чудакова, Мажейко, Войнович и книгоиздатели. Телевидение — это доверие к героям, их свободное видение. Попозже прошел в передаче "Добрый вечер, Москва" мой сюжет об институтском общежитии: арендаторы изуродовали помещение, из которого выехали.

18 февраля, четверг. Вернулся накануне в Москву. Был звонок в мое отсутствие Макавеева — я перезванивал. Страшит меня и отсутствие миллиона, который пообещал институту Гончар. Все остальное нормально. Был на семинаре с Тимуром Кибировым. Поток предметов и подобранных ассоциаций.

19 февраля, пятница. Заседание кафедры стилистики, посвященное Ушакову, составителю и редактору знаменитого словаря. Были его сестра и внук. Вот настоящая жизнь! Хорошо, что это еще в институте происходит. Купили ксерокс.

Вечером читал специальное дело ученого совета — придется переписывать в моей новой книге многое. Какая была против меня злоба!

28 февраля, воскресенье. Утром писали для ТВ "Салон у Глезера". Глезер — он, кстати, недавно крестился, — Рейн, Сапгир, Евг. Попов. Все же одна, к сожалению, эстетика, и хотят они всю новую литературу распределить между собой. Приехал еще Вик. Ерофеев. Сняли все, как надо, кормили блинами с селедкой и маслом. Глезер заводит здесь огромное дело с типографией и своим рынком. За столом его жена Наташа сказала, что "Стрелец", альманах Глезера, надо расширять: новые авторы и т.д. "Никто этого не хочет". А всю другую литературу вокруг закрыть.

Накануне ездил на дачу. Еще не разграбили. Но в этом году на дачу никто не ездит. Билет 12 рублей в один конец. С 1 марта цена будет поднята в три раза.

9 марта. Записал для ТВ "Книжный двор" в СТД. Старые знакомые Сережа Никулин и Лаврик. Как всегда, Татьяна оттесняла меня, не давая говорить. Мука и раздражение невысказанного слова самые сильные. Все это, конечно, было интересно, но как умничали, тянули одеяло на себя Леонов, Ульянов и Покровский. Как теперь заговаривали о совести, а сколько помогли сделать безусловно разрушительных поступков. Они все умны и знают, что и как прочувствованно надо говорить.

20 марта, суббота. День рождения у В.С. Прошло, как обычно, с некоторым временным зазором и обычным меню. Все, как всегда, делали сами. С.П. варил плов. Были Скворцовы, подарившие дивные гиацинты белого цвета, Костровы и Ира с Аллой. Были еще Леша Офицеров и Таня, беременная на девятом месяце.

В 21.30 внезапно выступил Ельцин. Как всегда, злобное лицо и требование особого положения. Все очень напомнило август. Во имя себя под нож вся страна. Воистину обкомовская психология.

21 марта. В 16.00 заседание Парламента. Было горько и увлекательно следить за перипетиями проигранной борьбы. Мне кажется, народ все же не понимает, что происходит. С исчезновением последних социальных начал надеяться ему будет не на что.

В институте перечитывал роман Чернобровкина, завтра буду писать отзыв.

25 марта. Состоялся ученый совет. Отчитывался за год. Сделано оказалось много. Представлен также Устав института. Первое обсуждение прошло довольно бурно. Очень хорош был Хват (Сережа Запорожец) в роли буфетчика. Как всегда, "выговаривался" В.П. Смирнов.

В тот же вечер уехал в Нижний на Горьковские чтения.

26 марта, пятница. Поселился в "России", где жил в юности, когда привозил выставку "Советская Россия". Те же номера с полуудобствами. Постепенно узнавал гостиницу по панно на лестнице. Ничего не изменилось. Утром ушел в гости к Симакину. Написал речь, которую и сказал вечером в театре.

НА ГОРЬКОВСКИХ ЧТЕНИЯХ

Есть удивительный смысл в утренней, с поезда, прогулке по городу. Здесь разворачиваются прекрасные и новые картины, узнаются и расшифровываются духовные и исторические приоритеты. Все внове. А каждое историческое место будоражит воображение и заставляет биться сердце. Козьма Минин, Владимир Ленин, Тарас Шевченко, Николай Добролюбов. Бывший город Горький — "под городом Горьким, где ясные зорьки…?" — великий Нижний Новгород.

Есть что-то неловкое, этически уклончивое в водружении новых памятников на старые, еще в царских вензелях пьедесталы, но есть что-то кощунственное и в переименовании городов, когда бы и во имя чего оно ни совершалось. Истинные ценности не требуют административных украшений. Но административные решения могут вызывать интеллектуальную и этическую сутолоку. К счастью, история обладает чувством эха. Она, как собака, выбирающаяся на берег из пруда, стряхивает со своей шкуры лишнюю воду. Но лучше не тревожить великих могил. Горький заслуживает города, но и древний Нижний заслуживает своей исторической величальной песни. Но я, собственно, о другом.

Есть несколько мнений, почему сегодня, когда каждому порой дело только до себя, такая большая группа ученых, деятелей культуры, общественных деятелей собралась здесь, в Нижнем, на Горьковских чтениях, посвященных 125-летию со дня рождения писателя. Одна из версий такова: последняя тризна, последнее прощание с тенью надутого государством классика соцреализма. Классика, который, кстати, никогда по этим законам, выдуманным не им, сам не писал. Потому что по законам пишут ремесленные, самоспровоцированные поделки, а литература — беззаконна.

Думаю, нас сдернуло со своих мест стремление сказать невеждам и литературно-политическим конъюнктурщикам, всей вдруг шарахнувшейся массе невдумчивого читателя и полузнающего школьного литературоведения громкое: осторожнее! Мы ведь имеем дело с мировым классиком, с гордостью нашего русского духа. Мы имеем дело с очень большим деревом, на котором были и ложные побеги, и сухие сучья.

Почему такая политическая сутолока возникла вокруг этого имени? Я не буду повествовать о вехах этой выдающейся жизни. В 34 года быть выдвинутым в академики — и не пройти благодаря личному вмешательству царя. Стать первым защитником рабочих людей, а они, кстати, есть у нас до сих пор — и спасти от смерти и истребления в революции одного из великих князей, о чем так увлекательно в своей книжке рассказала Нина Берберова. Он ведь первым заступился и за Шостаковича, о чем рассказало недавно опубликованное письмо Горького Сталину. Я держал в руках это письмо.

Но он, так любивший обманываться, иногда и обманывался. Однако обманулся ведь, исследуя нашу социалистическую действительность, и знаменитый Фейхтвангер. А у Фейхтвангера была возможность в любой момент уехать. Фейхтвангер в гостях! О, это нездоровое чувство близкой охотничьей мишени!

Прагматичный XX век разделил уже все: континенты, влияние на народы, национальные богатства, нефть и жвачку, атомное оружие и подлость. Не разделенной окончательно осталась лишь мировая литературная слава. Заметим это. Вот почему, и даже не в угоду новым значительным, появившимся в последнее время именам, а к выгоде прихлебателей и подпевал, отвоевывающих себе пространство для гнусного комментирования, подтачиваются и дискредитируются имена Шолохова и Горького. Но разве кто-либо, кроме политического деятеля, может снискать себе славу отрицанием? Слава такого рода остывает вместе с запахом свежих газет.

Оставим и писателю, и человеку право на ошибку.

Существует много версий о смерти Горького. Этот беспощадный наблюдатель жизни в быту тоже обладал лисьими повадками и, не будучи в состоянии действовать, умел выжидать. Эта версия через одного из крупнейших работников бывшего Агитпропа пришла ко мне от человека тоже из ЦК, но из отдела культуры, без мнения которого в области литературы не делалось ничего. Горький должен был выехать на конгресс деятелей культуры. И стало известно, что в этой немолодой голове созрел план прямым текстом доложить конгрессу, что же происходит на его, ставшей грузинской вотчиной, родине. А дальше — болезнь и смерть. Где здесь миф, где здесь правда? Но разве не укладывается этот апокриф в биографию?