Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том второй
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1225-2, 978-5-9953-0311-4

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Фрейда смотрела на дочку как на сумасшедшую. Кто услышит — обхохочется! Хотя, конечно, если твой муж — хамло и истукан, который живет в деревне с иноверкой, то, по правде говоря, действительно приятно, когда в доме находится умный и ученый еврей с красивой белой бородой. Ведь на реб Шлойме-Моте покоится Шхина, ведь его высокий лоб сияет как солнце. Хайкл Фрейде тоже нравился. Хотя она и сожалела, что он съехал с ее квартиры, ей нравилось, что он живет и учится у великого ребе. Когда он приходил в гости к отцу, Фрейда всегда стояла на кухне, сложив свои длинные тощие руки на фартуке, и смотрела на него с таким почтением, как будто он сам уже стал большим ребе.

Реб Шлойме-Мота шепнул хозяйке, что, когда ее дочь уйдет, он должен будет отправить ее с важным поручением к сыну в лес. Фрейда поняла, что поручение связано с визитом оборванного еврея с растрепанной бородой, сильно взволновавшим реб Шлойме-Моту. Она нетерпеливо ждала, чтобы ее девица ушла к подругам. Однако Крейндл, будто о чем-то догадавшись и желая сделать все назло, все крутилась по своему алькову, что-то напевая. Чем уютнее напевала дочь, тем с большей тоской Фрейда смотрела на дорогу, которая вела к селу Черный Коваль, в котором ее муж Бенця-вероотступник жил с иноверкой и отдавал ей свои заработки. Вдруг она увидела, что кто-то подходит, и радостно всплеснула руками:

— Реб Шлойме-Мота, ваш сын идет!

Сын сидел напротив отца и слушал историю о торговце табаком. В то же самое время Крейндл в своем алькове громко запела:

— Деньги ведь круглые, круглые, деньги уходят…

Хайкл знал: она это поет, намекая на то, что он рассчитывает на невесту с большим приданым. Однако у Хайкла были теперь заботы и поважнее, и он сказал отцу не пугать его табачником.

— Зачем это Вове приходить на смолокурню и устраивать скандал? Да ведь в Вильне, в синагоге реб Шоелки, он плакался перед нами обоими, что сам во всем виноват. Мама и его жена Миндл тоже сказали, что он унижается, потому что вернулся с раскаянием к вере.

— Вернулся с раскаянием к вере! — сердито передразнил сына отец. — Только твои дикие мусарники и глупые женщины могут убедить себя, что человек за одну ночь способен стать другим. То, что он плакал тогда в Вильне и каялся, ничего не значит. Либо у него тогда выдалась такая минута, либо он уже тогда разыгрывал сцены, как в театре. Как бы то ни было, в глубине души он все еще считает, что прав. Прежде, чтобы поскандалить, он пьянствовал, теперь ему для этого достаточно быть попрошайкой.

Крейндл уже пела другую песенку:

— Нынче — мои, завтра — твои, а после — других четверых. Не стоит взлетать высоко, теряются деньги легко…

Хотя девица явно отпускала шпильки в его адрес, Хайкл все еще думал о табачнике, а не о ней.

— Не понимаю, как можно ходить по домам с протянутой рукой, чтобы скандалить.

Отец ответил ему тихо, чтобы Крейндл не услыхала:

— Эта певичка — еще та цаца! Однако, когда такой парнище, как ты, становится ремесленником и ему не надо ловить украдкой поцелуй, он ищет себе хорошую девушку, а не такую злючку… Говоришь, ты не понимаешь, как можно ходить по домам с протянутой рукой, чтобы скандалить? А реб Цемах Атлас тебя покорил не тем, что ты почувствовал, что сможешь бушевать, как он? Ты уже забыл, а табачник все еще помнит, что ты помог увезти его Герцку. Не случайно он расспрашивал меня о том, у кого ты учишься. Твой ребе — не такой человек, который захочет скандала. Ты должен ему все рассказать заранее, а когда увидишь, что пришел табачник, вы оба, ты и твой ребе, должны убежать через окно в лес.

Последние слова реб Шлойме-Мота произнес не без издевки. Хайкл рассказывал ему, что когда он видит, что в смолокурню заходят раввины и ешиботники, то говорит: «Гости идут!» И Махазе-Авром убегает через низкое окно в лес. Старый просвещенец и меламед считал, что тот, кто так избегает людей, не может быть наставником молодого парня, которому надо указать путь в жизни. Однако, для того чтобы избежать встречи с Вовой Барбитолером, это хороший выход.

Тем временем Крейндл допела еще одну песенку, в которой говорилось, что нынешним мальчишкам не следует доверять так же, как не следует доверять уличным собакам. За это время она переоделась и внезапно появилась расфуфыренная между занавесок, висевших над входом в ее альков. Она была одета в розовое платьице с отворотами и соломенную шляпку с широкими полями. На руках ее были белые перчатки, в руках — белая сумочка, а на ногах — белые туфли на таких высоких каблуках, что Крейндл едва не доставала головой низкого потолка. Реб Шлойме-Мота, сам того не желая, издевательски причмокнул губами. Фрейда, занятая чисткой картошки на кухне, тоже осталась стоять с открытым ртом: средь бела дня, когда все парни и девушки на работе и местечко пустует, так разрядиться, чтобы ходить по валкеникским пескам? Но Крейндл торопилась, словно целая толпа женихов поджидала ее. Она увидела Хайкла и остановилась якобы удивленная, делая вид, что даже не подозревала, что он в доме.

— Только посмотрите, кто тут! Где его не сеют, там он растет, и повсюду он причиняет неприятности. Исроэл-Лейзер говорит про него, что это именно он вместе со своим сумасшедшим главой ешивы заманил в Валкеники того мальчишку, который потом уехал с матерью в Аргентину, а отец мальчишки от горя сошел с ума. Теперь этот тронувшийся умом еврей явился в местечко и ходит по домам, собирая милостыню.

— Горе тебе, раз ты водишь дружбу с этим вором Исроэлом-Лейзером и с его компанией! — крикнула Фрейда, держа в одной руке кухонный нож, а в другой — недочищенную картофелину.

— А с кем же мне водить дружбу, с этим просиживателем скамеек? — поинтересовалась Крейндл, указывая на Хайкла своими белыми перчатками. — Чтоб у меня было столько счастья в этот год, насколько у рабочего паренька больше порядочности, чем у всех просиживателей скамеек вместе взятых!

И перед тем как выйти, она добавила с легкомысленным смешком, что всем назло она пойдет на свидание с кавалером из компании Исроэла-Лейзера.

Не прошло и суток с тех пор, как Хайкл резко одернул парочку у ворот смолокурни, в его ушах все еще звучал окрик Махазе-Аврома: «Сын Торы совсем не отвечает!» Поэтому на сей раз он смолчал и ничего не ответил Крейндл. Отец бросил на него короткий взгляд и тихо сказал:

— Я напишу твоей матери, что нас можно поздравить. Хайкл, напишу я ей, выучился у своего нового ребе важному умению. Теперь он научился, как можно смолчать.

На обратном пути от отца Хайкл остановился на синагогальном дворе. Каждый раз, когда он проходил мимо стоявшей на холме Холодной синагоги с громоздившимися одна над другой крышами и с окнами разных форм, она казалась ему Ноевым ковчегом на горе Арарат. Но на этот раз его голова была занята другим, и ему было не до фантазий. С минуту он колебался, а потом вошел через низенькую дверь в женское отделение синагоги. Директор ешивы сидел в углу за стендером с книжкой мусара, как будто он вообще не выходил из синагоги с тех пор, как Хайкл встретил его там некоторое время назад. Его щеки еще больше ввалились, большие черные глаза сверкали, как драгоценные камни в оправе, — и ничего не видели. Виленчанин вздыхал, как старый еврей, пришедший, чтобы избавиться с помощью заговора от сглаза. Конечно, директору ешивы уже известно, что отец Герцки находится в Валкениках и собирает милостыню. В местечке поговаривают, что именно они двое, директор ешивы и он, довели этого еврея до такого состояния. Так что же ему делать, если этот еврей придет на смолокурню и устроит скандал?

— Что вам делать? — переспросил Цемах как будто со сна. — А что вы можете сделать? Ведь нельзя отрицать, что это мы вдвоем привезли сюда Герцку.

— Я ведь не хотел вмешиваться. А вы сказали, что если я вам не помогу, то не буду настоящим новогрудковцем и сам себе никогда не прощу того, что видел ближнего в беде и не помог ему. Я вас послушался. Так почему же я теперь должен страдать? — забормотал Хайкл.

Директор ешивы снова ответил ему каким-то полуобморочным голосом:

— Вы правы. То, что вы говорите, — правда. Однако теперь это уже дело конченое.

— Мой отец считает, что Вова Барбитолер разыгрывает спектакль. Прежде он для того, чтобы устраивать скандалы, пьянствовал, а теперь, чтобы скандалить, стал попрошайкой.

— Ваш отец прав, он понимает дело, — лицо директора ешивы на мгновение осветилось сонной улыбкой и сразу же погасло.

Хайкл не знал, почему директор ешивы в таком отчаянии. Но он чувствовал, что своим уходом из ешивы поспособствовал этому. Реб Цемах даже не спрашивает его, как у него идут дела с учебой у нового ребе. И он больше не говорит Хайклу ни единого дурного слова. Хайкл вышел из Холодной синагоги в еще более подавленном настроении, чем вошел в нее.

На Синагогальной улице навстречу ему попался Мейлахка-виленчанин. Вообще-то Мейлахка был сильно обижен тем, что Махазе-Авром взял себе в ученики не его. Тем не менее он очень обрадовался своему старшему земляку и сразу же доверил ему тайну: во второй половине странноприимного дома, где ночевали пришлые бедняки, ночевал и еврей, ходивший по Валкеникам с шарманкой и клеткой. На клетке сидел зеленый попугай, привязанный цепочкой за ногу, а в клетке — большая белая мышь, вытягивавшая из коробочки билетики на счастье. Мейлахка знал, что тратит время впустую, отвлекаясь от изучения Торы, но его тянуло как магнитом к этому зеленому попугаю, болтавшему, как человек, и к этой мыши с острыми зубками, которая ела с руки. Кроме того, ему было ужасно интересно узнать, что написано в билетиках. Однако хозяин шарманки и животных был злой. Если ему не давали десять грошей, он не позволял покрутить ручку играющего ящика и не давал мыши вытащить ни одного билетика.